Но на следующее утро я поняла, что, избавившись от одной беды, попала в другую. Отчаяние мужа, обнаружившего пропажу документа, потрясло меня. Я едва удержалась от того, чтобы не упасть к его ногам и не рассказать, что я наделала. Но ведь мне пришлось бы признаться и в том, что было раньше. В то утро я пришла к вам, и только тогда мне стала ясна вся тяжесть моего поступка.
С той минуты я все время думала, как вернуть мужу этот документ. Документ должен был находиться там, куда положил его Лукас, потому что он спрятал его до прихода этой ужасной женщины. Если бы не ее появление, я никогда не узнала бы, где находится тайник. Как проникнуть в его комнату? В течение двух дней я следила за этим домом, но ни разу дверь не оставалась открытой. Вчера вечером я сделала последнюю попытку. Вы уже знаете, как мне удалось достать письмо. Я принесла его домой и решила уничтожить, так как не знала, каким образом возвратить его мужу, не рассказав ему обо всем… Боже мой, я слышу его шаги на лестнице!
Министр по европейским делам в сильном волнении вбежал в комнату.
– Что нового, мистер Холмс, что нового? – закричал он.
– У меня есть некоторая надежда.
– Слава богу. – Его лицо просияло. – Премьер-министр завтракает со мной, могу я порадовать его? У него стальные нервы, но я знаю, что он почти не спит с тех пор, как произошло это ужасное событие… Джейкобс, попросите премьер-министра подняться сюда. Что касается вас, дорогая, едва ли вам будут интересны эти разговоры о политике. Через несколько минут мы присоединимся к вам в столовой.
Премьер-министр хорошо владел собой, но по блеску его глаз и по судорожным движениям его сухих рук я видел, что он разделяет волнение своего молодого коллеги:
– Насколько я понимаю, мистер Холмс, вы хотите нам что-то сообщить?
– Пока только отрицательное, – ответил мой друг. – Я
навел справки везде, где только мог, и убедился, что оснований для волнений нет никаких.
– Но этого недостаточно, мистер Холмс. Мы не можем вечно жить на вулкане, нам нужно знать определенно.
– Я надеюсь найти письмо, поэтому я и пришел сюда.
Чем больше я думаю об этом деле, тем больше я убеждаюсь, что письмо никогда не покидало пределы этого дома.
– Мистер Холмс!
– Если бы оно было похищено, его, конечно, давным-давно опубликовали бы.
– Но какой же смысл взять его, чтобы спрятать в этом же доме?
– А я не уверен, что его вообще взяли.
– Как же тогда оно исчезло из шкатулки?
– Я и не уверен, что оно исчезло из шкатулки.
– Мистер Холмс, сейчас неподходящее время для шуток! Я вас уверяю, что там его нет.
– Вы заглядывали туда со вторника?
– Нет. Да это совершенно бесцельно!
– Вы могли и не заметить его.
– Послушайте, это невозможно.
– Кто знает! Такие вещи бывали. Ведь там, наверно, есть еще документы. Оно могло затеряться среди них.
– Письмо лежало сверху.
– Кто-нибудь мог тряхнуть шкатулку, и оно переместилось.
– Нет, нет, я вынимал все.
– Но это же легко проверить, Хоуп! – сказал премьер. –
Прикажите принести шкатулку сюда.
Министр по европейским делам нажал звонок:
– Джейкобс, принесите мою шкатулку для бумаг… Мы совершенно напрасно теряем время, но если это удовлетворит вас, что ж, проверим… Спасибо, Джейкобс, поставьте ее сюда… Ключ у меня всегда на цепочке от часов.
Вот все бумаги, вы видите. Письмо от лорда Мерроу, доклад сэра Чарльза Харди, меморандум из Белграда, сведения о русско-германских хлебных пошлинах, письмо из Мадрида, донесение от лорда Флауэрса… Боже мой! Что это?
Лорд Беллинджер! Лорд Беллинджер!
Премьер выхватил голубой конверт у него из рук:
– Да, это оно. И письмо цело… Поздравляю вас Хоуп!
– Благодарю вас! Благодарю вас! Какая тяжесть свалилась с моих плеч!. Но это непостижимо… невозможно…
Мистер Холмс, вы волшебник, вы чародей! Откуда вы узнали, что оно здесь?
– Потому что я знал, что больше ему быть негде.
– Не могу поверить своим глазам! – Он стремительно выбежал из комнаты. – Где моя жена? Я должен оказать ей, что все уладилось. Хильда! Хильда! – услышали мы его голос на лестнице.
Премьер, прищурившись, посмотрел на Холмса.
– Послушайте, сэр, – сказал он, – здесь что-то кроется.
Как могло письмо снова очутиться в шкатулке?
Холмс, улыбаясь, отвернулся, чтобы избежать испытующего взгляда этих проницательных глаз.
– У нас тоже есть свои дипломатические тайны, – сказал он и, взяв шляпу, направился к двери.
МОРСКОЙ ДОГОВОР
Июль того года, когда я женился, памятен мне по трем интересным делам. Я имел честь присутствовать при их расследовании. В моих дневниках они называются: «Второе пятно», «Морской договор» и «Усталый капитан».
