Заботливо теперь у меня – паралич бедной Михеевны совершенно срезал и нас. Вот скоро три недели, что мы все возимся с нею, но успеха мало и вряд ли можно надеяться на выздоровление. Она всегда была, на старости лет, олицетворенная деятельность; и тем ей теперь труднее, нежели другому, привыкшему хворать, – делаем, что можем, – и это наша прямая обязанность за ее заботы об нас в продолжение 13 лет.
О политике не буду говорить, набило оскомину. Удивляюсь одному, что при множестве войска никогда нет его там, где оно нужно.
Последние известия из Крыма нерадостны.
Образ действий флотов просто наводит отвращение.
Тоска – да и только!
Кто же действователь у нас? Ужели Ростовцев распоряжается военными делами. Он и Витовтов мне надоели своими адресами и приказами. Мундиры бесят меня. Как-то совестно читать о пуговицах в такую минуту.
Обнимаю тебя с женой и детьми. Обними всех наших. Действуй, друг, и вспоминай твоего брата Jeannot. Когда же Петр ко мне напишет?…
163. Г. С. Батенькову[425]
[Ялуторовск], 23 июля [1855 г.].
…Посылаю вам для развлечения три брошюрки – прочтите, если еще не читали.[426] Если же они вам уже знакомы, то при случае возвратите. Со временем пришлю вам еще три новые, две об Крымской кампании, а одна об венских конференциях. На днях только их получил и не успел прочесть. Зиновьев оставил нам два-три увража.[427] По прочтении в нашем околодке, к вам же пришлю. Таким образом, будет что подержать в руках. Вообще у нас бедность типографическая. Приходится больше рассказывать и наблюдать: ни из того, ни из другого ничего не выходит путного.
Крепко вас обнимаю за себя и за всех наших допотопных. Старики держатся, хоть иногда и кряхтят. Иначе не может быть, когда такая хронология, не выдерживающая благоразумной критики.
О политике молчок: это самое благоразумное дело. Тут надобно или без конца болтать, или молчать. Храни вас бог.
Верный И. П.
164. H. И. Пущину
[Ялуторовск], 1 августа [1855 г.].
…Спасибо тебе за полновесные книги: этим ты не мне одному доставил удовольствие – все мы будем читать и тебя благодарить. Не отрадные вести ты мне сообщаешь о нашей новой современности – она бледна чересчур, и только одна вера в судьбу России может поспорить с теперешнею тяжелою думою. Исхода покамест не вижу, может быть оттого, что слишком далеко живу. Вообще тоскливо об этом говорить, да и что говорить, надобно говорить не на бумаге.
Я бы желал получать «Морской сборник», если он но дорог. Этот журнал дышит отрадной деятельностью. Евгений просит тебя сказать ему что-нибудь о Шестакове, который, верно, тебе знаком и который женат на его племяннице. Кажется, малый способный и дельный.
Недавно узнал, что Неленька выхлопотала позволение М. Н. поехать в Москву. Значит, она будет и здесь, тогда больше с тобой поболтаю…
Скажи Федернелке, что я получил его фотографический портрет, готов был расцеловать его, если бы не боялся испортить своим соприкосновением, так живо старческие черты мне напомнили его молодого. Я к нему буду скоро писать. Спасибо за брошюрки. Хотя в них нет ничего особенного, но все-таки прочел их со вниманием, как читаю все, что касается до теперешнего вопроса.
…Ничего нет мудреного, что Мария Николаевна повезет Аннушку к Дороховой, которая, сделавшись директрисой института в Нижнем, с необыкновенной любовью просит, чтобы я ей прислал ее для воспитания, – принимает ее как дочь к себе и говорит, что это для нее благо, что этим я возвращу ей то, что она потеряла, лишившись единственной своей дочери.[428]
Тут просто действует провидение, и я только должен благодарить бога и добрую женщину. Теперь подготовляю, что нужно для дороги, и с полной уверенностью провожу Аннушку. Может быть, бог даст, и сам когда-нибудь ее увижу за Уралом… Жаль, что я не могу тебе послать теперь письма Дороховой, – впрочем, если Мария Николаевна поедет с Аннушкой, то я тебе с нею их перешлю, но только с тем непременным условием, чтобы ты мне их возвратил. Это мое богатство. Не знаю, за что эта добрая женщина с такою дружбою ко мне…
Верный твой И. П.
165. Г. С. Батенькову
13 сентября 1855 г., [Ялуторовск].
…Абаза здесь был, когда пришла горькая весть о Севастополе. Плохо наши правители и командиры действуют. Солдаты и вообще Россия – прелесть! За что эти жертвы гибнут в этом потоке. Точно, прошлого царя можно назвать незабвенным, теперь бедная Россия поплачивается за его полицию в Европе. Полиция вообще наскучивает, и теперь пришлось поплатиться за эту докуку. Грустно – тоска! – Все-таки верю в судьбу безответной Руси.
