Наиболее опасными конкурентами англичан по московской торговле были голландцы; их интересы сталкивались и на Балтийском море в вопросах о нарвском и данцигском плавании. С 60-х годов завязываются прямые сношения Москвы с Нидерландами (Антверпеном) через Лапландию; с русской стороны их начал московский купец Степан Твердиков. В ответ Антверпенская торговая компания снарядила в 1566 г. несколько кораблей и отправила с ними своего агента Симона Салингена, впоследствии выступавшего в качестве дипломата и эксперта по русским делам при датско-русских переговорах. Нидерландские купцы закрепили за собой Печенгскую губу в Лапландии и Пудожемское устье Северной Двины. Во дни английской революции (1649 г.) голландские купцы сумели выбить англичан с русского рынка.
Франция первой половины XVI в. не проявляла интереса к Московии — «стране разбойников». Перед нею стояли другие задачи внешней политики: испанские, имперские, а позже английские дела. Но те же враждебные отношения с империей заставляли французских дипломатов с интересом и сочувствием следить за первыми успехами московского царя в Ливонии: Франция не без основания рассчитывала, что ливонские дела и «московитская опасность» будут отвлекать внимание империи к восточному фронту. Французский дипломат, бывший в Вене в 1558 г. по вопросу об улажении конфликтов, возникавших в связи с пограничными набегами западно-имперских князей на Мец, Туль и Верден, не без удовольствия доносил в Париж, что в империи много говорят о «московите» и боятся его, как «турка».
Франция, по-видимому, живо интересовалась английскими открытиями в Северном Ледовитом океане (1553 г.) и прямыми торговыми сношениями, завязавшимися между Москвой и компанией английских купцов. Во всяком случае французский король Генрих III решил принять участие в известном авантюристе Гансе Шлитте, которому он обеспечил свободный пропуск в Московию через Константинополь или Швецию и снабдил грамотой к московскому царю; в ней излагались возможность и выгоды франко-турко-русского союза. Дело было летом 1555 г., когда Ричард Чанслор отправился в свое второе путешествие в Россию. Грамота Генриха II не дошла до московского царя, но, кажется, была доложена в 1571 г. дьяку Андрею Щелкалову нюрнбергским купцом Фейт Зенгом, отобравшим ее в свое время от Ганса Шлитте.
Занятая испанскими делами на Западе, Франция неизбежно должна была интересоваться ливонским вопросом. К половине 70-х годов определилось дипломатическое сближение Испании со Швецией, что в свою очередь грозило утверждением Испании в Зунде и, следовательно, необычайным ее усилением. Отсюда необыкновенная заботливость Франции о Дании и ее интересах и повышенное внимание к ливонскому вопросу: обладание Ливонией передало бы Франции господство над Данцигом и хлебными рынками востока, что в свою очередь определило бы успех Франции в возможной франко-испанской войне. Исходя из этих соображений, дипломат Дансэ (1575 г.) развертывает перед королем Генрихом III, только что и так неудачно выступавшим кандидатом на польский престол (1574 г.), широкий и увлекательный проект утверждения в Ливонии, что, по словам прожектера, будет для Франции полезнее 10 польских королевств. Дансэ предлагает упрочить союз со Швецией бракосочетанием одного из Валуа (герцога d'Alencon) на шведской принцессе (Елизавете Ваза); затем выкупить у Швеции ее ливонские замки, при чем необходимую для того сумму в 100.000 экю взять или у Пруссии, у герцога или городов, или же у французских городов — Парижа, Орлеана, Ларошеля, и провинций Нормандии и Бретани: последние, узнав о выгодах московской торговли, охотно пойдут на эту сделку. Французский губернатор в Ливонии и небольшой отряд в 200–300 человек удержат Ливонию за Францией и дадут возможность направить туда французскую колонизацию: за 5 лет она поглотит не менее 10.000 человек. Проект Дансэ, при осуществлении которого автор очень расчитывал на поддержку таких ливонских дипломатов-прожектеров, как Конрад Икскулль, агент при дворе герцога Прусского, и Фридрих Спедт, дипломатический агент архиепископа Рижского, обсуждался в момент новых успехов московского царя и захвата им морского побережья в Пернове (1575 г.). Понятно, что в дальнейшем Дансэ рисовалась антимосковская коалиция, а затем переход шведской короны по женской линии в руки французского короля и французская корона над всем скандинавским севером.
Испанская дипломатия не оставалась в стороне от этих проектов. Интересуясь Москвой лишь между прочим, она все-таки не могла отнестись равнодушно к балтийской борьбе, к вопросу о проливах и Ливонии. В июне 1578 г., когда окончательно было решено польское наступление на Москву, а шведы уже подступали к Новгородской области, в Швеции действовало посольство Франциско де Эразо от Филиппа II. Около года оно пробыло при дворе Иоанна III и усиленно работало над проектом испано-шведско-польской коалиции против Дании, Москвы, Голландии и Англии. Посол увлекал своего короля перспективами обладания Зундом и легкой борьбы с еретиками Англии и Нидерланд. Если осуществится давняя мечта испанских дипломатов о Зунде, то испанский король сделается абсолютным государем Прибалтики. Но безграничность политической фантазии Эразо умерялась поведением шведского короля: посол в отчаянии доносит Филиппу, что переговоры с королем, тираном и маниаком, бесплодны.
