атив, иное добавить: «Материя» не погибнет от небольшой «доработки».
В книге приведено несколько брезгливых цитат А. Блока о политике, общественной жизни и т. д. — без какого-либо исторического комментария к ним. В книге без какой-либо дифференциации говорится о резкой реакции приверженцев старых систем на новые системы поэзии (на символизм, футуризм, на пример). С этими штрихами сочетается то, что из общего разговора о содержании поэзии в подавляющем большинстве случаев выпали такие элементы, как стремление поэта осмыслить не просто общечеловеческие категории, но категории социальные, политические, идеологические, национальные.
Е. Эткинд, ослабив в книге эту важнейшую тему — партийность (в широком смысле), социальную страстность поэзии, ее гражданственность, в немалой степени профессионально ослабил свою книгу: и потому, что раньше социальное содержание диктовало форму и пафос поэзии; и потому, что социальное со временем все более становится эстетической категорией: и потому, что вне этого критерия все кошки оказываются серы: поэзия будто бы выступает абсолютной величиной, вне зависимости от своего общественного знака. Но ведь это не так, и чем гармоничней и страстней, например, стихи Цветаевой во славу белых добровольцев, тем фальшивей они в своей жизненной основе!.. Мне кажется, критерий соответствия или несоответствия поэзии общественным тенденциям и жизни неправомерно приглушен в монографии. При доработке книги все точки над «и» здесь должны быть поставлены, и это пойдет на пользу существу книги.
Я понимаю, что автор мог не писать об этом потому, что обходит общеизвестное, но ведь его содержательный анализ находит новые пути рассмотрения других известных истин, и в данном случае критерий правдивого, истинного отражения жизни поэзией, критерий социальной принадлежности поэзии может быть рассмотрен им оригинально, по-своему, в связи с проблемами содержательной формы.
Прочитав эту страницу рецензии, автор-оптимист сник: все остальное можно осуществить посредством косметического ремонта. А тут? Как удовлетворить требование «партийности», когда, во-первых, автор не понимает, что это значит; во-вторых, не собирается пачкать страницы своей книги демагогией; в-третьих… В-третьих, книга написана о другом, и «белые добровольцы», которых когда-то воспела Марина Цветаева (кстати, таких стихов в «Материи стиха» нет), никакого ко мне отношения не имеют. Словом, дело становится скверным, и автор-оптимист впадает в мрачность. Тогда слово берет автор-скептик:
— Ты забыл, что все это — лишь сочетание слов, лишенных смысла. Вставь в рукопись три-четыре фразы в разных местах, ты же их и выкинешь в корректуре: книга уже будет жить. Помнишь историю Давида? Микеланджело создал его по заказу папы Юлия II, и, когда статуя была готова, папа долго на нее любовался, потом заметил: — Все хорошо, да нос длинноват! Микеланджело влез на стремянку, поколотил молотком по кусочку мрамора, который держал зажатым в руке, и, бросив к ногам папы этот кусочек, спросил: — А как теперь? — Теперь замечательно! — воскликнул папа, — этого удара резцом не хватало для полного совершенства
— Предположим, что так… — с сомнением тянет автор, и читает дальше. Но дальше уже ни мин, ни рифов:
Все это (и ряд других замечаний) свидетельствует о том, что работа нуждается еще в шлифовке, додумывании, уточнении. На мой взгляд, в ней есть все данные для того, чтобы стать заметнейшим, явлением советского литературоведения, но для этого необходим еще немалый по объему, увлеченный труд автора, стремящегося к совершенствованию своей интересно задуманной книги.
Опыт подсказывает мне, что работа пойдет в том случае успешно, если издательство выделит автору не редактора-апологета, а квалифицированного редактора-полемиста, способного «кислотой» разумного скепсиса выжечь все слабое, временное в представленной рукописи; и в том случае, если сам автор будет больше стремиться к истинной красоте своего «дитяти», чем к защите слабых мест, которые пока есть в книге.
При всем том полагаю, что игра безусловно стоит свеч, так как автор выступает искусным и прекрасно вооруженным бойцом в защиту содержательной поэзии.
10.V.71. Ю. Андреев
Хорошо, все это осуществимо и, во всяком случае, преодолимо. Я поднимаюсь, благодарю Чепурова за приглашение и не отказываю себе в удовольствии уязвить противника. Захожу к Кондрашову и со всею смиренностью говорю ему:
— Георгий Филимонович, хочу выразить вам удовлетворение — вы дали мою рукопись компетентному критику, и его рецензия несомненно послужит улучшению рукописи. Замечания его я обдумаю и довольно скоро реализую.
На меня поднимаются рыбьи глаза и тусклый голос говорит: — Вам предстоит большая работа. Замечания рецензента очень серьезные. К ним надо отнестись со всей ответственностью. У вас нет партийности…
— Всё это я знаю, рецензию я внимательно прочел, и теперь ожидаю редакционного заключения.
