Губернатор Лопухин, а с ним и весь его штаб в лице исполнявшего обязанности вице-губернатора Михайлова и двух чиновников для поручений поселились в барской квартире на Институтском спуске. Там и открыли временное Управление Черниговской губернией, так как Чернигов был занят большевиками и в руки добровольцев так никогда и не попал. Из его 12-ти уездов только три были в наших руках. В ближайший к Киеву Остёрской уезд, начинавшийся за Днепром сразу за Цепным мостом, назначили меня с Завалиевским. В следующий за ним, Козельский, отправили Михайлова Второго, бывшего земского начальника, который по примеру Лопухина отпустил совершенно неприличную рыжую бороду, из которой выглядывал, как из багетной рамы.
Через несколько дней мы с Завалиевским получили распоряжение выехать в уезд и обосноваться временно в селении Броварах, первом от Киева заднепровском селе. В эти Бровары из Поварской слободы у Цепного моста вела не то конка, не то диковинка вдоль черниговского шоссе, тянувшегося через леса, в которых были когда-то лагеря Киевского гарнизона.
Не доезжая до Броваров, мы наткнулись на брошенный при отступлении большевиками у откоса шоссе броневой автомобиль, наклонившийся под самым опасным углом в сторону рва. Вдоль шоссе вообще здесь и там виднелись следы поспешного большевистского отступления в виде брошенных и поломанных двуколок, походных кухонь, дохлых лошадей, соломы, щепок и всякого хлама.
Бровары, как большинство украинских мест, чем-то напоминали собой уездный городишко российской чернозёмной полосы. В момент нашего появления в нём село было безлюдно и безгласно, так как население, привыкшее к частым сменам властей и наученное горьким опытом, предпочитало на первых порах о себе не напоминать без излишней надобности.
Расположились мы со всем штатом в двухэтажном белом доме у станции конки при самом въезде в городок. Дом оказался еврейским, и хозяева, опасаясь погромов, охотно нас приняли, отдав под жильё оба этажа.
Состав уездного управления, приехавший в Бровары, состоял из следующих лиц: Завалиевского, меня, начальника уездной государственной стражи поручика П., его помощника поручика Мяча, чиновника для поручений, огромного роста молодого человека из маминых детей, и нескольких военных чиновников, заведующих разными отделами. В их числе был муж Жениной сестры, которого я представил и рекомендовал в Киеве Лопухину, − Крохалёв. Этот Крохалёв, родом сибирский казак, служил в царское время на китайской границе в консульстве, а после революции приехал в Киев, где при большевиках и Петлюре под видом сапожника заметал своё прошлое, так как во время оно являлся где-то председателем отделения «Союза русского народа». При добровольцах он принял «защитную окраску», т.е. изображал собой умеренного либерала, так как по самой своей натуре был опытный хамелеон.
По соглашению с поручиком П. – начальником стражи, который поселился от нас отдельно, мы должны были столоваться у него. Супруга П., родом хохлушка, была замечательная хозяйка и кормила нас действительно такими чудесами малороссийской кухни, каких я ни до того, ни после нигде не ел.
В Броварах, кроме нас, оказалось некое начальство в лице дряхлого, но энергичного полковника, воинского начальника и этапного коменданта, прапорщика, имевшего в своём распоряжении роту солдат. Ввиду своего малого чина этот последний вёл себя скромно; несмотря на штатскую службу, оба мы с Завалиевским имели военные чины старше его.
Деятельность наша административно-государственная в первое время протекала исключительно в налаживании связи через старшин с сёлами и деревнями района и канцелярской переписки по этому поводу. Писали мы, конечно, и приказы для местного населения, которые расклеивались на углах, никем не читались и смывались первым же дождём. Фронт проходил верстах в 50 от Броваров на север по Днепру и Десне около уездного города Остра, по которому большевистские посты с противоположного берега часто открывали ружейный и пулемётный огонь. Эта перестрелка носила несерьёзный характер, так как оба противника, разделённые рекой, не имели ни сил, ни намерения переправиться. Такое положение продолжалось три месяца, и к нему обе стороны скоро привыкли, и время от времени обменивались даже остротами во вкусе гражданской войны. Иногда с большевистского берега поднималась комиссарская фигура, которая, взмахнув руками, орала: «По белогвардейской сволочи… залпом, пли!» В ответ с нашего берега следовала команда: «По жидо-большевистской рвани... пли!» − и следовал залп.
В общем, фронт в окрестностях Киева был очень запутанный, благодаря тому, что кроме регулярных большевистских войск, в лесах по Днепру скрывалось много повстанческих и просто разбойничьих шаек, особенно в лесном треугольнике, образованном на север от Киева реками Десной и Днепром. Это был знаменитый с давних времён район непроходимых болот и лесов, известный своей охотой на диких коз и кабанов. На север от Остра верстах в 25 проходил фронт со стороны Чернигова, а в Заднепровье, где фронта не было, действовали партизанские отряды и отрезанные от своих части Красной армии.
На Киев, почти не имевший гарнизона во время нашего пребывания в Броварах, несколько раз было нападение со стороны большевиков. Днепром с севера обыкновенно подходили катера с партизанами и обстреливали город и железнодорожный мост.
