олучать «на чай» от своих вчерашних врагов. Гетман повсюду заявлял о своей нежной дружбе с немецким народом, снимался рядом с Вильгельмом на потсдамском балконе, марка стоила полтинник, словом, майоры и лейтенанты германской армии имели полное право ходить с поднятыми носами в стране, которая сама себя победила и сделалась добровольным лакеем Германии... Своей собственной армии у гетмана не имелось и иметься не могло при наличии германской оккупации, если не считать нескольких офицерских дружин, которые под именем «державной варты» несли карательно-полицейскую службу. Варта эта не столько поддерживала порядок на Украине, что было обязанностью немцев, сколько утирала слёзы разграбленных крестьянами помещиков, т.е «вартовые» усиленно занимались поркой крестьян-погромщиков и выколачиванием из них шомполами всех убытков от разорения и «иллюминаций» помещичьих имений. Само собой разумеется, при такого рода деятельности, да ещё безо всякого контроля, справедливость соблюсти было трудно, так как обе тягавшиеся стороны, в сущности, были неправы и слишком озлоблены друг на друга, почему расправы эти и были очень жестоки. Служба «вартовых» отрядов главным образом и стала одной из причин непопулярности гетманской власти среди украинского крестьянства. В некоторых важных случаях, когда с крестьянами не могла справиться варта, вызывались германские войска, которые действовали более планомерно и решительно, и всегда достигали цели, так как мужичьё, побывавшее в немецкой переделке, потом боялось и думать о неподчинении властям.
Между самими украинскими самостийниками существовали различные группы всевозможных оттенков, начиная от сторонников украинской монархии во главе с немецким принцем, называвшимся по этому случаю почему-то «Василием Вышиванным» и кончая бродячими шайками различных атаманов, целью которых была борьба со всякой властью и грабёж в его чистом виде. Петлюровское движение на Украине в гетманские времена почти замерло, так как сам «бухгалтер» сидел в это время в лукьяновской тюрьме.
Среди всей этой неразберихи и туманных перспектив в будущем из газет в Киеве мы с женой узнали и хорошие вести. Оказалось, что корниловская армия продолжала существовать и вела на Дону борьбу с большевиками. Это была как нельзя более приятная для нас весть, так как перед отъездом из Поти мне попалась в руки местная газета, в которой, очевидно, из большевистских источников сообщалось, что в марте 1918 года генерал Корнилов был убит, а остатки его армии погибли в кубанских плавнях. Здесь было известно совершенно точно, что хотя Корнилов и был убит при атаке Екатеринодара, однако армия его осталась цела и теперь под командой генерала Деникина продолжает его дело. В киевских газетах даже ежедневно печатались сводки о положении дел на добровольческом и большевистских фронтах. Сводки эти с несомненностью доказывали, что успехи Добровольческой армии продолжают развиваться.
В Киеве в военных кругах поговаривали о Доне, но никто определённо не знал, как туда проехать, так как было известно, что из Киева немцы на Дон офицеров не пропускают.
Жена, как человек экспансивный, с первых же дней нашего пребывания в Киеве загорелась желанием немедленно ехать к Деникину. Однако практически это было очень сложно, а главное, я совершенно не знал тех целей, которые преследовали добровольцы в своей борьбе с большевиками, и побаивался, что эта борьба идёт в пользу каких-нибудь «завоеваний революции» вроде Учредительного собрания или какой-нибудь другой говорилки в этом духе.
Для начала надо было выяснить политическую обстановку, для чего я зашёл в один из «вийсковых штабов» разузнать, как обстоит дело с войсковыми формированиями на самой Украине. Оказалось, что хотя на бумаге формирование армии и производится, но ввиду отсутствия денег всё ограничивается пока назначением полковых командиров в будущие полки. Единственная часть, которая действительно формируется, это «сердюкская дивизия», играющая роль гвардии генерала. Она состоит из трёх родов оружия, и я, если хочу, могу попытать счастья в Сердюкском конном полку, штаб которого находится на Львовской улице.
Посетив на другой день штаб «конных сердюков», я узнал, что их командиром является полковник конной артиллерии Павленко-Останкович, весьма щирый украинец. Среди офицеров было много моих однокашников по Школе, в большинстве бывших офицеров гусарского Лубенского полка, который послужил основой нового формирования. Задачей сердюков было стать опорой гетманской власти, для чего выдвинувшая Скоропадского группа «хлеборобов» послала в сердюки в качестве солдатского состава сыновей состоятельных крестьян хлеборобов, владевших не менее, чем 50 десятинами земли. Само собой разумеется, как гвардия сердюки должны были пользоваться известными привилегиями по службе и имели особую форму. Конный сердюкский полк даже получил, не в пример прочим, фантастические кунтуши старого времени по образцу костюма Богдана Хмельницкого на киевском памятнике. Из десяти офицеров, которых я застал в штабе полка, не было и половины украинского происхождения, и никто не принадлежал к самостийникам. По секрету мне было сообщено, что из всех офицеров полка только один адъютант может писать по-украински. Между тем, всё делопроизводство велось по-украински, чего требовал командир, заядлый и злостный самостийник. Чины в полку также были новые, а именно: командиры эскадронов именовались «сотниками», а все младшие офицеры «значковыми».
