Под конец выступил один из секретарей Обкома, который, заговорив о «деле Бродского», упомянул о протесте Прокуратуры СССР и расшифровал его так: «не реабилитация, а немедленное амнистирование согласно письму группы литераторов», «не помню уже кто его подписал, но, кажется, там есть и тов. Грудинина».
Далее Г. Семенов пишет:
«Воеводиных – ни младшего, ни старшего – на собрании не было: младший – в больнице, лечится от пьянства, старший – за несколько дней до этого на заседании бюро секции прозы подрался (буквально) с Даром – за то, что тот посмел сказать ему, что в нетрезвом виде на бюро приходить не следует. Его дело будет разбираться в партбюро. О младшем говорилось с трибуны – думается, его песенка спета.
Вот – «доносье» о наших ленинградских бурях».
В заключение привожу запись из Дневника К. Чуковского, сделанную им 18 января 65-го года:
«Литераторы в восторге. В Ленинградском Союзе Писателей были перевыборы и с грохотом провалили Прокофьева, который состряпал «дело Иосифа Бродского». В правление выбраны «бродскисты»:
Добрынина [Грудинина. – 71. Ч.]
Долинина
Эткинд и др.
Такое крошечное и хрупкое торжество справедливости вызывает восхищение всего литературного мира» («Дневник-2», с. 367).
Собрание, на котором был провален А. Прокофьев, изображено также М. В. Латманизовым – см.: «Разговоры…», с. 92.
187 «В этот день на операционном столе должно было выясниться: какая причина вызвала желтуху, каково имя болезни. Камень в желчном протоке? Рентген не показывал камня. Киста аппендикса? Да, быть может, и киста, но профессор Виноградов предполагал рак поджелудочной.
Мы сидели в вестибюле больницы: Раиса Ефимовна Облонская, Нора Яковлевна Галь и я.
Перед нами ходили, вставали, присаживались и вставали снова – Саша, Галя, Исаак Абрамович.
Спустилась к нам знакомая докторша, объявила, что Фрида уже в операционной. Ушла. Спустилась снова: сделали еще раз, в последний раз, рентген. Камня нет.
Осталась одна слабая, слабейшая надежда: опухоль железы, но не злокачественная. Один случай из миллиона. Бывает.
Я смотрела на Изю и девочек, стоявших перед нашей скамьей. Фридины дочери и Фридин брат. Три варианта ее лица: бровей, глаз, ресниц, скул, волос. Держались они все спокойно. Галя была румяна, как всегда. Саша, как всегда, смугла и глазаста. Ни истерик, ни стиснутых губ и рук. Ни рисовки, ни позы. Спокойные, обыкновенные речи. Фридины дочери, воспитанные ее мужеством и ее чувством достоинства. Перед лицом самого горького горя, которое им когда-нибудь доводилось или доведется испытывать, они вели себя свободно, непринужденно, с большим непритворным мужеством.
Докторша вернулась в третий раз. Брюшина вскрыта, Виноградов прав: рак поджелудочной.
Я видела, как схлынул румянец с Галиных щек и, побелев, Галя стала более обычного похожа на Сашу и Фриду.
Все окружили докторшу: та что-то чертила на бумаге, объясняя, как расположена опухоль и почему к ней нельзя прикоснуться. А я осталась сидеть: все равно не увижу. А если и увижу, то – что?» (Лидия Чуковская. Памяти Фриды. Звезда, 1997, № 1.)
188 Привожу целиком нашу телеграмму к Р. А. Руденко и в отрывках письмо К. И. Чуковского к Л. Н. Смирнову:
«Генеральному Прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко
Вот уже год тянется так называемое дело Бродского. Молодой талантливый ленинградский поэт несправедливо осужден как тунеядец. Его дарование и квалификацию, особенно как поэта-переводчика, высоко оценили такие мастера советской литературы, как Маршак, Чуковский, Ахматова, Паустовский. Несправедливый приговор взволновал самые разные слои советской интеллигенции. За границей дело Бродского смущает и тревожит друзей нашей страны. Наше беспокойство усугубляется плохим состоянием здоровья Бродского: порок сердца, острая психостения. Просим вашего скорейшего вмешательства для отмены несправедливого приговора.
Члены Союза Писателей 71. Копелев, Р. Орлова, А. Чуковская 2 февраля 65».
Отрывки из письма К. Чуковского к А. Н. Смирнову:
«Дорогой Лев Николаевич! С радостью узнал, что дело Иосифа Бродского поступило теперь в Ваши руки. Теперь я могу надеяться, что это злополучное дело, так глубоко встревожившее нашу интеллигенцию, будет решено справедливо.
Вам, опытному юристу, не нужно доказывать, сколько нарушений закона допущено во время невежественного суда над Бродским – суда, который был для ленинградской молодежи тяжелым моральным потрясением. Прямое нарушение закона Вы увидите с первого взгляда. <…>
Я глубоко убежден, что несправедливый и жестокий приговор по делу Бродского будет наконец отменен, и молодой поэт возвратится в Ленинград, в литературную среду, необходимую для его профессиональной работы. С глубоким уважением
Корней Чуковский 12 февраля 1965 г.».
