Почему же Церетели и Чернов не идут на союз с Лениным и Троцким? Причины, которые приводят они сами, ничего не объясняют. В действительности же все эти люди знают, что они уступают Ленину и Троцкому как деятели. Знают, что если они войдут в состав кабинета, те их сомнут. Вот почему они согласны сформировать правительство с большевиками, но без Ленина и Троцкого. С другой стороны, они предпочитают оставить за большевиками, которые, кстати, ничего не предпринимают для того, чтобы их привлечь, всю ответственность за нынешние непростые события. Церетели и Чернов хотят немедленного мира и не очень щепетильны в отношении качества этого мира, но предпочитают, чтобы его подписали одни большевики, а они бы сохранили за собой все права протестовать. Они как огня боятся мнения союзников. В каждый миг на их лицах читается единственный вопрос: «Что об этом думают союзники?» Они ненавидят большевиков так же, как некоторые французские радикалы ненавидят социалистов. Они готовы завопить: «Лучше пусть погибнет Россия и Антанта, чем совершится победа большевизма!» Я говорил, что они призывают к забастовке служащих. Они собственными руками задушили бы Россию, если б были уверены, что одновременно задушат и большевиков. Я говорил, что они со страхом ловят каждое слово союзников. Это не потому, что они любят их безгранично. Они открыто заявляют, и, может быть, они не во всем ошибаются, что Франция и Англия несут значительную долю ответственности за нынешний хаос. По их словам, именно представители союзников, оказавшие на русскую внутреннюю политику давление, перемежаемое угрозами, тем более опасное, что оно было непонятным, поскольку угрозы были обращены к чаяниям народа, не дали Керенскому вовремя отделиться от кадетов, а позднее помешали формированию необходимого чисто социалистического правительства. Тем самым они усилили недовольство народных масс и постепенно скомпрометировали всех социалистических лидеров, включая Чернова и Церетели. Этим они открыли дорогу большевизму. Чернов и Церетели с нетерпением ожидают конца войны, который лишит большевиков их самого главного козыря и позволит их противникам начать более успешную борьбу по экономическим вопросам, в ходе которой общественные классы вновь восстанут друг против друга, буржуазия против пролетариев, рабочих и крестьян.
Дорогой друг,
Послы союзников, естественно, не отвечают на ноту Ленина и Троцкого относительно переговоров о перемирии и мире.
Я горячо желаю, чтобы союзники ограничились тем, что констатировали бы право повстанческого правительства, не признанного Учредительным собранием, принимать подобные серьезные решения и чтобы они не бросились бы выдвигать обвинения, которых потом не вернешь. Нетрудно представить, в каком состоянии находится сейчас общественное мнение Франции. Наша любимая великая страна, столь многое принесшая в жертву, с ужасающей щедростью проливавшая свою кровь, заплатившая в ходе этой войны много больше, чем была должна и по здравому смыслу могла заплатить, столь неосмотрительно отдавшая в залог свое будущее не только ради себя самой, но и в пользу более проворных или считающих себя таковыми, и более скупых на свою кровь и свое золото союзников, — бедная Франция, должно быть, в ярости от политики, которая кажется ей настоящим предательством. Нашему правительству нужно быть более хладнокровным при оценке фактов.
Я уже сообщал, и не только я, в каком состоянии уже долгие месяцы находится русская армия. Это состояние ниже всякой критики. Июльское наступление было последней судорогой в агонии, длившейся уже два года. Анархия, неповиновение — повсеместны. Войска потеряли всякую боеспособность, требуют мира любой ценой, в массовом порядке оставляют фронт, грабят, бесчинствуют в тылу и т. д., и т. д…
Где такая армия почерпнет новые силы? Только не в России. Падение производства угля и стали ведет к постепенному закрытию промышленных предприятий и соответственно к общему кризису безработицы. Плохие урожаи, оборачивающиеся страшной проблемой снабжения, транспортный кризис, усугубляющий все эти трудности и делающий практически невозможной необходимую между тем частичную демобилизацию, — вот некоторые из причин, породивших состояние всеобщего недовольства во всех без исключения слоях России, состояние, которое, что бы мы ни делали, может лишь усугубляться до тех пор, пока не наступит мир.
Этого мира армия и народ хотят немедленно. Союзники должны понять, что, нападая на большевиков в этом вопросе о мире, заявляя, что большевики, — потому что они хотят мира, — предатели и иностранные агенты, они одновременно впрямую выступают против всего русского народа.
Так какой же должна быть политика Антанты?
Вновь попытаться заставить русских немедленно возобновить военные действия и оставить всякую мысль о скорейшем мире — значит добиваться невозможного и еще больше оттолкнуть от нас Россию.