Когда я беседовал обо всём этом в штабе, туда явился «наниматься» широкий плотный ротмистр с Георгиевским крестом и нерусским лицом. Он оказался ротмистром Поповым, болгарином по происхождению и известным героем войны. Упоминаю об этом, чтобы показать, насколько состав офицеров-сердюков был пёстрым, случайным и не имеющим ничего общего с самостийными бреднями.
В конце моего визита в штаб сердюкского полка меня отвёл в сторону товарищ по школе Попов и, глядя прямо в глаза, спросил:
– Неужели ты хочешь наниматься в эту лавочку?
– А что же делать? Домой я ехать не могу, там большевики...
– Знаешь что... я, конечно, не берусь тебе советовать, но, по-моему, нам с тобой здесь не место, надо ехать к своим... в Добровольческую армию.
– Я, брат, и сам ищу туда путей, да где их найти, вот в чём вопрос.
– Найдём... ты не думай о нас плохо, мы все здесь в этих дурацких сердюках только, чтобы время провести, пока путь туда откроется...
Выйдя на улицу, я задумчиво шёл по городу, размышляя над нашим разговором с Поповым, когда ко мне подошёл молодой человек в полувоенной форме.
– Простите, – сказал он вполголоса, – вы не хотите ли поехать на Дон?
Этот вопрос, отвечавший моим мыслям, был так неожидан, что я вздрогнул и насторожился.
– А вам зачем это нужно знать?
– Ради бога, – заторопился молодой человек, – я только хочу вам сказать, что если вы захотите пробраться в Добровольческую армию, то обратитесь к полковнику К... Он живёт в гостинице «Лондон», в номере 13-ом... Моя фамилия поручик Слепцов.
Проговорив всё это одним духом, он поклонился и скрылся в толпе.
Посоветовавшись с женой, я на другой день пошёл разыскивать гостиницу «Лондон» и полковника К. На всякий случай я осведомился у швейцара, кто остановился в комнате № 13. Швейцар подтвердил, что комнату эту занимает действительно полковник К.
На мой стук дверь открыл высокий плотный человек в штатском. Я решил действовать напрямик, тем более, что ничего незаконного в моём желании ехать бороться с большевиками не видел, и в Киеве подобное намерение считаться преступным никак не могло.
– Простите, господин полковник... один неизвестный мне офицер, назвавшийся поручиком Слепцовым, сказал мне, что в случае моего желания ехать в Добровольческую армию, я могу обратиться за содействием к вам... Так ли это?
Полковник явно изумился и развёл даже руками.
– Ничего не понимаю... и никакого поручика Слепцова не знаю.
– Простите, господин полковник, за нескромность... к Добровольческой армии вы имеете какое-нибудь отношение?
– Ровно никакого... Я служу в политическом отделе здешнего штаба.
Мне оставалось после такого заявления только извиниться за беспокойство и откланяться в полном недоумении. Кто был этот поручик Слепцов и для чего он устроил всю эту мистификацию, я так и не знаю до сих пор. Была ли это провокация, ловушка или просто глупость? Но для чего и для кого? Следил ли кто за мной или сомневались в полковнике? Думаю, что последнее всего вернее, так как моя скромная личность и намерения в те времена ещё никого не интересовали.
Вернувшись как-то раз из города, я застал у нас в гостинице маленькую женщину с измученным лицом и печальными синими глазами. Вся её маленькая фигурка поражала своей миниатюрностью и хрупкостью. Это была старшая сестра моей Жени – Мария Константиновна. В ранней юности, будучи гимназисткой, она приняла участие в революционных организациях, и выйдя замуж, вместе с мужем попала на каторгу по процессу социалистов-революционеров, а затем в ссылку, из которой освободилась только в марте 1917 года. Теперь она со своим вторым мужем состояла в киевском отделе партии левых эсэров, которые только что убили в Москве фельдмаршала графа Мирбаха и покушались здесь на Эйхорна. По этим причинам муж её отсутствовал из Киева, а Мария Константиновна жила нелегально в Киеве, ежедневно меняя квартиры и скрываясь от гетманской и немецкой полиции.
Я никогда не принимал всерьёз женщин, занимающихся политикой, и потому не мог рассматривать Маню, как своего политического врага, да и кроме того, пока что левые эсеры стреляли немецких генералов, к которым у меня не было никаких симпатий. К тому же Маруся была любимой сестрой жены и имела такой несчастный и замученный вид, что у меня ни на минуту не шевельнулось к ней враждебного чувства. Кроме того, в глубоких синих глазах этой маленькой, печальной женщины светилась такая чистая душа, что при первом взгляде на неё было очевидно – она свято верит в свою уб