Разумеется, это удовлетворение омрачено событиями последнего времени, послужившими поводом для настоящего обсуждения. Мне остается смириться с решениями, которые примет заседание Ученого совета, — решениями, которые я, может быть, предвосхищаю, подавал заявление об уходе из института. Прошу однако иметь в виду, что магистральная линия моего поведения определяется не двумя или тремя неудачными фразами, написанными в частных письмах и по частному поводу — инкриминируемые мне высказывания извлечены именно из документов подобного рода. В октябре прошлого года я был избран в члены ПЕН-Клуба („за выдающиеся заслуги в области перевода поэтических произведений немецкой литературы и за труды в области германистики“), но официальным письмом и телеграммой отказался от этой чести, заявив, что считаю безнравственным нести ответственность за решения и декларации, которые приняты без моего участия и согласия. Я не мог поступить иначе, потому что судьба моя — здесь.
24 апреля 1974».
Голос: «Иезуитское письмо!»
Выступления членов Совета.
Галина Ивановна Щукина (профессор, зав. кафедрой педагогики). Сожалею, что Эткинда здесь нет, что нельзя ему задать вопросы: выполнял ли он добросовестно свой долг или делал все возможное, чтобы расшатать здание подготовки специалистов, воспитателей, учителей? Я бы спросила: каков его статус в советском обществе? Чью философию он исповедует? Какую идеологию он защищает? Почему он поддерживает активные связи с людьми, порвавшими с нашим обществом? Материал, который нам зачитали, сам за себя говорит. Эткинд — двурушник, и более того (голос: «Он антисоветчик!») Совершенно верно. И никакого долга перед наукой он добросовестно не выполнял. Сейчас все совершенно ясно. Человек подрывает основы нашего строя — и еще пытается сказать о том, что добросовестно выполняет свой долг. Он боролся за антисоциалистические, за антисоветские утверждения относительно нравственности (?). Он разлагал молодежь, призывал ее к борьбе — с каким строем? Со строем, который вскормил и воспитал… (и т. д.). Нет никаких сомнений, что Эткинду не место не только в рядах преподавателей нашего института, но и вообще среди преподавателей нашей молодежи.
Б.Д. Парыгин (профессор, доктор философских наук, зав. кафедрой (философии). Очевидно, Эткинд не родился таким., но его эволюция закономерна. От этой позиции недалеко до другой — до идеологической диверсии. Это несовместимо с пребыванием Эткинда в нашем институте.
Анатолий Иванович Домашнев (декан факультета иностранных языков, профессор, зав. кафедрой германской филологии). Эткинд работал на (факультете иностранных языков… Я сознательно употребил слово «работал». Я все-таки думаю, что Эткинд — антисоветский отщепенец и двурушник. Он не в открытую заявлял о своей антисоветской платформе. Он не уехал в Израиль, а проводил свою политику более тонко. Такая скрытая позиция позволяла ему долго оставаться в наших рядах. Сохраняя внешнюю пристойность, он длительное время проводил эту свою линию. Сейчас надо не долго говорить, а дать оценку. Не место таким, как Эткинд, в советском коллективе преподавателей. Он должен быть изгнан из института и лишен ученого звания и степени, которые тоже получил в нашем институте.
Андрей Иванович Зотов (?) Документы, которые были оглашены, говорят о враждебной деятельности Эткинда. В своем письме он показывает, что его деятельность остается и сейчас; он прибегает и тут ко лжи. Он не только был, но и остается враждебным нашей идеологии, нашему строю. Ему нет места среди наших советских ученых, как недостойно быть не только доктором наук, но и профессором Советского Союза (?!)
А. Мерзон (преподавательница философии). Этот случай должен показать, что нельзя быть двуликим Янусом и сидеть между двух стульев. Сейчас каждый момент нашей деятельности требует особой ответственности. Мы знаем, как критиковал Ленин национализм; то, что мы сегодня слышали, это выражение вывернутого наизнанку еврейского национализма (!). Отступления от нашей идеологии, может быть сначала и не столь значительные, приводят в конце концов к полному крушению.
Павел Львович Иванов (профессор кафедры философии). У меня нет ни одного вопроса к Эткинду. Документы свидетельствуют, что среди нас работал идеологический диверсант, внутренний Солженицын. Он калибром меньше, но по роли в международной реакции они равны между собой. У Эткинда нет двух стульев: он сидит в одном кресле, кресле Солженицына. Надо от него освободиться и сегодня же выдать ему документы.
Проф. Кульба (зав. кафедрой неорганической химии). «Скажи мне, кто твой друг…» Речь идет не об ошибках, а о планомерной, целеустремленной вражеской диверсионной деятельности среди наших советских людей. Эткинду надо было бы порекомендовать отправиться за Солженицыным, — пусть там творит и делает, что хочет.