Первое из этих дел связано с интересами высокопоставленных лиц, в нем замешаны самые знатные семейства королевства, так что долгие годы было невозможно предать его гласности. Но именно оно наиболее ясно иллюстрирует аналитический метод Холмса, который произвел глубочайшее впечатление на всех, кто принимал участие в расследовании. У меня до сих пор хранится почти дословная запись беседы, во время которой Холмс рассказал все, что доподлинно произошло, месье Дюбюку из парижской полиции и Фрицу фон Вальдбауму, известному специалисту из Данцига, которые потратили немало энергии, распутывая нити, оказавшиеся второстепенными. Но только когда наступит новый век, рассказать этот случай можно будет безо всякого ущерба для кого бы то ни было.
А сейчас мне хотелось бы рассказать историю с морским договором. Это дело в свое время тоже имело государственное значение, и в нем есть несколько моментов, придающих ему совершенно уникальный характер.
Еще в школьные годы я сдружился с Перси Фелпсом, который был почти что моим ровесником, но опередил меня на два класса. У него были блестящие способности –
он получал почти все школьные премии и за выдающиеся успехи был удостоен стипендии, которая позволила ему добиться триумфа и в Кембридже. Помнится, у него были большие родственные связи. Еще в школе мы знали, что брат его матери лорд Холдхэрст – крупный деятель консервативной партии. Но тогда это знатное родство приносило ему мало пользы; напротив, было очень забавно вывалять его в пыли на спортивной площадке или ударить ракеткой ниже спины. Другое дело, когда он ступил на путь самостоятельной жизни. Краем уха я слышал, что благодаря своим способностям и влиянию дяди он получил хорошее место в министерстве иностранных дел. Но затем я совершенно забыл о нем, пока не получил следующего письма:
«Брайарбрэ, Уокинг.
Дорогой Уотсон, я не сомневаюсь, что вы помните
«Головастика» Фелпса, который учился в пятом классе, когда вы были в третьем. Возможно, вы даже слышали, что благодаря влиянию моего дяди я получил хорошую
должность в министерстве иностранных дел и был в до-
верии и чести, пока на меня не обрушилось ужасное не-
счастье, погубившее мою карьеру.
Нет надобности писать обо всех подробностях этого
кошмарного происшествия. Если вы снизойдете до моей
просьбы, мне все равно придется вам рассказать все от
начала до конца.
Я только что оправился от нервной горячки, которая
длилась два месяца, и я все еще слаб. Не могли бы вы на-
вестить меня вместе с вашим другом, мистером Хол-
мсом? Мне бы хотелось услышать его мнение об этом
деле, хотя авторитетные лица утверждают, что ничего
больше поделать нельзя. Пожалуйста, приезжайте с ним
как можно скорее. Пока я живу в этом ужасном неведе-
нии, мне каждая минута кажется часом.
Объясните ему, что если я не обратится к нему пре-
жде, то не потому, что я не ценил его таланта, а потому, что, с тех пор как на меня обрушился этот удар, я все
время находился в беспамятстве. Теперь сознание верну-
лось ко мне, хотя я и не слишком уверенно чувствую себя, так как боюсь рецидива. Я еще так слаб, что могу, как вы
видите, только диктовать. Прошу вас, приходите вместе
с вашим другом. Ваш школьный товарищ Перси Фелпс.»
Что-то в его письме тронуло меня, было что-то жалостное в его повторяющихся просьбах привезти Холмса.
Попроси он что-нибудь неисполнимое, я и тогда постарался бы все для него сделать, но я знал, как Холмс любит свое искусство, знал, что он всегда готов прийти на помощь тому, кто в нем нуждается. Моя жена согласилась со мной, что нельзя терять ни минуты, и вот я тотчас после завтрака оказался еще раз в моей старой квартире на Бейкер-стрит.
Холмс сидел в халате за приставным столом и усердно занимался какими-то химическими исследованиями. Над голубоватым пламенем бунзеновской горелки в большой изогнутой реторте неистово кипела какая-то жидкость, дистиллированные капли которой падали в двухлитровую мензурку. Когда я вошел, мой друг даже не поднял головы, и я, видя, что он занят важным делом, сел в кресло и принялся ждать.
Он окунал стеклянную пипетку то в одну бутылку, то в другую, набирая по нескольку капель жидкости из каждой, и наконец перенес пробирку со смесью на письменный стол. В правой руке он держал полоску лакмусовой бумаги.
– Вы пришли в самый ответственный момент, Уотсон, –
сказал Холмс. – Если эта бумага останется синей, все хорошо. Если она станет красной, то это будет стоить человеку жизни.
Он окунул полоску в пробирку, и она мгновенно окрасилась в ровный грязновато-алый цвет.
– Гм, я так и думал! – воскликнул он. – Уотсон, я буду к вашим услугам через минуту. Табак вы найдете в персидской туфле.
Он повернулся к столу и написал несколько телеграмм, которые тут же вручил мальчику-слуге. Затем сел на стул, стоявший против моего кресла, поднял колени и, сцепив длинные пальцы, обхватил руками худые, длинные ноги.