Новое царство больше нежели бледно, да и нелегко действовать в таких обстоятельствах. Я бы созвал, на его месте, народное вече, чтоб не лежала на мне ответственность за отца незабвенного![429] Кажется, этого ничего не будет – пахнет только мундирами и пуговицами. Совестно это читать при бойне крымской, где мы встречаем врагов в больших силах.
Что ж делать, добрый друг, настала тяжелая година – под этим впечатлением не болтается, будем ждать, что будет! Как-то мудрено представить себе хорошее. Между тем одно ясно, что в судьбах человечества совершается важный процесс. – Все так перепуталось, что ровно ничего не поймешь, – наш слабый разум теряется в догадках, но я верю, что из всех этих страданий должно быть что-нибудь новое. Сонные пробудятся, и звезда просветит. Иначе не могу себя успокоить.
Неленька меня тревожит; последнее письмо обещает, что будет смягчение, но я не разделяю эти надежды, пока не узнаю что-нибудь верное. – Это милое существо с ума у меня не сходит. – Обещала меня уведомить тотчас, когда будет конфирмация. – И тут ничего не поймешь.
Вдова Юшневская получила позволение ехать на родину. Это такие дроби, о которых совестно говорить.
Нелегкая меня к вам не понесет, а все надеюсь вас видеть в доме Бронникова, известном всей Европе. Михеевне плохо – глаза потемнели. Берегу ее, как умею, – за долговременную службу. Аминь.
Вся колония вас обнимает. Порошит снег – камни согревает.
Верный ваш И. П.
Брошюрки в исправности получил. Есть у меня другие, но посылать не смею. Все вздор.
166. Н. И. Пущину
[Ялуторовск], 22 ноября 1855 г.
Давно не было от тебя, любезный друг Николай, весточки прямой – и жена твоя что-то молчит. Я понимаю, что на вас всех, как на меня, действуют современные дела. Они неимоверно тяготят – как-то не видишь деятеля при громадных усилиях народа. Эти силы, без двигателя, только затруднение во всех отношениях.
Вот куда бросилась мысль при самом начале, а сел к столу с тем, чтоб сказать тебе, что я 13 ноября получил твой листок от 31 августа с брошюрами, которые, верно, прислал мой Федернелко.
За Victor Joly большое спасибо. Второй выпуск его статей лучше первых. Приятно слышать независимый голос бельгийца, одаренного верным взглядом…
Ты мне говоришь, что посылаешь… Я тут думал найти «Вопросы жизни», о которых ты давно говоришь. Я жажду их прочесть, потому что теперь все обращается в вопросы. Лишь бы они разрешились к благу человечества, а что-то новое выкраивается. Без причин не бывает таких потрясений.
Я вижу, что ты получил мое письмо, где я говорил тебе об Аннушке моей. Контрабандные письма, при всей их незлобности, требуют скорого отклика, иначе невольно зарождается сомнение.
Теперь я в ожидании семьи, которая повезет Аннушку к Марье Александровне. Заключу мою беседу с тобой, когда эта семья явится ко мне. Им поручу бросить в ящик в первом городе мой штемпелевой.
Проси Дмитрия Ивановича, чтоб он подписался на «Морской сборник» и «Illustration» и велел выслать их Николаю Яковлевечу [Балакшину]. Я не хочу более получать «Journal de S.-Petersbourg»,[430] которым пользовался нынешний год. Все то же, что в «Московских ведомостях», – и иногда даже позже. Стоит то же, что «Illustration», а там я надеюсь найти и портреты и местности, любопытные в нашем далеке. Деньги за эти издания он вычтет из генварской присылки.
Посылаю тебе все письма Дороховой, чтобы ты с женой их прочел, сообщив нашим и моему старому директору [Энгельгардту]. Из этих писем вы увидите, добрые мои друзья, на чем основано мое решение расстаться с Аннушкой. Это просто благоволение свыше. Тут нечего говорить эгоистически об разлуке. Явно провидение благоволит, наше дело благодарить и благоговеть. Я принимаю все это с глубокою благодарностию – проникнут этим отрадным чувством и точно не понимаю, за что так делается? Самый этот вопрос исполняет меня каким-то невыразимым, внутренним, молитвенным утешением. Помогай бог моей новой сестре в ее попечениях об Аннушке. Я ей уже писал, что посылаю ей здоровье и труды от брата, который счастлив тем, что новая его сестра считает его благодетелем, между тем как он сознает, что она ему благодетельствует. Последний ее листок меня необыкновенно отуманил. Я за нее испугался, но и тут, помолившись богу, вверился провидению. Так все это необыкновенно устраивается, что нет возможности не послать Аннушку. Ты увидишь ее спутниц. Может быть, я попрошу их доставить этот пакет лично. Это будет зависеть от того, что будут ли они где-нибудь останавливаться. Письма Дороховой возврати при случае. Это мой капитал.
Покамест прощай. Идем обедать, к А. В. Ентальцевой. Теперь у нас все проводинные сходки. Вчера вечеровали у Евгения, Аннушкиного крестного. Я ей проповедую, чтобы она благодарила бога за любовь всех с самого ее детства.