два часа после его приезда в Волковцах появился местный пристав и заявил начальству, что вахмистр лошадь эту привёл не из обоза, а просто украл по дороге у работавшего в поле «газды». При разборе дела Ужахов нахальничал с полицейским, орал, что он сам 10 лет был приставом и потому «знает все права», но лошадь всё же принуждён был вернуть по моему приказанию. Хозяин коняги при этом дрожал всем телом, плакал и судорожно держал за повод украденную лошадь.
Сцена эта мне очень не понравилась, хотя по физиономиям окружавшей нас публики, состоявшей из обозной аристократии, было видно, что она на стороне вахмистра. Подобные дела в обычаях и нравах этой среды. Галицийские крестьяне или, как они себя называют, «газды», т.е. хозяева, самая несчастная здесь публика. Помещики в восточной Галиции исключительно поляки, которые смотрят на крестьян-русинов, как на низшую расу, и в глаза зовут их «быдлом». Все крестьяне в полной экономической и политической зависимости у помещиков и ещё больше у жидов, которых здесь ужасающее количество и притом самой скверной разновидности. Жиды в Галиции – арендаторы помещичьих имений – держат всю торговлю, как крупную, так и мелкую, в своих руках, уже не говоря о процветающем вовсю ростовщичестве. Приход русских войск, если бы он не разорил войной Галицию, принёс бы, конечно, много блага крестьянам-русинам при введении русских общегосударственных законов. На мой вопрос о правах крестьянства при австро-венгерской власти один «газда» ответил так:
– Права? Права, пане, були у панов, та й жидив, а у нас правов нэма.
Не оставлено, конечно, в покое поляками и православие. Все здешние крестьяне униаты.
Ночью 25 июня была слышна сильная артиллерийская канонада, так что мы думали, что наши отступают. Утром по телефону в полк был вызван поручик Баранов. Чуки по этому случаю всю ночь не спал, так как боялся, что его забудут при отступлении, а собственной лошади у него нет.
Через неделю, к моей радости, полк пришёл с позиций. Косиглович вернулся тощий, измученный и злой, так как уехал без верхней одежды, ничего с собой не имея. Как оказалось, эта его жертва была совершенно напрасна, потому что полк две недели просидел без дела под дождём в резервных окопах.
С приходом полка сотни разместили заново, причём нашей четвёртой была отведена квартира на фольварке, т.е. в имении местного помещика польского графа. В виде исключения граф этот из имения при приближении русских войск не бежал, как все ему подобные, а жил с семьёй в верхнем этаже своего дома. Нижний был отведён под нашу квартиру. В день новоселья он приветствовал нас обедом, сам развёл по комнатам и был очень любезен, но затем уже больше не показывался, предоставив нас самим себе. Дом деревенский, довольно простой по убранству и обстановке и уж никак не заслуживающий названия «палаца», как его называют крестьяне. Кровати зато в нём совершенно необыкновенные, огромные, старинные, как настоящие ковчеги, и на редкость мягкие. Спать в них − настоящее наслаждение; за всю жизнь я не встречал ничего удобнее.
На этом фольварке мы отпраздновали и праздник байрам, считавшийся нашим полковым праздником. По этому случаю в Волковцы съехалось начальство и гости из других полков дивизии. Ввиду того, что великий князь был в Петербурге, парад принимал его помощник генерал князь Дмитрий Багратион, несмотря на грузинское происхождение, курский уроженец и помещик, представительный, уже пожилой человек. С ним был наш новый бригадный, который только что сменил генерала Краснова, полковник Ветер фон Розенталь и почётные гости в лице командира Черкесского полка князя Султан-Крым-Гирея и старших офицеров черкесов, наших однобригадников.
Полк в полном составе, т.е. все четыре сотни, был выстроен на поле перед фольварком и имел хотя и живописный, но не очень строевой вид. Теоретически официальная форма состояла из серой черкески, синего бешмета и синего же башлыка, однако, редко кто из всадников её соблюдал, всякий одевался в бешмет и черкеску самых различных цветов, то же было и с мастью лошадей.
Чтобы больше не возвращаться к форме и составу как нашего, так и других пяти полков Туземной дивизии, упомяну, что эта последняя, сформированная великим князем Михаилом Александровичем в начале войны, состояла из трёх бригад. В неё входили: первая бригада из 2-го Дагестанского и Кабардинского полков, в которых служили в первом − исключительно всадники лезгины, во втором − кабардинцы. Дагестанцами командовал сын наместника Кавказа лейб-гусар полковник И.И. Воронцов-Дашков, кабардинцами – князь Бекович-Черкасский, впоследствии при Добровольческой армии бывший правителем Кабарды. Вторую бригаду составляли полки Татарский из закавказских татар и Чеченский из чеченцев, первым командовал князь Святополк Мирский, вторым полковник Половцев. Третья бригада состояла из Черкесского и Ингушского полков, под командой Султан-Крым-Гирея и полковника Мерчуле, причём в Черкесском полку была одна сотня, составленная из абхазцев под командой ротмистра князя Султан-Гирея. Начальником штаба дивизии был полковник Юзефович, родом из литовских татар, впоследствии также сыгравший видную роль.