Однажды, когда мы с Завалиевским были на охоте, мы услышали, как со стороны Днепра под городом загремела сильная артиллерийская и пулемётная стрельба. Оказалось, что это от Чернигова подошёл по реке большевистский главковерх матрос Ян Полуян, напавший на пригород. Мы в тревоге вернулись домой и до вечера просидели у телефона, по которому полицейский чин из Поварской слободки рассказывал о том, что происходило на Днепре.
Недели через три после этого происшествия нам пришёл приказ произвести мобилизацию пяти лет для призыва в Добровольческую армию. Завалиевский с половиной управления выехал для этого в Остёр, а меня с остальными «чинами» оставил в Броварах. Уезд для удобства призывных был разделён на две части.
После соответствующего уведомления населения через сельских властей я открыл в помещении Управления в Броварах заседание воинского присутствия. Как помощник и заместитель начальника уезда, я по закону председательствовал в нём, несмотря на то, что воинский начальник был старше меня и по чину, и по годам. Кроме нас двоих, в присутствии участвовали членами: начальник мобилизационного отдела Управления и два врача. Старик-полковник был задет тем, что новое положение отвело ему второе место, и потому не без ядовитости называл меня «господин председательствующий».
Присутствие, длившееся около недели, открывалось обыкновенно утром и заканчивалось часов в десять вечера. К моему удивлению, процент уклонившихся от набора был очень невелик и полностью относился к прифронтовым деревням. Через несколько часов после начала присутствия мы начинали задыхаться от недостатка воздуха и разнообразных запахов, приносимых мужичками. Отдыхать было нельзя, так как крестьяне явились из дальних мест, побросав семьи и хозяйства, и ждать не могли. Несмотря на большое еврейское население уезда, ни один иудей на призыв не явился. Было всего единственное исключение в Остре, где на медицинский осмотр предстал еврейчик, не имевший ни одного зуба, и потому к призыву наверняка не годный. Вся остальная еврейская молодёжь или ушла с Красной армией, или попряталась. Это было очень характерное и очень красноречивое явление. На Украину добровольцы явились впервые, никаких погромов или преследований евреев ещё не было и потому ссылок на зверства и погромы белых быть не могло. В выборе между белыми и красными евреи сразу стали на сторону большевиков, и по сей день это не изменилось.
Старик-полковник с первых дней работы присутствия обратил внимание комиссии на этот факт, который его очень озлобил и разволновал. С течением времени он всё больше свирепел, и всякий раз недовольно ворчал на всякого члена комиссии, который, не выдержав духоты и вони, выходил на несколько минут подышать чистым воздухом. Сам он всю неделю просидел за столом, ни разу не выйдя, как проклятый. Многолетняя служба воинским начальником приучила его ко всяким запахам.
В дни мобилизации в Броварах был задержан известный петлюровский деятель профессор Одинец, куда-то нелегально пробиравшийся. Его посадили в кутузку под охрану государственной стражи, что не помешало «щирому» профессору удрать в первую же ночь.
Из Геленджика нежданно-негаданно явился ко мне с письмом от жены солдат пограничник, единственный оставшийся верным из всего состава поста Кабардинки. Он рассказал, что приехал служить со мной, потому что в Черноморье дела становятся всё хуже, и он опасается мести «зелёных». Я его взял в государственную стражу и назначил быть вестовым при Управлении.
Жизнь в Броварах между тем становилась всё скучнее. Начались осенние дожди, холода, и приходилось сидеть весь день дома, так как сослуживцы мои были народ серый, у нас не было ничего общего. Каждое утро ко мне являлся для бритья местный парикмахер, огромный грузный мужчина, молчаливый и точно настороженный. У него я с большим трудом вытягивал местные новости.
Дела на фронте между тем значительно ухудшились. Армия, несколько месяцев победоносно подступавшая к самой Москве, теперь терпела неудачу за неудачей, и фронт откатился назад. В тылу было ещё хуже, здесь не только был полный моральный развал, но и поголовное восстание против Добровольческой армии, которую все ждали, но которая ничего с собой никому не принесла и не оправдала ничьих надежд и ожиданий.
На Кавказе восстали горцы, на Черноморье и Кубани воевала «зелёная армия», в Новороссии пылало, возглавляемое Махно, крестьянское повстанье, на Украине действовали отряды разных «батек», которым сочувствовало и которых поддерживало местное население. Наставали тяжёлые времена, и не было уверенности в будущем…
Из Остра, закончив мобилизацию, приехали Завалиевский с Мячом и привезли известие, что нам надо скоро ждать смены, так как уже назначены черниговский губернатор и его заместитель. 30 сентября 1919 года Завалиевский послал меня с очередным докладом в Киев к губернатору. Выехал утром и уже к полудню был в Киеве, но так как доклад я должен был сделать на другой день утром, то пошёл побродить по городу, оставив свои бумаги в гостинице у Александра Константиновича. Зашёл с визитом к дяде матери Александру Ильичу Рышкову, который служил в это время в Киеве по судейс