55а О судьбе этих писем рассказано в предисловии Е. Б. и Е. В. Пастернаков к их публикации. Ахматова передала письма Пастернака А. Я. Рыбаковой, «объясняя это своей бездомностью и неумением хранить бумаги. Машинописные копии писем Ахматова в 1961 г. передала в семейный архив Пастернака. В 1972 г. письма, хранившиеся у Рыбаковой, поступили в ЦГАЛИ» («Литературное наследство. Из истории советской литературы 1920—1930-х годов». М.: Наука, 1983, с. 653). – Примеч. ред. 1996.
56 Ханна Вульфовна Горенко (1896–1978) – первая жена младшего брата Анны Андреевны, Виктора Андреевича Горенко (1896–1976). Когда, после революции, семья считала младшего брата, морского офицера – погибшим (см., например, стихотворение Анны Ахматовой 1918 года, оканчивающееся строками: «На Малаховом кургане / Офицера расстреляли. / Без недели двадцать лет / Он глядел на Божий свет»), в действительности он был жив и жил на Сахалине. Известие о брате А. А. получила в 1925 году (см.: П. Н. Аукницкий. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. 1924-25 гг. Paris: YMCA-Press, 1991, с. 212).
«В 1922 году… на Сахалине, – рассказывает Н. Готхард, – Ханна Вульфовна познакомилась с Виктором Андреевичем и они поженились, а в 1925 году к ним на Сахалин приехала мать Виктора (и Анны Андреевны) – Инна Эразмовна… Ханна Вульфовна с волнением ожидала ее приезда, не знала как посмотрит свекровь на сноху-еврей-ку. Но эти волнения были безосновательны, они быстро сблизились». Инна Эразмовна прожила на Сахалине до 1929 года. Оттуда уехала на Украину к сестре, а Ханна Вульфовна и Виктор Андреевич задумали перебраться в Китай. «Перейти границу… помог китаец-проводник, – пишет далее Готхард. – Поселились они в Шанхае» («Двенадцать встреч», с. 229–231). Когда же в 1947 году супруги разошлись, то он уехал в США, а она вернулась в СССР.
Ханна Вульфовна, живущая в Риге, не раз приезжала в Ленинград и в Комарове, чтобы ухаживать за Анной Андреевной.
57 Впоследствии А. Солженицын горько сожалел о своем промахе. «Я круто ошибся», – писал он в первом издании своих очерков литературной жизни «Бодался теленок с дубом» (Paris: YMCA-Press, 1975, с. 261). Дело было в том, что Александр Исаевич заподозрил Ахматову в обычной «человеческой слабости» – «неспособности держать тайны…» и потому не дал «читать своих скрытых вещей, даже «Круга» – такому поэту! современнице! уж ей бы не дать?! – не смел. Так и умерла, ничего не прочтя».
58 …Мандельштам… про меня написал, что я прессую русскую психологическую прозу. – Ахматова имеет в виду такие строки Мандельштама из его статьи «Письмо о русской поэзии» (напечатанное впервые в Ростове-на-Дону, в газете «Советский Юг» 21 января 1922 года): «Ахматова принесла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство русского романа XIX века… Генезис Ахматовой весь лежит в психологической прозе, а не в поэзии». (О. Мандельштам. Собр. соч. в трех томах / Под редакцией Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. Т. 3. Нью-Йорк: Международное литературное содружество, 1969, с. 34.)
В 1918 г. В. В. Гиппиус высказал ту же мысль: «Я вижу разгадку успеха и влияния Ахматовой… и вместе с тем объективное значение ее лирики в том, что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей форме романа» (статья «Анна Ахматова» – впервые в киевском журнале «Куранты…» в 1918-м, № 2, а теперь в «Литературной учебе», 1989, № 3, в публикации М. Баженова).
О. Мандельштам видит генезис поэзии Ахматовой в прозе, в психологическом русском романе; К. Чуковский, еще ранее, чем Мандельштам, высказал схожую мысль: «Кроме дара музыкально-лирического, – пишет он, – у Ахматовой редкостный дар беллетриста. Ее стихи не только песни, но и повести. Возьмите рассказ Мопассана, сожмите его до предельной сгущенности, и вы получите стихотворение Ахматовой». И далее: «…это новеллы Мопассана, сгущенные в тысячу раз и каким-то чудом преображенные в песню» (статья «Ахматова и Маяковский» – журнал «Дом Искусств», 1921, № 1, с. 27, а также: ВЛ, 1988, № 1).
Ранее, чем трое процитированных авторов, а именно в 1916 г., те же черты новеллистической или повествовательной прозы отметил В. М. Жирмунский. «Целый ряд стихотворений Ахматовой, – написал он, – может быть назван маленькими повестями, новеллами: обыкновенно каждое стихотворение – это новелла в извлечении, изображенная в самый острый момент своего развития, откуда открывается возможность обозреть всё предшествовавшее течение фактов» (статья «Преодолевшие символизм» в журнале «Русская мысль», 1916, № 12, а также в книге: В. М. Жирмунский. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977, с. 120).