У меня есть основания полагать, что Германия пойдет на предложенные ей переговоры. Она будет рассчитывать на то, что вобьет клин между союзниками и Россией, а это было бы для нее победой тем более полной, что русские, покинутые нами, очень быстро под руководством обладающего организаторским гением противника станут значительной силой. Кроме того, Германия надеется, что перемирие высвободит все еще значительные силы, которые, несмотря ни на что, приковывает Восточный фронт. Наконец, она мечтает, без сомнения, о выгодном для нее сепаратном мире.
Я думаю, — поскольку все больше верю, открыто признаюсь, в честность Ленина и Троцкого, — что у немцев есть серьезные основания считать, что эти два человека не продадут Россию, однако они могут надеяться, что им легко удастся «прокатить» противников, которые любят мир во имя мира и, может быть, недостаточно озаботятся условиями этого мира.
Надежды неприятеля имеют тем больше шансов осуществиться, чем больше мы будем поддерживать по отношению к большевикам нынешнюю активно враждебную или, что хуже всего, выжидательную позицию, которую, похоже, мы настроены вскоре занять. В период действий надо действовать. Уравновесить воздействие немцев на большевиков своим противодействием. Нужно вступать в переговоры. Это нужно было сделать две недели назад, меня возмущают все эти проволочки, которые оборачиваются для французов новыми потерями.
На сегодня я единственный человек, кто поддерживает диалог со Смольным — без официального мандата, исключительно по собственной инициативе. Уже несколько дней беседы с «диктаторами пролетариата» и их помощниками посвящены анализу условий, предваряющих подписание перемирия, и рассмотрению условий сепаратного мира.
Исходя из принципов, провозглашенных русской революцией: мир без аннексий, без контрибуций, с правом народов на самоопределение, — я прихожу к выводу, что большевики с помощью наших советников, при нашей военной поддержке должны выдвинуть такие условия перемирия, затем мира, что немцы или сочтут, что эти сообразующиеся со стремлением к демократическому и честному миру требования для них неприемлемы и прервут переговоры, или — и это фактически определит, насколько они ослаблены, — примут эти условия и заключат с Россией мир, приемлемый для русской революции, то есть благоприятный для союзников и отвечающий их общим интересам.
Мне возразят, что мои рассуждения справедливы, лишь если Ленин и Троцкий искренни в своих целях. Уже две недели я провожу часть каждого дня с этими людьми. Я знаю все их тревоги, надежды, замыслы. Есть эмоции, которые нельзя подделать, и сегодня, как никогда, я имею основания говорить о глубокой убежденности большевистских лидеров. Никогда еще я не видел их такими сдержанными, если так можно сказать о них, людях рассудка, неуклонно продвигающихся по заранее намеченному пути, поддерживаемых и окруженных энтузиазмом рядовых борцов. Это люди выдающихся способностей и воли. Какова бы ни была пропасть, отделяющая их идеологию от буржуазной, с каким бы презрением они не смотрели на мелочные расчеты правительств союзников и противника и на низкие интересы, которые преследуют правящие классы, я убежден, что если мы предоставим им условия, опирающиеся на провозглашенные ими принципы права и справедливости, они сумеют решительно отстоять их и проявить большую требовательность в отношении Германии, чем любые их предшественники.
Я уже предложил им целый ряд условий для заключения перемирия, которые заставят содрогнуться германскую делегацию: продолжение братания и революционной агитации, запрещение переброски войск с одного фронта на другой, проведение переговоров на нейтральной или русской территории, очень невыгодные для немцев военные условия и т. д., и т. д.
Настойчивость, с которой Ленин и Троцкий будут отстаивать эти условия, станет пробным камнем их искренности.
Условлено, что Троцкий будет час за часом извещать меня о состоянии на переговорах и что ни на один из вопросов, поставленных противником, не будет дано окончательного ответа до тех пор, пока мы его не обсудим (разумеется, я буду докладывать о них кому следует).
Нет надобности говорить вам о том, насколько явно недостаточна моя личная помощь, которую я им оказываю.
Следовало бы выстроить четкую, упорядоченную систему дипломатической обороны с последовательным рядом тыловых рубежей.
Но для этого нужны контакты. Когда же мы на них решимся? Когда, без сомнения, будет уже поздно. Союзники в очередной раз потерпят поражение со своей программой оперативных и целенаправленных действий.
Эти переговоры мне представляются замечательным способом революционной агитации или — проще — морального давления на немецкие массы. Условлено, что всякий раз, когда делегация противника будет уходить от рассмотрения или от приемлемого решения какого-либо фундаментального условия демократического и честного мира, Троцкий и Ленин будут публично критиковать недопустимое отношение неприятельских правительств и отмечать в обращениях к немецкому и австрийскому народам двуличность их правительств и их ответственность. Они мне это обещали. Могли и не обещать. Я уверен, что они сдержат свое слово, несмотря на все протесты Вильгельма II, которого эта жестокая процедура не преминет возмутить.