орой полетели щепки и осколки тайно везомых в ней бутылок с водкой. К счастью, пушка субмарины была мелкого калибра и её гранаты, пронизав борт парохода, рвались во внутренних помещениях, не затрагивая осколками палубы, на которой в панике носилась теперь потерявшая голову и вопящая от ужаса толпа богомолок. «Б-б-бах… б-б-ах… б-бах!» − грохотали один за другим выстрелы и разрывы под аккомпанемент топота по палубе и воплей обезумевших баб, падающих друг на друга. Сплошной вой и грохот стоял над пароходом.
Вдруг под пароходным носом что-то зашуршало, заскрипело и «Альберт» резко остановился. Все мы полетели с ног друг на друга. Поднявшись снова на ноги из-под кучи навалившихся на меня богомолок, я с удивлением увидел под самым носом парохода вспаханное поле и вдали хаты − «Король Альберт» выбросился с размаху на берег на полном ходу.
Давя друг друга и неистово вопя, толпа пассажиров бросилась, прыгая через препятствия и скатываясь с лестниц, на нос парохода, где матросы в лихорадочной спешке спускали концы и канаты в воду. На мгновение нос покрылся густой толпой, а затем десятки людей с криками посыпались в воду. Какой-то толстяк, не то армянин, не то грек, совершенно одурев, ломился вперёд, валя на пол ударами кулаков баб на своём пути. Я сорвал на нём злобу и волнение, закатив ему оглушительную затрещину от всего сердца, и пригрозил ему револьвером. Это его сразу отрезвило, и он бросился поднимать старух, сбитых с ног.
Пригнувшись за металлической стойкой, я остановился в нерешительности. В голове мелькали отрывочные мысли: «Сегодня 18 марта, вода холодная, прыгать в воду − простудишься насмерть, да, вероятно, и лодка теперь больше стрелять не станет, всё равно ведь пароход уже на берегу». Эту утешительную мысль мне закончить не удалось. Словно в ответ на неё, грохнуло под ногами, обдало пылью, и я задохнулся на минуту вонючим дымом разрыва. Раздумывать было больше некогда, и я прыгнул за борт, как был – в полушубке и сапогах со шпорами. Холода большого сразу не почувствовал, хотя с размаху окунулся в воду с головою. Плыть было недалеко и легко, волны очень удобно поддавали под зад. Добравшись до берега, я уселся на песок и стал выливать воду из сапог.
С носа парохода продолжали сыпаться в воду, прыгая друг через друга, люди. Некоторые висели целыми гроздьями по канатам и верёвкам, свисавшим повсюду с борта парохода. Дама в каракулевом пальто опасливо сползла с борта и повисла руками на канате из мелких витых проволок. Толстый армянин в чёрном пальто с диким рёвом тяжело прыгнул ей прямо на голову, и оба оборвались в воду, оставляя кровавые пятна на канате от ободранных проволокой рук. Вокруг парохода в волнах прибоя плавали и барахтались бабы, вокруг которых пышным парашютом плавали юбки. Шляпами, сумками и верхней одеждой было усеяно море вокруг и песок берега. Лодка, давшая нам передышку на несколько минут, снова раз за разом грохнула гранатой по пароходу. Задыхаясь от отяжелевшего от воды полушубка и мокрых сапог, я побежал по вспаханному сырому полю. Вязкая глина с первых шагов облепила огромными комьями каждый сапог, отнимая всякую возможность бежать. А между тем бежать было необходимо, так как субмарина, оставив в покое лежавший на боку и дымивший всеми своими дырами пароход, стала осыпать шрапнелью покрытое бегущими людьми поле. На берегу уже лежали две убитые богомолки и толстяк-армянин с открытым ртом, которому осколком снесло полголовы. В горле пересохло и в груди не хватало воздуху. В бессильной злобе я, обернувшись к морю, выпустил всю обойму своего браунинга по направлению дымящей вдали лодки.
Едва двигая пудовыми сапогами, я добрался до какого-то дерева и свалился за него, стараясь отдышаться. Сзади на спину ко мне навалилось что-то мокрое и дрожащее.
− Господин офицер!.. спасите меня… возьмите с собой! Что надо делать?
Я оглянулся и в упор увидел худое женское личико с округлившимися от ужаса большими чёрными глазами.
− Ложитесь, барыня, и лежите. Ничего другого в нашем положении не придумаешь. Что мы с вами безоружные можем поделать с этой сволочью?
− А может быть, лучше бежать в деревню, дальше? Тут так страшно!
− Лежите смирно! Бежать хуже, они шрапнелью по нам стреляют.
Она замолчала и, прижавшись ко мне, по-детски заплакала. От берега к нам продолжали подбегать тяжело дышавшие люди и валились на землю рядом. Им всем, по-видимому, казалось, что рядом с офицером, который «понимает войну» и знает, что делать «в этих случаях», будет безопаснее.
Отдышавшись, я выглянул из-за дерева и с удовлетворением увидел, что проклятая лодка, оставив нас в покое, теперь быстро уходила вдоль берега на Сухум. Всё поле и берег далеко кругом были усеяны лежащими людьми, над которыми стояли крики и плач. По небу плыли, теряя очертания, белые облачка последних шрапнелей. Поравнявшись с маяком, лодка опять загрохотала и заблестела выстрелами, вся окутавшись дымом. Маяк, сразу окружённый дымками разрывов, словно задрожал, и на его белой колонке зазияли чёрные точки пробоин. Погремев выстрелами две-три минуты и зажёгши на маяке пожар, подлодка скрылась за мысом.
