189 «Щебечет птичка на суку / Легко, маняще» – «За поворотом» – «Пятитомник-П», т. 2, с. 119; «После грозы» – см. там же, с. 125, а также сб.: Борис Пастернак. Стихи. Предисловие Корнея Чуковского. М.: Худож. лит., 1966, с. 324. (Б-ка советской поэзии).
190 К сказанному добавлю, что теперь, когда книга Анны Ахматовой «О Пушкине» лежит у меня на столе, и я, читая и перечитывая, вдумываюсь в ахматовские статьи, я вижу, как с годами личность Ахматовой все откровеннее проглядывала в ее научных изысканиях. Та же безудержная отвага мысли, что и в ее стихах, и тот же юмор, что и в ее беседах. Вот она расправляется с ничтожной Араповой (дочерью Наталии Николаевны и Ланского), трактующей Пушкина весьма неуважительно (со слов мамаши и тетушки). Ахматова пишет: «Дантес, напротив, сервирован роскошно» – и в этом «сервирован» так ясно слышен живой голос Анны Андреевны! На с. 173 в предполагаемом заключении книги, Ахматова говорит о Пушкине – отце великой русской литературы, о Пушкине «моралисте» («пора уже, – заявляет она, – произнести это слово»), о Пушкине, проповедующем добро «средствами искусства». В работах, где разбирается «Каменный Гость» или восьмая глава «Онегина»; в сопоставлении «Онегина» с «Каменным Гостем»; «Онегина» и «Каменного Гостя» – с «Русалкой» она подводит нас к пониманию высокой пушкинской проповеди. И вдруг в одном из самых патетических мест читаем: «Он бросает Онегина к ногам Татьяны, как князя в «Русалке» к ногам, pardon, хвосту, дочери мельника» (с. 193). Это «pardon, хвосту» – опять живая беседа Ахматовой с кем-нибудь из друзей в Фонтанном Доме, на Беговой, на Ордынке или в Комарове. И уж чисто ахматовская свобода и отвага определений: расслышать по-новому меланхолическое пушкинское «Предчувствие» и сказать о нем – «Это настоящее S.O.S.» (с. 232); об отрывке «Мы проводили вечер на даче» – «головокружительный лаконизм» (с. 201) или об отношении
Пушкина к читателю: «солнечное доверие к читателю» (с. 270) – эту силу и новизну определений могла себе позволить в ученом труде одна только Ахматова. Свободой и дерзостью надо обладать, чтобы, характеризуя барона Геккерна, воспользоваться строкой Мандельштама: «Проваренный в чистках, как соль» и дать барону такую характеристику: «проваренная в интригах старая дипломатическая лиса» (с. 115) или, используя современный вульгаризм, объяснить, что Геккерн, не будучи ни Талейраном, ни Меттернихом, не справился бы со сложной дипломатической задачей, но вполне мог «образовать то, что мы теперь обозначаем изящным словом «склока»» (с. 110–111).
191 «Комсомольская правда», 30 октября 1958 г. Доклад В. Е. Семичастного «40 лет Всесоюзному Ленинскому Коммунистическому Союзу Молодежи» на торжественном пленуме ЦК ВЛКСМ 29 октября 58 г.
192 Письма Бориса Пастернака к Николаю Чуковскому – см.: ЛО, 1990, № 2.
193 М. Цветаева писала:
«Знаю, что Ахматова потом, в 1916—17 году с моими рукописными стихами к ней не расставалась и до того доносила их в сумочке, что одни складки и трещины остались. Этот рассказ Осипа Мандельштама – одна из самых моих больших радостей за жизнь». («Двухтомник-Ц», т. 2, с. 113.)
194 31 октября 1958 года на общем собрании московских писателей было не только утверждено решение Президиума – исключить Пастернака из Союза Писателей, но и вынесено новое: просить Советское Правительство лишить его гражданства и выслать за границу. Стенографический отчет об этом собрании опубликован впервые в 1966 г. в Нью-Иор-ке: см. «Новый журнал», № 83. В тексте отсутствует оглашенное на собрании письмо группы писателей, обратившихся к правительству, а также письмо Пастернака – адресованное писателям. Оба документа не найдены до сих пор. (1991)
Председательствовал 31 октября 1958 г. С. С. Смирнов; подготовил резолюцию Н. В. Лесючевский; с особо лютыми речами выступили: Зелинский, Софронов, Солоухин, Безыменский, Антонов. Злобные реплики с места подавали дамы: В. Инбер, Т. Трифонова, Р. Азарх.
Только спустя три десятилетия та же стенограмма была опубликована в нашей стране (см. «Горизонт», 1988, № 9). Публикация вызвала многочисленные отклики в прессе, в особенности после письма Вл. Солоухина в редакцию «Советской культуры». В ответ на упреки читателей по поводу участия в травле Пастернака Солоухин заявил, что не чувствует «за собой особенного греха, а следовательно и острого желания отмываться и каяться». (См. СК, 25 сентября и б, 13, 15, и 20 октября 1988 г.)
195 Н. Чуковский, Н. Тренева, М. Алигер (как и многие из литераторов, любивших и ценивших Пастернака) считали, что издавать свои книги на Западе – это для советского писателя поступок безусловно недопустимый. А раз так, стало быть, осужден Пастернак «в общем правильно». Брат мой в разговоре со мной высказал в эти дни еще и такую мысль: «Пастернак – гений, его поэзии суждено бессмертие, он это знает, а мы обыкновенные смертные люди, и не нам позволять себе вольничать. Мы должны вести себя так, как требует власть». Он понимал величие поэта, признавал наш долг перед властью, но не понимал нашего долга перед поэтом – это поразило меня.