189 Михаил Александрович Дудин (1916–1994) – поэт, литературовед, прозаик и переводчик. «Как поэт Дудин сформировался на фронте, – сообщает 2-й том КЛЭ, – (сборники «Фляга», 1943; «Военная Нева», 1943; «Дорогагвардии», 1944; «Костер на перекрестке», 1944). Военно-патриотиче-ские стихи Дудина по своей тональности мужественны, энергичны. В них создан лирико-романтический образ советского солдата, активного гуманиста. После войны Дудин пишет о труде советского человека, о борьбе за мир, о жизни послевоенной Европы: сборники «Считайте меня коммунистом» (1950), «Родина» (1952), «Сосны и ветер» (1957), «Мосты. Стихи из Европы» (1958), «Упрямое пространство» (I960). Поэзия Дудина, звучная и волевая по своему ритмико-интонационному строю, остропублицистична, оптимистична и эмоциональна». Писал М. А. Дудин и повести, например, «Где наша не пропадала» (1967).
…Когда, в январе 1965 года, произошел «переворот» в Ленинградском отделении Союза Писателей и А. Прокофьев вынужден был уйти – одним из руководителей Правления стал М. Дудин. Вот почему А. А. со своей просьбой обратилась именно к нему, к Дудину.
Упомяну о двух стихотворениях М. Дудина, посвященных Ахматовой уже после ее кончины. Одно «Летят года…» (1978), другое «Надпись на книге А. А. Ахматовой» (оба – см.: «Об А. А.», с. 459–460). В первом Дудин называет Ахматову «Сафо двадцатого столетья» и пересказывает в стихотворных строчках ее разговор с ним о поэтах и поэзии; из второго привожу четыре строки:
Исповедью откровений,
Каждой своей строкою
Правда ее творений
Встала над клеветою.
В 1988 году Михаил Александрович Дудин возглавил Комиссию по литературному наследию Анны Ахматовой при СП СССР.
190 Через много лет – в 1976 году! – Константин Симонов (член советской делегации в Сицилию) писал В. Я. Виленкину:
«Я был в Италии, в Таормине, когда Анне Андреевне присуждали там премию, когда вокруг нее шумели и суетились, в сущности, в огромном большинстве своем не имевшие представления о ее поэзии люди.
…Анна Андреевна испытала разочарование, когда почувствовала и поняла не слишком большую литературную весомость этой премии, ощутила суетливо-рекламный, даже отчасти литературно-туристский характер суеты вокруг этого…
Может, по дороге в Италию Ахматова думала иначе, но где-то уже там… она почувствовала истинную меру значения всего происходившего, и я думаю сейчас – не этим ли объяснялась ее отчужденность, некоторая скованность человека, оставляющего для себя, на потом, окончательную оценку происходящего и не желающего слишком щедро духовно заплатить за ту меру внимания к себе, которая, в сущности, не заслуживает слишком щедрой благодарности» (Константин Симонов. Собр. соч.: В 10 т. Т. 12 (дополнительный). М.: Худож лит., 1987, с. 437).
191 Из отчета сицилийской газеты «La Sicilia» от 13 декабря 1964 года явствует, что «Церемонию открыл Президент Общества по развитию туризма города Катаньи, адвокат-нота-риус Гаэтано Музумечи – он же один из организаторов премии. Затем взял слово депутат сицилийского парламента Розарио Николетти – помощник мэра, ответственный за туризм. И наконец, генеральный секретарь Европейского сообщества писателей – Джанкарло Вигорелли».
(Не знаю, как сейчас, а в то время туризмом в Италии ведало то же лицо, что спортом и зрелищами.)
192 Говоря о грубой статье Адельки, А. А. имела в виду статью Адели Камбриа, опубликованную 29 декабря 1964 года в еженедельнике «II Mondo» под названием «Арсенал любви». Статья с бульварной развязностью трактовала Ахматову как женщину, которая «шестьдесят лет писала любовные стихи». Невнятно изложив биографию Ахматовой, Адель Камбриа умудрилась перепутать фамилии Гумилева и кубинского поэта Гильена, объявив, что именно Гильен был первым мужем Ахматовой. – Примеч. ред. 1996.
193 О вечернем визите Твардовского и Суркова в гостинице «Эксельсиор» Александр Трифонович рассказывал так:
«Вечером я решил зайти в номер гостиницы, чтобы лично поздравить Ахматову с премией. Она приняла меня так, словно мы были уже давно знакомы. Но я все же с некоторой опаской – женщина немолодая, может быть, сердечница – спрашиваю ее: а не отметить ли нам некоторым образом ее награждение? «Ну конечно же, конечно! " – обрадовалась она. «Тогда, может быть, я закажу по этому поводу бутылку какого-нибудь итальянского?» И вдруг слышу от нее: «Ах, Александр Трифонович, а может быть, водочки?» И с такой располагающей простотой это было сказано и с таким удовольствием! А у меня как раз оставалась в чемодане бутылка заветной, я тут же ринулся к себе, в свой номер» (см.: А. И. Кондратович. Твардовский и Ахматова //«Воспоминания», с. 678, 680).
194 Со слов Ахматовой, ее рассказ о вручении премии Таормина записал М. В. Латманизов. «В старинном зале Урсино XII века, – говорит ему Ахматова, – …председатель вручил мне конверт. Этот конверт я положила на стол, не посмотрев в него. Но председатель улыбнулся, взял этот конверт со стола, открыл его, показал, что в нем чек на миллион лир – это премия, и положил мне в сумочку. Затем мне вручили вот этого рыцаря-марионетку. Мужчинам, получающим премию, вручают такую же куклу, но даму в костюме тех времен… Мне там было предложено вот это издание «Божественной комедии» Данте – вот оно лежит сзади вас – с замечательными рисунками Ботичелли. Это именной том, на нем вытиснено мое имя» («Разговоры…», с. 86).