Учитывая излюбленные мечты Габсбургов об антитурецкой лиге, Франция поднимала против Испании Турцию, говоря, что Испания только потому потворствует московской торговле англичан, что Англия доставляет русским оружие и артиллерию для борьбы с турецким султаном.
Ни французские, ни испанские проекты решения вопроса о балтийских проливах и ливонской торговле не были приведены в исполнение. А выгоды московской торговли, которыми Дансэ готовился увлечь французское купечество, были хорошо известны последнему: минуя обычных посредников (англичан и голландцев), французские купцы уже в 80-х годах появляются в Коле. Первое русское посольство во Францию было отправлено лишь после смерти Грозного в 1584 г., когда царь Федор в поисках политических союзников извещал своего «люби-тельного брата» о вступлении своем на престол. Ответное посольство Франсуа де Карля получило торговые привилегии для французских купцов. После разрухи Смутного времени русское посольство ездило во Францию в 1615 году. Речь шла тогда о признании династии Романовых. Признание de jure не заставило себя ждать, но первый франко-русский торговый договор был заключен лишь в 1630 году.
Своеобразны и очень сложны были взаимоотношения Москвы и Священной Римской империи.
В своей внешней политике империя имела перед собой три основных задачи, отвлекавшие ее внимание к трем ее границам. С юго-востока грозно нависала турецкая опасность: в 1529 г. турки осаждали Вену. На востоке борьба с Польшей за Пруссию и Венгрию; на севере — с Данией из-за Шлезвига и Голштинии и торговых стеснений в Зунде, на западе столкновения с Францией.
По отношению к Польше, как общему их врагу, Империя и Москва быстро договаривались до тесного союза. Так было в 1490 — 91 гг., когда союз был заключен Иваном III и Максимилианом I; так было в 1514 г., когда его возобновил Василий III. Сложнее был вопрос о борьбе с Турцией. Еще на рейхстаге 1530 г. после осады Вены турками говорилось о необходимости заручиться помощью «московита». Мысль о русско-имперском союзе живет и в русских боярских, и в имперских кругах. Русский боярин кн. Андрей Михайлович Курбский, отъехавший от московского царя в 1564 г., развивает перед имп. Максимилианом II в 1569 — 70 гг. проект имперско-русско-персидского союза, направленного против Турции. В увлечении этой идеей империя рисует перед царем Иваном заманчивые перспективы покорения «турка» и присоединения Константинополя к Москве (посольство Яна Кобенцля 1575 — 76 гг.).
Царь Иван охотно откликается на эти предложения, иногда сам о них вспоминает (1573 и 1580 гг.). Но ничего, кроме довольно примитивной дипломатической хитрости, в этих проектах московского царя не имеется. С такой же готовностью он излагает турецкому султану контрпроекты русско-турецкого союза и антиевропейской лиги. Этой прозрачной дипломатической игрой царь Иван пытался обеспечить себя в борьбе за Ливонию.
Предъявив претензии на ливонское наследство, Иван IV существенно нарушал имперские интересы, связанные с этой крайне-восточной немецкой колонией и имперским леном. Но в ливонском вопросе империя не могла выступить сколько-нибудь решительно. Слишком были велики разногласия и противоречия так называемых имперских интересов в Прибалтике.
В торговле с Москвой кровно были заинтересованы ганзейские города с Любеком во главе: свобода «нарвского плавания», защита ганзейских судов от шведского и датского каперства и поддержка дипломатических сношений с Москвой-такова политическая программа Любека. К ней склоняются западно-имперские князья и энергично ее поддерживают южные немецкие и прирейнские торговые города Нюрнберг, Аугсбург, Мюнстер и др. Их представители, хорошо изучившие Россию и оценившие выгоды русской торговли, энергично настаивают перед императором и рейхстагами на мирных сношениях с Москвой.
Георг Либенаур, Герман Писспинг и самый деятельный из них Фейт Зенг, агент баварского герцога, в самых оптимистических тонах составляют свои донесения о Московии. Темные стороны московской политики и террор московского царя, о чем так много говорили на Западе, они объясняют, во-первых, преувеличением рассказчиков; во-вторых, неизбежностью крутых и жестоких мер в управлении и, в-третьих, дурным правительственным окружением московского царя. Завести с ним постоянные сношения, послать к его двору своего представителя и принять царского представителя при венском дворе на их взгляд — неотложная задача имперской дипломатии. Намекая на императорских советников типа графа Гарраха, для которых «московит» — тиран, варвар и враг христиан, недостойный какого бы то ни было внимания со стороны христианнейшего императора, Фейт Зенг горячо восклицает: «Величайшего наказания заслуживают те государственные люди, которые до такой степени неразумны и слепы, что не видят великой пользы для империи от сношений с русскими и продолжают настаивать на ряде положений совершенно несостоятельных. Они вбили себе в голову мысли, с которыми трудно бороться».