Написано в 1980 г.
В настоящее время положение изменилось: с 1988 года я снова член Комиссии по литературному наследию Анны Ахматовой, а в 1989-м Союз Писателей без просьбы с моей стороны отменил решение 74 года. Книга же «Процесс исключения» в 1990-м вышла в Москве. – Продолжено в 1991 г.
52 …ходила за своей версткой – за версткой статьи: Лидия Чуковская. Зеркало, которое не отражает. Заметки о языке критических статей. – см. НМ, 1955, № 7.
53 Фаина Георгиевна Раневская (1896–1984) – актриса, прославившаяся комедийным, иногда и гротескным исполнением характерных ролей главным образом в русских классических пьесах и в инсценировках русской классики (Островский, Чехов, Достоевский, Тургенев). С огромным успехом снималась она и в кино: например, в 1940 году сыграла Аёлю в «Подкидыше», в фильме, созданном Т. Лукашевич. Раневская была столь знаменита, что ее постоянно узнавали на улицах. Во время войны она была эвакуирована в Ташкент. Однажды я шла по длинной ташкентской улице и все, кто шел мне навстречу, смеясь и подталкивая друг друга, повторяли одну и ту же фразу: «Муля, не нервируй меня!» (из «Подкидыша»). Я догадалась: только что передо мной прошла Раневская.
Ахматова и Раневская подружились в Ташкенте. А. А. называла ее «Чарли» (подразумевая Чаплина), а Раневская ее – «Рабби».
Воспоминаний об Ахматовой Раневская так и не написала. Только после кончины Фаины Георгиевны у нее в архиве были обнаружены отрывочные наброски предполагаемых мемуаров. Среди другого материала они были напечатаны М. Гольденбергом 16 сентября 1989 года в газете «Советская культура».
В 1988 году изд-во «Искусство» выпустило сборник воспоминаний и статей «О Раневской».
54 Я пыталась бороться. «Внутренняя рецензия» Ложечко потому и попала мне в руки, что я в ту пору уже собирала материал для статьи «Рабочий разговор» (см. 9S).
55 Записные книжки Ал. Блока / Редакция и примечания П. Н. Медведева. Л.: Прибой, 1930.
56 Читая «Записные книжки» и беседуя с Анной Андреевной, я позабыла, что наблюдение это было сделано не мною и притом значительно ранее. К. Чуковский в статье «Последние годы Блока» писал: «В сущности… не было отдельных стихотворений Блока, а было одно сплошное неделимое стихотворение всей его жизни… которое и лилось непрерывно с 1898 по 1918 год» (см. «Записки Мечтателей», 1922, № 6).
57 Речь идет о стихотворении Блока «Анне Ахматовой».
С черновыми набросками Блока к этому стихотворению А. А. имела возможность ознакомиться впервые в издании: Александр Блок. Полное собрание стихотворений в 2-х томах / Вступительная статья, редакция и примечания Вл. Орлова. Т. 2. А.: Сов. писатель, 1946, с. 465.
Там, в частности, приведены такие черновые наброски:
Знаю, многие люди твердить Вам должны,
Что Вы странно красивы и странно нежны.
А также:
Кругом твердят: «Вы – демон, Вы – красивы»
И Вы, покорная молве,
Шаль желтую накинете лениво,
Цветок на голове…
В цитируемом издании под редакцией Вл. Орлова ни в первом томе, где напечатаны самые стихи Блока – Ахматовой, ни во втором, где приводятся черновики к нему, – имя Ахматовой не упомянуто. Стихотворение обращено неизвестно к кому! Объясняется эта несуразица годом издания: 1946.
Впервые черновики к этому стихотворению, с указанием, к кому оно обращено, опубликованы в книге: Александр Блок. Собрание сочинений в 8-ми томах. Т. 3. М.; А.: ГИХА, 1960, с. 550.
58 Привожу отрывки из письма Веры Владимировны Зощенко (от 4 июля 55 г.) к Лидии Николаевне Кавериной – того письма, с которым Корней Иванович ездил к руководителям Союза Писателей:
«…по-моему, все сейчас настолько скверно, как никогда еще не было… «Октябрь» вернул М. М. рукопись с крайне вежливой телеграммой, извещающей, что, «к большому сожалению, рассказы для журнала не подошли…» Это было для него таким страшным ударом, что я боюсь, ему от него не оправиться… В последний свой приезд в Сестрорецк он прямо говорил, что, кажется, его наконец уморят, что он не рассчитывает пережить этот год… Особенно потрясло М. М. сообщение ленинградского «начальства», что будто бы его вообще запретили печатать независимо от качества работы… По правде сказать, я отказываюсь в это поверить, но М. М. утверждает, что именно так ему было сказано в л[енинград]ском Союзе. Он считает, что его лишают профессии, лишают возможности работать, а этого ему не пережить… выглядит он просто страшно, худой, изможденный, сердце сдает до того, что по утрам страшно опухают ноги, ходит еле-еле, медленно, с трудом… Из Москвы передали через Прокофьева, что там ждут от М. М. какого-то письма в Союз с копией в ЦК… О том, что написать нужно, М. М. и сам давно думал и не написал до сих пор, во-первых, потому, что вначале мешало ужасное физическое и моральное состояние, в котором он находился… во-вторых, когда здоровье немножко подправилось, он решил, что должен ответить своей работой, и все силы, все нервы, весь мозг вложил в свою книгу, кот. писал для «Октября «… И вдруг – такой ужасный, неожиданный удар! …Вообще все было бы совершенной катастрофой, если б не одно обстоятельство, за что должно принести глубокую благодарность дорогому В[ениамину] Александровичу]. – Благодаря его хлопотам, М. М. получил наконец предложение от автора (забыла фамилию) на большой осетинский перевод. К сожалению, дело затянулось с оформлением договора… И ужаснее всего вся дикая несправедливость, нелепость выдвинутых против него обвинений и невозможность реабилитировать себя!..