По закону, издательство — на основании официальной рецензии — должно прислать, и безотлагательно, свое заключение. Но я спокоен: редакционное заключение предрешено, в нем не может быть ничего другого, чем в рецензии. На прощание Кондрашов меня пугает:
— Может быть мы закажем вторую рецензию. Мы имеем обыкновение одной не ограничиваться. Так что работать над рукописью рано. Ждите.
Я жду. Жду месяц, жду второй. Снова издательство молчит. Уже истек год с того дня, как я сделал свой первый шахматный ход, и к годовщине белые делают второй ход — я посылаю Кондрашову новое
ЗАЯВЛЕНИЕ
Ровно год назад я отдал в Издательство рукопись книги «Материя стиха», написанной мною без договора, но по фактическому заказу Издательства. С тех пор я получил — в середине мая — одну рецензию, подписанную Ю. Андреевым, и содержащую весьма верные и, с моей точки зрения, вполне исполнимые пожелания и рекомендации, — учтя их, автор безусловно улучшит свою рукопись. Поскольку никаких иных указаний Издательство мне не давало, я рассматриваю рецензию Ю. Андреева как выражение мнения редакции.
В настоящее время я работаю над рукописью, стремясь по возможности учесть пожелания рецензента и, следовательно, Издательства. Надеюсь завершить доработку рукописи в сентябре с. г.
6 июля 1971.
Теперь ответ не заставил себя ждать. Вступил в действие тот же закон, о котором я говорил выше: если в течение известного периода издательство не отвергло рукопись, она автоматически считается принятой, и тогда автор может по суду требовать ее издания и уже во всяком случае немедленной оплаты. А прошел уже год — срок вполне достаточный, чтобы автор выиграл дело. Теперь Кондрашов отвечает на ход белых — черные делают свой, правда, нарушая правило — как если бы, например, слон пошел по горизонтали, словно ладья, или конь перескочил через четыре клетки. Ход черных — это долгожданное «Редакционное заключение». (Приложение 5.)
Я читал, перечитывал и глазам своим не верил. «Заключение», убивавшее мою рукопись, поразило меня не выводом, нет, — к этому я был давно готов, — а цинизмом. Оно было написано в расчете на читателя, не видевшего ни моей рукописи, ни рецензии Андреева. Между тем, адресовано оно было мне, знавшему оба текста. Начинается «Заключение» с окрика: автор не имел права считать рецензию Андреева «выражением мнения редакции», потому что «по установленному порядку» должен был «в первую очередь ознакомиться с редакционным заключением». Но ведь никакого «Заключения» не было, а рецензия была, как же автор мог выполнить «установленное положение» и знакомиться с тем, чего не было?
Далее оно утверждает, что Ю. Андреев высоко оценивает не мою рукопись, а «возможности автора, как ученого вообще», и, что «положительное суждение» рецензента не имеет отношения к «конкретной оценке»… «Материи стиха».
Как так? «Большой, интересный труд специалиста, владеющего анализом…» Или: «Свою методологию автор применяет с большим чувством историзма…» Применяет, а не, скажем, «мог бы применить»! Или: «…в работе… есть все данные, чтобы стать замечательным явлением советского литературоведения». Разве все это — «о возможностях автора», а не о рукописи?
Ну, а насчет того, что «Издательство Советский писатель» призвано издавать произведения; посвященные современности… и т. д., до решений XXIV съезда КПСС — все это рассуждения фальшивые, опровергаемые первым же проспектом издательства. Оно выпускало в свет книги Лидии Гинзбург — «О лирике» и «О психологической прозе», Павла Громова — «Блок, его предшественники и современники», А. Чичерина — «Возникновение романа-эпопеи» и бесконечное множество других. Это утверждение столь же цинично, как предыдущие.
Дальше раздуты отдельные замечания Ю. Андреева, причем замечания сохранены те же, только изложены они свирепо. И вывод — противоположный. Ю. Андреев считает, что рукопись нужно «доработать» и «шлифовать». Редакционное «Заключение» утверждает, что его, Андреева, замечания «требуют коренного пересмотра концепции» всей книги, что «существенные недочеты» рукописи «результат крупных ошибочных положений методологического характера, которые легли в основание рукописи».
Прочел автор-оптимист и вскипел. Автор-скептик безуспешно пытался его успокоить.
Автор-скептик: Возмущаться нет смысла — этим делу не поможешь. Они решили не издавать книгу, какими бы достоинствами она не обладала. Разве можно их заставить сделать то, чего они не желают?
Автор-оптимист: Можно. Они нарушают закон. Их «Заключение» противоречит официальной рецензии, они же прикидываются, будто соответствует. Они мошенники. У нас в руках оба документа; всякий увидит, что они противоречат друг другу. Кретины: так глупо, так грубо работают!.. Нет, они сами себя наказали.
Автор-скептик: Не будь смешным. Они позволяют себе быть кретинами, работать грубо и писать что попало, потому что всё это могут делать безнаказанно. Знаешь ли ты, кто написал это редакционное заключение? Николай Васильевич Лесючевский, это факт достоверный. А уж Лесючевский знает, что делает: в ЦК поддержат его, а не тебя. Да и в КГБ он свой человек; будешь слишком много позволять себе, прижмут.