После парада и молитв, приличествующих этому случаю, прочитанных полковым муллой в красном халате и зелёной чалме, начались скачки на призы, причём скакали по-восточному, т.е. без сёдел и сняв с себя всё лишнее, кроме подштанников. Босые и дикие, на горбоносых задёрганных лошадёнках скакали черкесы и ингуши, болтая локтями и пятками босых ног. Весь полк ингушей и пришедшие в гости к нам черкесы расположились на корточках в две линии, образуя проход, по которому скакали человек двадцать конкурентов с криками и воплями, работая изо всех сил нагайками по лошадиным спинам. Сидящая на корточках вдоль линии скачек живописная публика тоже не оставалась равнодушной к зрелищу, а помогала всадникам воплями, жестами и криками всякого рода на таком языке, что только приходилось диву даваться, как они сами могли его понимать. На финишах эти азиатские спортсмены не стеснялись лупить нагайками по морде не только лошадей своих конкурентов, но и самих всадников. Зрелище, нечего и говорить, было оригинальное и живописное, но для строевого кавалерийского офицера малоутешительное.
Последовавшая за этим джигитовка была совсем слаба и, в сущности, состояла в сплошном издевательстве над лошадью, рубка никуда не годилась. Зрелище немного оживилось, когда началась офицерская конная игра и рубка. Здесь выделился и ездой и рубкой поручик Базоркин, хотя и ингуш родом, но окончивший вахмистром Тверское кавалерийское училище. Весьма импозантна также фигура командира абхазской сотни. Султан-Гирей – кадровый офицер Белгородского уланского полка, силач и наездник. У него атлетическая шея, невероятные плечи и тонкая, как у девицы, талия, при этом великолепная львиная голова и свирепое лицо скифского хана. Сила его, говорят, такова, что он одной рукой валит на землю любого коня. На скачках этих ему не повезло, лошадь его споткнулась, и он порядочно ушибся.
После конных развлечений князь Багратион раздавал Георгиевские кресты отличившимся в последних боях всадникам. В полку редкий из них не имеет двух-трёх крестов, это, впрочем, понятно, так как все они пошли на войну добровольцами, а не военнообязанными, и потому сплошь молодцы, или, по-кавказски выражаясь, «джигиты». Не без влияния и то, что командует дивизией брат государя, и полковое начальство имеет большие связи в Петербурге. Вахмистра второй сотни Бек Мурзаева генерал вызывал три раза, и он получил в этот день «полный бант», т.е. все четыре степени ордена Георгия. Старик Волковский также получил два креста. Был забавный случай, когда один из всадников отказался наотрез взять Георгиевскую медаль, считая, что это награда для сестёр милосердия, а не для «джигита».
Праздник закончился парадным обедом на фольварке. Играл хор трубачей, танцевали и пели «Алла Верды» и «Мравалджамиер» – традиционные застольные песни всех кавказских полков. Многие туземные офицеры подпили и орали каждый своё, не слушая друг друга; все они страстные и неудачные ораторы. Особенно неистовствовал ротмистр Кибиров, адъютант Багратиона, громадный осетин самого зверского вида. Он кадровый офицер Дагестанского полка и известен тем, что является убийцей знаменитого разбойника чеченца Зелим-Хана. В Чеченский полк, где служит много бывших абреков, друзей и сподвижников покойного Зелим-Хана, Кибиров никогда не показывается, так как говорят, что там поклялись его убить при первой встрече. За обедом говорились бесконечные и не очень вразумительные речи, до которых кавказцы такие охотники. Русский язык при этом коверкали на все лады самым забавным образом, но на смех по этому поводу не обижались.
По окончании обеда в саду состоялись танцы; под звуки оркестра и просто зурны танцевали с большим или меньшим успехом лезгинку, причём лучшим танцором оказался корнет Сосырко Мальсагов, мой старый однокашник по кадетскому корпусу. Прекрасный и смелый офицер, он, много лет спустя, при большевиках, стал участником легендарного побега из Соловков, описанного ротмистром Бессоновым, также офицером Туземной дивизии. Фамилия Мальсаговых в Ингушском полку настолько многочисленна, что был даже проект создать из неё особую сотню; наш сотенный вахмистр также Мальсагов. Ротмистр Тупалов – кубанский казак – танцевал казачка, прапорщик Бек-Карганов не без жеманства исполнил танец тифлисских «кинто» − кинтоури. Поручик Р., бывший оперный артист, что-то спел.
С верхнего балкона дома, почти невидимые за густой зеленью, смотрели на азиатский праздник старик граф и его семья. На тонком, словно точёном лице поляка с седыми усами трудно было что-либо прочесть. Также молча и без всякого выражения сидели с ним рядом старая графиня и две некрасивые дочки. От них веяло, как говорится, «ароматом духов и чужой жизни».
Пользуясь послепраздничным отдыхом, в сопровождении своего нового вестового Ахмета Чертоева я съездил в соседний городишко за покупками. Городишко назывался Борщов и представлял собой типичное галицийское местечко, на три четверти еврейское. Иудеи здесь до того типичные, с пейсами, туфлями, ермолками и в засаленных лапсердаках, что кажутся словно нарочно переодетыми для роли Янкеля из «Тараса Бульбы».