Иссак Станиславович Эвентов (профессор кафедры советской литературы). Я почти не соприкасался с Эткиндом. Из его письма видно, что он не понимает, что такое советский педагог (в зале шум: «Понимает!»). Он не учитывал того, что педагог — это духовный воспитатель. Он стал духовным отцом для проходимцев, молодых антисоветчиков, распространителей Самиздата. Эти энергичные, но молодые подпольщики — Хейфец, Марамзин — смотрели на Эткинда. Им нужно было благословение человека, который пользуется в обществе каким-то положением. Он был в известной степени знаменем какой-то части молодых, которых тов. Брежнев в речи на XVII съезде ВЛКСМ назвал сорняками. Такому человеку, как Эткинд, не место среди советских педагогов.
Вопрос с места. А в Союзе писателей как он работал?
И.С. Эвентов. Мы в разных секциях. Знаю только его труды и согласен с их оценкой.
Раймонд Генрихович Пиотровский (профессор, зав. кафедрой французского языка). Я думаю, что сердцевина вопроса совершенно ясна. От имени тех членов кафедры, которые познакомились с документами, я считаю (!), что идеологическому диверсанту Эткинду не место в наших рядах. Если нужно, кафедра это обсудит. Возникают сложные организационные вопросы: Эткинд читал курсы французской литературы. К сожалению, эти лекции читались не под контролем кафедры зарубежной литературы. Нам совместно с этой кафедрой нужно будет серьезно разобраться в продукции Эткинда и скорректировать ее — на будущее (недоумение в зале). Нужно вообще обсудить вопрос о чтении этого курса.
Александр Израилевич Райх (?). Бесспорно, что мы все несем ответственность за все, что произошло. Бесспорно, что это поведение сохраняется в том, что Эткинд просил зачитать его письмо в конце заседания. Я полностью поддерживаю… (и т. д.).
Л. Манизер (зав. кафедрой биологии). Хочу как советский гражданин и член партии выступить с оценкой поведения Эткинда. Всей своей деятельностью я обязан институту Герцена, у нас атмосферы для процветания двурушничества нет и быть не может!
Юрий Вячеславович Кожухов (профессор истории СССР, член-корреспондент Академии педагогических наук, проректор по научной работе). Вопросов Эткинду я бы тоже не задавал. Двойственности тут нет — это тактика врага. Он на своей позиции стоит давно и твердо, начиная с 1949 года, и кончал 70-ми годами, когда эволюция неизбежно столкнула его с такими подонками, как Солженицын, Хейфец, Бродский и др. Наш институт проводил определенное профилактическое мероприятие: в этом же зале Ученый совет осудил в 1968 году поведение Эткинда, но действия это не возымело.
И беда наша и вина в том, что за 23 года работы Эвентова(!) в нашем институте (смех в зале), простите, Эткинда, мы его не распознали.
Он в письме пишет, что толковал своим слушателям о любви к поэтическому слову, о гуманитарной науке, внушал «уважение к подлинным ценностям культуры», но не пишет, что старался воспитать коммунистическую убежденность. Но как мы-то это допустили? Мы ему создавали зеленую улицу. Он руководил аспирантами, ездил по городам и весям и оппонировал, и издавал, и редактировал ученые труды, читал ответственные курсы. Значит, мы плохо координируем наш учебный процесс, плохо знаем наших людей. Я согласен с двумя предложениями: на пушечный выстрел Эткинда к студенческой аудитории подпускать нельзя. И на основании новой инструкции ВАК’а мы имеем права лишить Эткинда ученого звания профессора. (Читает параграф о возбуждении ходатайства перед ВАКом.) И звания мы можем лишить его сегодня же. Что касается ученой степени, то вопрос должен решать Ученый совет, присваивавший эту степень.
Оратор из президиума (видимо, секретарь партийного комитета). Сегодня стыдно говорить: запятнано слово «герценовец», которое означало — «воспитатель гражданской и политической зрелости». Эткинд эту негативную сторону блестяще проводил в течение 23 лет работы в институте. Основное оружие — убежденность самого воспитателя; студенты воспринимают позицию учителя. Как факультет мог оценивать лекции Эткинда блестящими? На своих занятиях он именно проводил свою враждебную позицию.
Давайте посмотрим на самих себя. Надо оценивать не количество научных трудов, а политическую и гражданскую зрелость человека. Наша литературная общественность очень плохо знала его труды.
Два часа назад состоялось совместное заседание парткома и месткома. Они приняли решение просить Ученый совет о лишении звания и освобождения от работы в институте Эткинда.
Ректор. Желающих выступить еще много, но вопрос ясен. Дана правильная оценка, правильно расставлены акценты.
Избирается счетная комиссия: Иванов (председатель), Домашнев, Волкова. Два бюллетеня:
1) об освобождении от должности
2) ходатайствовать перед ВАКом о лишении звания профессора. Результаты голосования по обоим бюллетеням: принято единогласно (57 голосов — за).
Таков этот документ, позволяющий читателю проникнуть в конференц-зал института и принять участие в этом столь необычном заседании. Я хотел было его комментировать по ходу изложения, но отказался от этого: запись достоверна в своей цельности, комментарии нарушили бы единство. Она опубликована на русском языке и в переводах; понятно, что во Франции или в Германии, при всем уважении к печатному слову, ей не верят. До меня не раз доходили весьма категорические суждения университетских преподавателей и студентов: это — фальшивка. Из французских правокоммуни