Мария Сергеевна и Эмма Григорьевна уверены, что Ирина Николаевна собирается судиться с Левой… Доказывать, что они семья, а не он семья.
9/VIII 66 Все время хочется написать откровенное письмо Ирине Николаевне и предостеречь ее от гнусного поступка[240].
Но Эмма Григорьевна говорит – нельзя, нельзя, чтоб они накануне суда знали, что я – против них. Может быть. Но как это мне тяжело.
В «Р. Т.» вышли стихи Анны Андреевны – и с «Черной овцой»…[241] Мне пока не прислан №, хотя был крепко обещан Рощиным.
Из одного случайного разговора с Никой мне стало известно, что, уезжая из дому, Анна Андреевна никогда своих бумаг дома – т. е. Аничке и Ирочке – не оставляла. Уехав за границу, оставила все у Ники, уехав в Домодедово – у М. С. Петровых. (Ардову она тоже не верила, это уж я знаю.)
17/VIII 6 6 Пиво Воды+ Теперь занимаюсь «Поэмой», примечаниями. Логики в примечаниях Анны Андреевны – в смысле отбора и объема – никакой. Я кое-что дополняю и исподтишка меняю. Но в комментирования и толкования не пускаюсь. Если они и нужны – они нужны! – то им надо найти место вне «Поэмы».
Физически для глаз мне эта работа очень трудна – номерки, звездочки, сверять, считывать…
Но надо это сделать. И надо быть счастливой, что это делаю я… И надо непременно потом успеть сделать то, что необходимо для будущего: создать так называемый «канонический текст» «Поэмы», т. е. включить в текст 62 г. – пропущенные в «Решке» строфы.
Но я хочу к Дневнику, к Дневнику…
31 /VIII 6 6 Вчера у меня 6 часов – с 1 часу до 7 – просидела И. Н. Пунина.
Вид у нее совершенно больной. Она куталась и зябла.
Я разговаривала прямо, не употребляя только таких слов, как воровство и мошенничество. Сказала, что меня возмутило по-человечески и с точки зрения дела, то, что она отторгла Толю, и еще – что она не позволяет делать опись.
Сущность ее ответов: 1)Толю (и Эмму Григорьевну) не желает Лева, она же надеется их примирить; 2) опись архива ими сделана, но рукописи Анны Андреевны она не считает архивом (!). Архив – это письма к Анне Андреевне от читателей (!), подстрочники к переводам (!), чужие рукописи (!). А тетради Анны Андреевны (она все время напирала на «1001 ночь») – это не архив, а личные записи Анны Андреевны, о которых она, Ирина Николаевна, с самого начала доложила Суркову, и он сказал, что их, конечно, сразу сдавать никуда не надо… Она их в Пушкинский Дом не отдаст («хотя бы меня убили»), потому что там разбойничье гнездо; а будет стремиться отдать их в ЦГАЛИ. Тут же проговаривается: «Если вы приедете в октябре в Комарово, я вам покажу «Для Лиды» в «Лермонтове»». – Значит, в октябре тетради еще будут у вас? – «Конечно!»
Я спросила о сборнике Лениздата.
Оказывается, это… «Из шести книг». «У Ани есть экземпляр с пометками Анны Андреевны». – У меня тоже – сказала я. – И он использован в «Беге времени». Зачем же снова печатать сборник 40 года, когда есть 64-го, подготовленный автором?
В ее суждениях об архивах есть, быть может, некое рациональное зерно. Может быть, в самом деле Пушкинский Дом опасен? Однако какую чушь порет она о стихах!.. Полагает, что «Горькую обновушку / Другу шила я. / Любит, любит кровушку / Русская земля» – Гумилеву. «Почему вы так думаете?» – 1921 год. – Но ведь там написано: 28 штыковых… Разве его расстреляли штыками?
Полагает, что «Приговор» из Requiem'a – Лунину. – Да ведь Николай Николаевич был в это время на воле! Какой же «Приговор»? «Это сначала не называлось «Приговор». Это об их отношениях». – Но это было во время хлопот за Леву!
Я спросила, кому, по ее мнению, «Полночные стихи»?
– Толе.
– Но почему же в начале сказано: «Разлуку, наверно, неплохо снесу, Но встречу с тобою – едва ли»? Ведь с Толей она виделась каждый день…
– Сначала она думала об Иосифе…
Я ее спросила, почему, присутствуя на Комиссии, она не заявила, когда шел разговор об описи архива, что тетрадей она не отдаст. «Я вообще не хотела говорить о тетрадях». Я ее спросила, почему, когда я требовала листки «Для Лиды», она не написала мне прямо, что они – в «Лермонтове»? «Я не хотела в письме упоминать «Лермонтова "».
Одним словом, она хотела НЕ упоминать о существовании рукописей Ахматовой!
А начала она так: «у Анны Андреевны есть стихи «И всюду клевета сопутствовала мне…». Так вот, теперь – это моя судьба».
Я ответила: это потому, что вы не прямы, уклончивы…
Потом мы обе устали и пошли чай пить.
Потом она вывалила на стол груду фотографий, и я взяла себе «Будку», могилу, крест, и – потрясающую – там, где Толя и Иосиф у гроба. Какое там лицо у Иосифа!.. И еще одну – где Тарковский-Отношение Ирины Николаевны к стихам: она просила меня проверить стихотворение «Памяти Булгакова». Я сказала – у меня запись, а у Елены Сергеевны – автограф. Вы проверьте у нее. «Мне к ней некогда ехать».