Остальные дела тоже не веселят, но все меркнет перед страхом за жизнь М. М. и перед огромной жалостью к нему, так жестоко и несправедливо обиженному. Загублена человеческая жизнь, загублен большой своеобразный талант и это просто трагично!..» (См. «Случай Зощенко», с. 80.)
59 В свой дневник Корней Иванович вклеил мое письмо к нему из Ленинграда о том, как я побывала у Зощенко: «…он похож на Гоголя перед смертью. А при этом умен, тонок, великолепен.
Получил телеграмму от Каверина (с сообщением, что его «загрузят работой») и через два дня ждет В. А. к себе.
Говорит, что приедет – если приедет – осенью. А не теперь. Болен: целый месяц ничего не ел, не мог есть. Теперь учится есть.
Тебя очень, очень благодарит. Обещает прислать новое издание книги «За спичками».
Худ страшно, вроде Жени. «Мне на все уже наплевать, но я должен сам зарабатывать деньги, не могу привыкнуть к этому унижению "». (Там же, с. 80.)
60 …он не выдержал второго тура… – под словами «второй тур» Ахматова подразумевала травлю, которой подвергся Зощенко после своего ответа английским студентам (см. 58). Как катастрофу, которая доконала Зощенко, восприняли современники июньское собрание ленинградского Союза Писателей, где Михаил Михайлович не только выслушал грубые нападки, но имел смелость и ответить на них. Сохранилось немало воспоминаний об этом собрании, устных и письменных. Суть крамольного ответа М. Зощенко сводилась к тому, что о литературных трудах своих судить он не волен, но никто не смеет от него требовать, чтобы он признал себя негодяем.
«В президиуме Кочетов и другие члены правления, а также вызванный на подмогу К. М. Симонов. Докладчик – профессиональный литубийца В. П. Друзин, – вспоминает Ирина Кичанова-Лифшиц. – Он клеймит Зощенко – как он посмел не согласиться с постановлением ЦК! М. М. выходит на трибуну, маленький, сухонький, прямой, изжелта-бледный. «Чего вы от меня хотите? чтобы я сказал, что я согласен с тем, что я подонок, хулиган, трус? А я русский офицер, награжден георгиевскими крестами. Моя литературная жизнь окончена. Дайте мне спокойно умереть». Сошел с трибуны, направился к выходу. Все смотрели в пол. В двух концах зала раздались аплодисменты: аплодировали я и Меттер… Встал Симонов: «Тут товарищ Зощенко бьет на жалость»». (См. в кн.: Ирина Кичанова-Лифшиц. Прости меня за то, что я живу. New York: Chalidze Publcations, 1982, с. 83–84.)
О том же собрании вспоминает и А. Я. Гинзбург в книге «Человек за письменным столом» (А.: Сов. писатель, 1989):
«Вот подлинная структура события, его костяк: абсолютная сила сочла нужным применить к такому-то первые попавшиеся – из своего словарного запаса – слова, пригодные в качестве сигналов уничтожения. По заведенному ритуалу такой-то должен был выслушать и покаяться. И тогда непогрешимая сила, которая объявила его подонком и изменником, быть может, объявит его человеком, признавшим свои ошибки. Всем участникам этой опасной игры известны ее правила, и они бешеным раздражением встречают любую попытку разбудить значение попутно употребляемых слов. Для них это бестактность и глупость – по меньшей мере» (с. 210).
И еще:
«На… вопросы английских туристов Зощенко ответил, что он не может признать правильным сказанное о нем в постановлении. Это сочли криминалом, и местные организации решили возобновить травлю. Зощенко пытался объяснить: обладающий человеческим достоинством не может согласиться с тем, что он подонок, трус и предатель своего народа. Не может. Это было логично и наивно, потому что совсем не о том шла речь. Писатель – зодчий оттенков слова – хотел договориться с теми, для кого слова не имели не только оттенков, но и вообще никаких значений. Слова стали чистым сигналом административного действия» (с. 210).
И еще:
«То, что он говорил, дышало неосуществленным самоубийством» (с. 211).
61 В БСЭ (изд. 3-е, 1954, т. 30, с. 265) была помещена статья «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», то есть о знаменитом постановлении ЦК от 14 августа 1946 г. Привожу отрывок:
«Центральный комитет партии указал в этом постановлении на серьезные ошибки, допущенные редакциями журналов «Звезда» и «Ленинград», которые предоставляли свои страницы для чуждых в идейном отношении произведений. Грубой ошибкой явилось опубликование идеологически вредных рассказов М. Зощенко и стихов А. Ахматовой».