59 Корнилов прочел стихотворение Межирова:
Мы под Колпиным скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
Мы недаром Присягу давали.
За собою мосты подрывали, —
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.
Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она – по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,
Нас великая Родина любит.
По своим артиллерия лупит —
Лес не рубят, а щепки летят.
60 Г. А. Русанов в своих воспоминаниях приводит такие слова Льва Толстого: «…у нас кого читать, много ли у нас великих писателей?.. Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Герцен, Достоевский, ну… я (без ложной скромности)…» (См. в сб.: Лев Толстой в воспоминаниях современников. Т. М.: Гослитиздат, 1955, с. 251.)
61 Стихотворение Д. Самойлова «Я вышел ночью на Ордынку» опубликовано было уже после кончины Ахматовой. См.: Д. Самойлов. Дни. М.: Сов. писатель, 1970, с. 79.
62 Стихотворение А. Наймана, которое тогда показала мне А. А., привожу:
Я прощаюсь с этим временем навек,
И на прежнее нисколько не похоже
Повторяется вдали одно и то же —
Белый снег вдали летает, белый снег.
Я прощаюсь с этим временем, и вот
Ваше имя, произнесенное глухо,
Больше годное для вздоха, не для слуха,
Речкой дымною затянуто под лед.
Еще вздрогнет комаровская сосна,
И мелькнет ослепший призрак Ленинграда,
И меж листьев Александровского сада
Еще вспыхнет темнокрасная стена.
Но по-новому во время этих встреч
Вы кивнете величавой головою,
И по-новому задышит над Москвою
Ваша горькая божественная речь.
Стихотворение В. Муравьева привожу тоже:
The analogy must not be overstressed.
(Аналогия не должна быть преувеличенной.)
Горе тому, кто услышал голос певца,
Сбросивший песню.
Сердцу не будет ни тверди, ни дна, ни конца, —
Негде воскреснуть.
Смерть наступает, и голуби падают с крыш
В проруби окон.
Голос все ближе – его не поймешь, не простишь —
Песня – далеко.
Но – раздробившись в стекле, отразившись стократ
В зеркале речи —
Помни, что ты на земле, и забытый неправ,
Мертвый – не вечен.
Владимир Сергеевич Муравьев (1939–2001) – филолог, знаток многих иностранных языков и литератур; по узкой специальности – «англист». После окончания Университета В. Муравьев начал работать в Библиотеке Иностранной литературы. В 1968 году вышла его книга «Джонатан Свифт» (М.: Просвещение); в 1972-м – «Путешествие с Гулливером» (М.: Книга); он автор множества статей по английской, американской, немецкой, итальянской литературам. Переводил он Фолкнера, О. Генри, Вашингтона Ирвинга. Последняя его переводческая работа – книга Джона Рональда Руэла Толкиена «Властелин колец» (М.: Радуга, 1989, 1990, 1991).
С 1974 года В. Муравьев редактор журнала «Современная художественная литература за рубежом», выпускаемого Библиотекой Иностранной литературы.
С Анной Андреевной В. Муравьев познакомился в феврале 1962 года. Она подарила ему фотографию одного из набросков, сделанных с нее А. Тышлером, давала ему читать «Поэму без героя», а также стихи из первого «Бега времени» – того, уничтоженного Книпович.
В. Муравьев был одним из молодых людей, живо и деятельно заинтересованных в судьбе и поэзии Иосифа Бродского.
63 Ахматова имеет в виду две статьи Пушкина: «Александр Радищев» и «О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного Рая»». В характеристике и краткой биографии Радищева, написанной Пушкиным, Ахматова усматривала искусно скрытые автобиографические черты. Статья же о переводах Мильтона тоже, по мнению Ахматовой, насквозь полемична и автобиографична. На полях пушкинской статьи о Мильтоне Ахматова сделала пометку, оканчивающуюся словами: «Тема – независимость поэта». (См. ОП, с. 237.)
О тех же двух статьях подробно см. комментарий Н. К. Козьмина в книге «Сочинения Пушкина», т. 9, ч. 2, А., 1929, с. 710 и 846.
64 Привожу отрывки из записок Ольги Михайловны Фрейденберг (1890–1956) – двоюродной сестры Пастернака, специалистки по классической филологии:
«С декабря пошло двойное усиление: морозов и голода. Такой ледяной зимы никогда еще не было. Город не имел топлива. Ни дров, ни керосина не выдавали, электроплитки были запрещены. Нормы все уменьшались… Уже в декабре люди стали пухнуть и отекать от голода…
Стал трамвай. Не было топлива, а потому и тоска. Громадные городские и пригородные расстояния люди одолевали ногами… Ходили молча, из района в район, через мосты, по льду рек. Тащили за собой санки… на них балки, бревна, доски, щепки, палки… С первого января по двадцатое ровно ничего не выдавали…