Жалкая, темная, больная, неглупая, жадная.
Походя говорила гадости об Анне Андреевне:
– Она всегда выбивала меня из бюджета…
– Она всегда звала меня при других, чтобы дать деньги. – «Ира, вот тебе 100 рублей», а наедине и рубля не даст.
Когда я сказала, что Лева очень обидел Толю, Нику и Эмму Григорьевну, сказав, что опись будет «дорого стоить!» (в то время как они, разумеется, работали бы безвозмездно), она ответила:
– Это у него от Анны Андреевны: все мерить на деньги.
14/IX 66 Пиво-Воды Кратко:
Мне сказал по телефону Толя, а потом написал В. М. Жирмунский, что Лева стал единственным наследником.
Худо это? Хорошо? Кто знает, что он сделает.
Жирмунский пишет, что Ирина Николаевна и Аня были у него, кое-что показали, и сообщили, что стихов в тетрадях «мало».
В ответ на эту ложь я послала ему список из 32 первых строк стихов, которые должны быть в тетрадях[242].
Он советуется со мной и Дедом относительно расположения стихов в томе «Библиотеки поэта». Я советую давать отдельные сборники по папкам «Бега».
Сегодня я позвонила Суркову – впервые. Он был мил и понятлив – не знаю, искренне ли. Он тоже удивлен «описью» не стихов… Я сказала, что тетрадей много и стихов много и необходимо их добыть. Он согласился и сказал, что будет писать Ирине Николаевне, а потом надо, мол, обратиться к общественности. Сообщил хорошую весть – о втором издании «Бега». Но исправят ли там опечатки?
От Хренкова[243] никаких вопросов о «Поэме» нет, а есть холодное письмо с упоминанием, что хорошо бы мне приехать в Ленинград. Я ответила, что приеду может быть в октябре, а если что надо – пусть пишет.
16/Х 66 Многое.
Письмо от помощника Хренкова, который между прочим пишет, что у них много вопросов к «составителю сборника, Ане Каминской»… Вот до чего мы дожили!
Я ничего не ответила – буду говорить с Сурковым.
На днях была у меня некая Светлана Юрьевна из ЦГАЛИ, посоветоваться: Ирина Николаевна 20-го обещала привезти и продать им «1001 ночь» и еще какие-то тетради Анны Андреевны.
Я ей сказала, что они обязаны сообщить об этом Льву Николаевичу. Сказала, хотя знаю, что толку от этого не будет.
Итак, Ирочка торгует дневниками Анны Андреевны, ее жизнью…
Завтра приезжает Жирмунский. Покажу ему все, и если надо будет – перепишу и отдам.
17/X 6 6 Москва Жирмунский был весь день. От этого я, разумеется, больна, лежу в лежку.
Но разговор был толковый. Покончили мы наш спор о том, как издавать Б<олыпую серию > Б<иблиотеки> п<оэта> – по книгам (на этом настаивал Жирмунский) или по папкам «Бега» (сначала предложила я) так: первые книги, до «Тростника» – т. е. те, что действительно выходили как книги – давать исторически, книгами; начиная с «Тростника» – по папкам «Бега».
Я подарила ему копию «Для Лиды»; прочитала все стихи[244]; обещала дать перепечатать содержание «Бега времени», как книга была составлена ею и мною и списки стихов и дат, которые мне дарила Анна Андреевна. Составила ему список лиц в Москве, с телефонами и адресами – тех, у которых есть ахматовский материал.
Рассказала ему об Ирине Николаевне и ЦГАЛИ. Он думает, что будет суд. Оказывается Ирина Николаевна ему сказала: «все говорят о каких-то ненапечатанных 20 стихах Анны Андреевны. Придется нам с Аней сочинять стихи самим – от Анны Андреевны стихов не осталось». Когда Виктор Максимович попросил Ирину Николаевну – сидя у нее – показать ему какую-нибудь тетрадь, она сказала, что они «временно сданы в ЦГАЛИ».
Подарил мне три стихотворения, переписанные им из какой-то тетради 40-х годов Макогоненко.
Приложение 2
ТЯЖБА
В промежутке 17 июня – 7 ноября От моей последней встречи с Ахматовой в Москве и до первой встречи в Комарове
Из моего общего Дневника
23 июня 64 года. Пиво-воды В деле Бродского – просвет. Наконец-то мое письмо и Фридину запись прочел Черноуцан и обещал попробовать что-то сделать. Затем неожиданность: делом возмущен заведующий Международным отделом КГБ.
Я его понимаю: молодчики грубо работают.
Уже и левая итальянская печать выступила.
От Иосифа пришло очень хорошо написанное письмо к Руденко. Мы пошлем его в разные места.
Фрида приезжала из Тарусы и была на приеме в Управлении милиции с просьбой распорядиться послать Иосифа на ВТЭК. Ей сказали, что это может сделать Архангельск сам. И Коноша. Но Архангельск сам, увы! боится.
Иосиф на 3 дня ездил, с разрешения начальства, в Питер.
Из письма И. А. Бродского – Р. А. Руденко
Товарищ Генеральный Прокурор!
К сожалению, я не имею понятия о форме, в которой у меня есть право к Вам обратиться. Я знаю только, что мой приговор «обжалованию не подлежит». Я даже не знаю, есть ли у меня вообще данное право. Но я твердо убежден, что, как гражданин своей страны и как человек вообще, я имею право протестовать против того, что мне кажется несправедливым. Это человеческое право, и оно дается человеку с его рождением. Поэтому я обращаюсь к Вам….