– Сеть вокруг Фицроя затянута довольно плотно, – заметил он. – Я сам думаю, что он тот, кого мы ищем. Но в то же время я признаю, что все это чисто внешние улики, которые могут быть опровергнуты какой-нибудь новой подробностью.
– Ну, а как насчет ножа Стрейкера?
– Мы пришли к убеждению, что он ранил себя сам при падении.
– Мой друг, доктор Ватсон, высказал мне дорогой то же самое предположение. Если это верно, то послужит во вред Симпсону.
– Несомненно. У него нет ни ножа, ни царапины. Улики против него действительно тяжкие: исчезновение фаворита имело для него большое значение; его подозревают в отравлении конюха; он, без сомнения, был под дождем; в руках у него была тяжелая палка, а галстук его нашли в руке убитого. Я думаю, что всего этого достаточно, чтобы привести его на скамью подсудимых.
Холмс покачал головой.
– Хороший защитник разобьет в пух и прах все эти обвинения, – сказал он. – Зачем ему было уводить лошадь из конюшни? Он мог бы искалечить ее и там, если бы хотел. Нашли у него подделанный ключ? Кто продал ему опиум? А главное, как и куда мог он – чужой в этой местности – спрятать лошадь, да еще такую? Что он говорит насчет бумаги, которую он просил служанку передать конюху?
– Он говорит, что это была десятифунтовая бумажка. Одну такую бумажку нашли у него в кошельке. Но все другие высказанные вами затруднения совсем не так страшны, как кажутся. Он вовсе не чужой в этой местности… Он дважды жил в Тавистоке летом. Опиум он, вероятно, привез из Лондона. Ключ, наверное, выбросил после того, как употребил его в дело. Лошадь, может быть, лежит на дне какой-нибудь шахты или заброшенного рудника.
– Что он говорит о галстуке?
– Он признает его своим и уверяет, что потерял его. Но в деле обнаружилось новое обстоятельство, которое может объяснить, почему он увел лошадь.
Холмс насторожился.
– Мы нашли следы, указывающие, что шайка цыган останавливалась в понедельник ночью в миле от места, где совершилось убийство. Во вторник они ушли. Если предположить, что между Симпсоном и цыганами существовало соглашение, то не мог ли он, когда его нагнал тренер, вести лошадь к ним и не находится ли она теперь у них?
– Конечно, это возможно.
– Цыган разыскивают на болоте. Я также осмотрел все конюшни и пристройки в Тавистоке и на десять миль кругом.
– Кажется, вблизи есть еще скаковая конюшня?
– Да, и это факт, которым не следует пренебрегать. Лошадь этой конюшни, Десборо, была вторым фаворитом, и потому исчезновение первого – в их интересах. Известно, что у Сайласа Брауна, тренера, заключены большие пари на этот заезд, и он не был другом бедного Стрейкера. Однако мы осмотрели эти конюшни и не нашли ничего подозрительного.
– И ничего, что могло бы указывать на то, что Симпсон связан какими-либо интересами с конюшней Мейплтона?
– Ровно ничего.
Холмс откинулся на спинку коляски, и разговор прекратился. Несколько минут спустя наш экипаж остановился у хорошенькой виллы из красного кирпича, увитой плющом и стоявшей у самой дороги. На некотором расстоянии от нее виднелась длинная постройка, крытая серой черепицей. Во всех других направлениях тянулась извилистая болотистая равнина, вся бронзовая от увядающих папоротников, сливавшаяся вдали с горизонтом, линия которого только кое-где прерывалась колокольнями Тавистока да группой построек на западе – мейплтонскими конюшнями.
Мы все вышли из коляски, за исключением Холмса. Он продолжал сидеть по-прежнему, откинувшись на подушки и устремив глаза на небо, очевидно, весь погруженный в свои мысли. Он сильно вздрогнул, когда я дотронулся до его руки, и вышел из экипажа.
– Извините меня, – продолжал он, обращаясь к полковнику Россу, с удивлением смотревшему на него. – Я грезил наяву.
По блеску его глаз и по сдержанному волнению я, привыкший к нему, понял, что он напал на след, хотя никак не мог догадаться, как он мог найти его.
– Может быть, вы желаете сейчас же пойти на место преступления, мистер Холмс? – сказал Грегори.
– Я думаю, лучше остаться здесь и расспросить о некоторых подробностях. Я предполагаю, что Стрейкера принесли сюда?
– Да, он лежит наверху. Осмотр тела назначен на завтра.
– Он служил у вас несколько лет, полковник?
– И был отличным слугой.
– Предполагаю, что вы осмотрели его карманы, инспектор?
– Все вещи в гостиной. Если желаете, можете взглянуть на них.
– С удовольствием.
Мы все перешли в гостиную и сели вокруг стола, стоявшего посередине комнаты. Инспектор отпер четырехугольный жестяной ящик и выложил перед нами небольшую кучу вещей. Тут была коробка спичек, двухдюймовый огарок сальной свечи, трубка, кожаный мешочек с пол-унцией табаку, серебряные часы с золотой цепочкой, пять золотых соверенов, алюминиевый карандаш, несколько бумаг и ножик с ручкой из слоновой кости, с очень тонким негнущимся лезвием и с клеймом «Вейсс и Кº, Лондон».