Я поднялся на ноги и отряхнулся. Дама моя совсем раскисла, да это было и не мудрено, пока мы лежали, с наших мокрых одежд вокруг натекла целая лужа. С остановившимся взглядом она повторяла только: «Ужас! Ужас! Ужас!» Вслед за нами поднялись одна за другой и все лежавшие по полю фигуры, которых я было принял сгоряча за убитых. Все они потянулись к видневшейся вдали у подножья гор абхазской деревушке, из которой навстречу нам уже высыпали жители и бежали ребятишки. Белое платье, юбки и чулки моей спутницы на первых же шагах сползли с неё от налипшей на них глины, и теперь она, беспомощно остановившись, смотрела на меня полными слёз глазами.
− Да чёрт с ними! Бросьте всё это, − прикрикнул я на неё, опасаясь, что лодка могла вернуться назад.
− Как бросить? А юбка? − ответила она кротко и беспомощно и к тому же более чем резонно. Сбросив чулки и башмаки, она в одной нижней юбке, опираясь на мою руку, вошла в первую хату деревни. Нас встретила на пороге пожилая грузинка с испуганным лицом.
− Дайте нам во что-нибудь переодеться и обогреться, – обратился я к ней. Старуха, качая головой и причмокивая языком, усадила нас на широкую кровать и принесла ворох одежды. Оставив свою даму в компании грузинки, я забрался в каморку, где стояли комоды и на стене висела детская черкеска. Раздевшись догола, я забрался под грязное лоскутное одеяло, лежавшее в груде тряпья. Через несколько минут в комнату вошла моя спутница, одетая в широченную юбку и завёрнутая с головой в шерстяной платок. В руках она держала детские штанишки и бурку − всё, что нашлось из мужской одежды в доме.
− Слушайте! Нам надо бежать! − заговорила она торопливо. − Лодка опять возвращается.
− Не может быть! − усомнился я, но в этот момент, точно в ответ на неуместные сомнения, с моря донёсся раскатившийся по горам пушечный выстрел.
С трудом втиснувшись в детские штанишки и накинув сверху бурку, доходившую до колен, я босой вышел на крыльцо хаты. Субмарина, пока мы согревались и одевались, покончив с маяком, вернулась к пароходу и теперь стреляла по деревне.
Прячась за каменный забор у дома, стояли три солдата. «Эй, кавалер! − крикнул я одному из них. − Иди сюда, помоги барыне!». Солдаты с удивлением оглянулись на странного босого человека в детской бурке, однако, учуяв по тону моего голоса начальство, один из них подхватил под руку мою даму, и на рысях повёл её в лес. Я побежал сзади, с удовольствием ощущая под босыми ступнями нагретую солнцем пыль дороги.
С моря сзади опять грохнул орудийный выстрел, и над деревней загудел снаряд. Солдат, бросив руку дамы, пригнулся и побежал в сторону. «Эй, куда, земляк? Куда? А ещё солдат!» − пристыдил я его. Он смущённо вернулся и опять подхватил свою спутницу. Присев в придорожную канаву, мы просидели в ней около получасу, пока лодка не окончила свою бесполезную канонаду и не скрылась в наступавших сумерках. Как истинная женщина, едва успокоившись от всех треволнений, спутница моя забеспокоилась о вещах, оставленных ею на пароходе.
Мы спустились с ней к берегу, где уже весь пляж чернел от народа. Из Сухума прибыло начальство, прискакала казачья сотня, верхами и на фаэтонах появились любопытные. Казачий сотник, стоявший в группе начальства, встретил мою просьбу дать лодку для поездки на пароход недоумевающим взглядом, но, узнав, что я потерпевший кораблекрушение офицер, приказал матросам перевезти меня для розыска вещей. Взобравшись на пароход и пройдя с трудом через груды обломков и щепок от развороченной палубы на корму, я не без удовольствия обнаружил свой чемодан, стоящий целёхоньким под диваном «салона». Много хуже обстояло дело с вещами моей случайной спутницы. Пробравшись сквозь обломки лестницы вниз в помещение кают, где в «каюте № 9» должны были находиться её чемоданы, я увидел полный разгром. Гранаты, пробив борт, рвались в тесных каютах и коридоре, натворив здесь невообразимое разрушение и хаос. Разбитые на куски чемоданы, картонки, обрывки одеял и одежды, полусожжённые и распоротые обивки диванов, куски обгорелых переборок были перемешаны в самом неожиданном и живописном сочетании с осколками снарядов и представляли собой такую кашу, что разобраться во всём этом не представляло никакой возможности. Вдобавок разбитые в щепки и сорванные с петель напором разрывов двери загораживали коридор. Найти среди всего этого разрушения вещи моей дамы, конечно, было совершенно невозможно, да если бы мне это и удалось, то они были в таком виде, что игра не стоила свеч.
Переодевшись во всё сухое, я установил, что был, вероятно, единственным из населения парохода, который материально не пострадал от крушения, если не считать выпущенных по собственной глупости шести пуль браунинга. Выбравшись с парохода на берег, я столкнулся с комендантом Сухума, который прибыл на место происшествия и оцеплял его казаками. Тут же лежали снесённые в одно место убитые, их оказалось всего шесть человек. Вопреки ожиданию, никто не утонул, что объяснялось сильным прибоем, который выбросил на берег всех не умевших плавать. Местная дама патроне