196 Я еще не знала тогда, что Пастернак не был автором этих писем. По требованию Поликарпова (который воздействовал на Бориса Леонидовича через Ивинскую) первое письмо составлено было фактически друзьями Пастернака Вячеславом Всеволодовичем Ивановым и Ариадной Сергеевной Эфрон. В этом первом письме, вполне достойном, самому Пастернаку принадлежала тем не менее всего одна – но зато самая значительная фраза – «Я связан с Россией рождением, жизнью и работой, и не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее». Это письмо было опубликовано в «Правде» 2 ноября 1956 г., но не удовлетворило начальство. Тогда составлено было второе, уже без участия Вяч. Вс. Иванова и А. С. Эфрон; его составила Ивинская вместе с Д. А. Поликарповым, а Борис Леонидович, по ее настоянию, подписал.
«Гордая и независимая позиция, – сообщает сын поэта, Евгений Борисович, – помогала Пастернаку в течение первой недели выдерживать все оскорбления, угрозы и анафемствования печати. Он беспокоился, нет ли каких-нибудь неприятностей у меня на работе или у Лени в университете. Мы всячески успокаивали его. От Эренбурга я узнавал и рассказывал отцу о том, какая волна поддержки в его защиту всколыхнулась в эти дни в западной прессе.
Но все это перестало его интересовать 29 октября, когда, приехав в Москву и поговорив по телефону с О. Ивинской, он пошел на телеграф и отправил телеграмму в Стокгольм: «В силу того значения, которое получила присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от нее отказаться, не примите за оскорбление мой добровольный отказ». Другая телеграмма была послана в ЦК: «Верните Ивинской работу, я отказался от премии»». (Евгений Пастернак. Нобелевская премия Бориса Пастернака // НМ, 1990, № 2, с. 192–193.)
197 В «Избранном» Марии Петровых (см. 131) помещено наблюдение, сделанное ею об онегинской строфе (с. 361–362): строфа эта восходит к стихотворениям Радищева. Об Ахматовой М. Петровых вспоминает: «…Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она – дар Пушкину, драгоценный дар… И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь в любви, в узнавании, в понимании П[ушкина] для меня, да и я для нее была в этом – всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить» (с. 363–364).
И еще: «Не расставалась с Пушкиным всю жизнь (кроме шести лет после смерти Ахматовой) – не могла к нему прикоснуться, такое было сиротство…» (с. 358)
198 …у Бориса Леонидовича… не отнимут переводов Словацкого и… «Мария Стюарт» будет идти в его переводе. – Пастернак начал переводить Юлиуша Словацкого еще в первой половине 40-х годов. В 1958 г., после скандала из-за Нобелевской премии, работа над переводом драмы Словацкого «Мария Стюарт» была единственной, которую оставили Борису Леонидовичу.
В это же время на сцене МХАТ шла в переводе Пастернака «Мария Стюарт» Шиллера. После скандала ее прекратили показывать, – однако вскоре начальство нашло выход: спектакль возобновился без имени переводчика на афишах. Написал – Шиллер. Кто перевел – пусть не знают.
199 …по случаю недавнего возвышения Яковлевой. – В 1956 г. в Нью-Йорке вышел том «Русского Литературного архива» под редакцией М. Карповича и Д. Чижевского. Там была помещена публикация Р. Якобсона «Новые строки Маяковского» и среди новых строк стихи, обращенные к Татьяне Яковлевой, до тех пор неизвестные; письма Маяковского к ней, надписи на книгах и т. д. В том же 56-м году стихотворение, обращенное к Татьяне Яковлевой, опубликовано было в Советском Союзе, но не как перепечатка заграничного издания, а на основе рукописи, хранящейся в Музее Маяковского.
Что же касается воспоминаний Вероники Витольдовны Полонской, актрисы МХАТ, приятельницы Нины Антоновны, – то А. А. сочувствовала ей и вполне доверяла ее воспоминаниям. Прочла она их в рукописи полностью, без купюр, и сожалела о том, что они не опубликованы. Появились они в печати уже после кончины Ахматовой – сначала с сокращениями в 1987 году, в № 5 «Вопросов литературы», а впоследствии целиком в сб.: Серебряный век. М., 1990. Ахматова придавала воспоминаниям Полонской большое значение. «Ей казались особенно важными для выяснения всех обстоятельств воспоминания Полонской», – сообщает в своих мемуарах «Беседы с Анной Ахматовой» Вяч. Вс. Иванов (см. «Воспоминания», с. 497).
200 Для этого романа… необходимо помнить историю Зелинского с Комой. – А для этого необходимо вспомнить некоторые особенности литературного пути Зелинского.
Корнелий Люцианович Зелинский (1896–1970) – критик, автор многочисленных работ о современной советской литературе: о Горьком, Фадееве, Шагинян, Инбер, Гулиа, Джамбуле и др. С 1924-го по 1930 г. Зелинский был членом группы конструктивистов, главным ее идеологом. См. например, его статью, открывающую сборник поэтов-конструктивистов – И. Сельвинского и А. Чичерина. Сборник назывался очень характерно: «Мена всех» (М., 1924). Когда же, в 1930 г., конструктивизм объявили «вредным заблуждением», произошла новая «мена всех»: Зелинский выступил с покаянной статьей «Конец конструктивизма» в журнале «На литературном посту» (№ 20). Примечательна терминология этой статьи, примечательно и то, что Зелинский, раскаиваясь в собственных прегрешениях, поспешил опорочить всех своих сотоварищей. Напирал он, как было положено, на «обострение классовой борьбы»: «конструктивизм в целом явился одним из наиболее ярких обнаружений в литературе классово-враждебных влияний»; «…лично для себя я считаю совершенно необходимым занять по отношению к конструктивизму наступательную позицию. Не только отказываться от своих старых ошибок, этого мало… надо вместе со всей пролет-литературой