– Очень странный нож, – сказал Холмс, взяв его в руки и внимательно оглядев его. – По тому, что я вижу на нем пятна крови, я предполагаю, что это тот самый нож, который нашли в руке покойного. Ватсон, этот нож, наверно, по вашей части.
– Это катарактальный нож, – ответил я.
– Я так и думал. Очень тонкое лезвие, предназначенное для очень тонкой работы. Странно было брать с собой такую вещь, предполагая, что угрожает опасность, тем более что нож не закрывается.
– На кончик ножа надевался наконечник из пробки, который мы нашли рядом с трупом, – сказал инспектор, – жена Стрейкера говорит, что нож лежал на туалетном столе несколько дней и что он взял его, уходя из комнаты. Это плохое оружие, но, может быть, у него не было лучшего под рукой.
– Очень возможно. А это что за бумаги?
– Три счета, подписанные торговцами сеном. Письмо от полковника Росса с приказаниями. Счет на тридцать семь фунтов пятнадцать шиллингов от портнихи, госпожи Лезюрье, с Бонд-стрит, на имя Вильяма Дербишира. Миссис Стрейкер говорит, что Дербишир – друг ее мужа и письма на его имя адресовались сюда.
– Мадам Дербишир, должно быть, особа несколько расточительная, – заметил Холмс, просматривая счет. – Двадцать две гинеи за костюм – это дороговато. Кажется, здесь нам не узнать ничего более, и потому отправимся на место преступления.
Когда мы вышли из гостиной, в коридоре к инспектору подошла какая-то женщина и дотронулась до его рукава. На ее бледном, худом, взволнованном лице лежал отпечаток пережитого ужаса.
– Поймали вы их? Нашли их? – задыхаясь, проговорила она.
– Нет, миссис Стрейкер; но вот мистер Холмс. Он приехал из Лондона, чтобы помочь нам, и мы сделаем все, что возможно.
– А мы с вами встречались недавно в Плимуте, на гулянье в саду, миссис Стрейкер, – сказал Холмс.
– Нет, сэр, вы ошибаетесь.
– Неужели? А я-то был готов поклясться, что это вы. На вас был туалет из шелковой материи сизого цвета, отделанный белыми страусовыми перьями.
– У меня никогда не было такого туалета, – ответила миссис Стрейкер.
– А! Так, значит, я ошибся.
Он извинился и вышел из дома вслед за инспектором.
Короткий переход по болоту привел нас к яме, где было найдено тело. На краю ее рос терновый куст, на котором висел плащ.
– Ведь в эту ночь не было ветра! – сказал Холмс.
– Ни малейшего; но шел очень сильный дождь.
– В таком случае плащ не мог быть отнесен на кусты ветром, но был повешен на них.
– Да, он был положен на куст.
– Это чрезвычайно интересно. Я вижу, что земля кругом сильно притоптана. Без сомнения, много ног прошло здесь с ночи понедельника.
– Здесь, в стороне, была положена рогожа, и мы все стояли на ней.
– Превосходно.
– Вот тут у меня в мешке один сапог Стрейкера, башмак Фицроя Симпсона и стальная подкова Сильвер-Блэза.
– Дорогой инспектор, вы превзошли себя!
Холмс взял мешок и, спустившись в яму, передвинул рогожу ближе к центру. Затем он лег плашмя и, опершись подбородком на руку, принялся внимательно рассматривать притоптанную грязь.
– Ого, что это? – внезапно сказал он.
Эта была полусгоревшая восковая спичка, настолько покрытая грязью, что с первого взгляда походила на щепку.
– Не понимаю, как я просмотрел ее, – проговорил инспектор с недовольным видом.
– Ее не было видно в грязи. Я нашел только потому, что искал ее.
– Как! Вы рассчитывали найти ее?
– Считал это довольно вероятным.
Он вынул из мешка сапоги и сличил следы каждого из них со следами в грязи. Потом он вылез из ямы и принялся шарить в папоротниках и кустах.
– Мне кажется, нет более следов, – сказал инспектор. – Я очень тщательно исследовал почву на сто ярдов по всем направлениям.
– В самом деле! – сказал Холмс, вставая с колен. – Не буду настолько невежлив, чтобы снова сделать это после вашего заявления. Но мне хотелось бы пройтись по болоту, пока не стемнело, чтобы к завтрашнему дню иметь понятие о местности, а эту подкову я возьму себе в карман на счастье.
Полковник Росс, выказывавший признаки некоторого нетерпения при виде спокойного, систематического исследования моего приятеля, взглянул на часы.
– Пойдемте со мной, инспектор, – сказал он. – Я должен посоветоваться с вами о многом и особенно о том, не обязаны ли мы перед публикой снять имя нашей лошади из списка участников забега.
– Ни в коем случае, – решительно сказал Холмс. – На вашем месте я оставил бы имя лошади.
Полковник поклонился.
– Очень рад слышать ваше мнение, сэр, – сказал он. – Когда вы окончите свою прогулку, вы найдете нас в доме бедняги Стрейкера, и тогда мы поедем все вместе в Тависток.
Он ушел с инспектором, а Холмс и я медленно пошли по болоту. Солнце садилось за конюшнями Мейплтона, и громадная, покатая равнина перед нами отливала золотом, переходившим в роскошный красно-бурый оттенок в тех местах, где вечерние лучи падали на папоротники и терновые кусты. Но красота пейзажа не производила ни малейшего впечатления на моего спутника, погруженного в размышления.