Так решилась судьба моей книги «Косой дождь». Ее прочла и одобрила сама Прохорова.
Но в данном контексте важна даже не книга. Важна та степень доверия Тамары ко мне, к тому, что ее сыну не придется краснеть за свою рекомендацию. И важна степень доверия сына к матери – ведь он знал обо мне, соседке Тамары, только с ее слов. И, наверное, важнее всего – их общее желание помочь, поддержать, оказать содействие, сделать доброе дело…
Конечно, по своему рангу и по своим возможностям Петр Авен мог бы создать и какой-то крупный благотворительный фонд для помощи всем пенсионерам и пенсионеркам, которым захочется рассказать о своем детстве, отрочестве и юности… Конечно, об этом начинании Петра Авена раструбили бы по всей стране. У фонда появились бы и своя редакция, и свои редакторы. И они сделали бы из рукописей безымянных дедушек и бабушек целую книжную серию. Но Петр Авен помог одной только старушке, за которую его попросила мать. Таков был стиль и самой Тамары.
…За свою долгую жизнь я убедилась в том, что люди, вознесшиеся на вершину власти или на вершину богатства, мгновенно меняются. Этот закон действует при всех режимах. И при социализме, и при капитализме.
В СССР я знала милых пареньков, которые вдруг становились министрами или послами. И они сразу менялись. Видела я и нынешних ребятишек, которые в одночасье разбогатели. И они, и их мамы тоже сразу менялись.
Так пусть читатель, если и у этой моей книги появится свой читатель, воздаст должное Тамаре. Удивится тому, что она ничуть не изменилась, осталась верной самой себе.
Выдержала очередное испытание, которое ей ниспослала судьба.
Два маминых рассказа
Историю эту мама рассказала мне, когда я была подростком. Она не знала, кто ее сочинил, знала только, что не видела ее в напечатанном виде. И я, в свою очередь, не раз пересказывала мамину историю друзьям и знакомым. Кое-кто говорил, что слышал ее раньше, но когда и от кого, не мог вспомнить.
И вот я решила запечатлеть мамин рассказ на бумаге…
XIX век. Зима. Богатая дворянская усадьба где-то в глубине России.
В кабинете у горящего камина сидит женщина. Видно, что она была очень красива. Женщина неподвижна. Молчит. Склонила голову. А поодаль взад и вперед ходит мужчина. Он что-то говорит, обращаясь к женщине. Жестикулирует. То почти кричит, то понижает голос до шепота.
Мужчина просит уничтожить старые бумаги. Ненужные бумаги.
– Ведь вы дали слово. Обещали. Клялись. Он, муж, никогда ничего не просил. Просит только этого. Требует.
Женщина у камина молчит. И все ниже склоняет голову. А мужчина все ходит и ходит. Повторяет одно и то же. Жестикулирует.
За высокими окнами – тьма. Не видно ни зги. И кажется, что всю эту долгую ночь она так и будет сидеть у камина, склонив голову, а он ходить, говорить, жестикулировать.
И вдруг женщина встает. Поднимает голову – в густых прекрасных волосах уже серебряные нити. Подходит к секретеру. Открывает его.
Мужчина перестал ходить. Замер. Следит за женщиной.
Женщина вынимает из тайника связку бумаг. Быстро подходит к камину. Швыряет связку в камин. Смотрит, как занялась пламенем бумага. Как по ней побежали синие огоньки, как загорелась связка. Минута-другая – и бумаг уже нет, только серый пепел.
Так сгорели неизвестные письма Пушкина.
Другая мамина история имеет автора. И я услышала ее от мамы уже студенткой. Мама рассказала мне, что в «Синей птице» Метерлинка – жаль, что мы совсем забыли этого писателя, которым увлекались в России на рубеже XIX и XX веков, – так вот, в «Синей птице» в постановке старого МХАТа была выпущена одна сцена. Сцена эта называлась, кажется, «В царстве нерожденных душ».
Мхатовцы, видимо, сочли, что в мудрой сказке о том, что счастье не надо искать где-то далеко – оно совсем рядом, сцена с нерожденными душами – лишняя.
Но маму эта сцена поразила. И меня тоже. Сколько раз я потом давала себе слово, что пойду в Ленинку, закажу там Метерлинка и прочту «Синюю птицу» от начала до конца… Но так и не пошла. Недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад…
И вот теперь, в самом конце жизни, решила хотя бы перенести на бумагу мамин рассказ.
Итак, царство нерожденных душ. Озеро в этом царстве. Озеро гениев. Время от времени в озеро бросают душу нерожденного человека. И, родившись, этот человек становится гением. А вокруг озера роится целый сонм нерожденных душ. И, естественно, ни одна душа не ведает, на кого падет выбор. Однако, когда душа будущего гения соприкасается с поверхностью озера, поднимается туча брызг. И брызги эти попадают на нерожденные души. Попадают на те души, которым никогда не стать гениями.
Брызги гениальности на обычных людях, не гениях!..
Помню, я долгое время смотрела на всех людей, встреченных мной, с немым вопросом: есть ли на них брызги гения? И если есть, то счастливы эти люди или несчастны? А иногда думала, что капелька гениальности, наверное, коснулась каждого человека…
Немного иррационального
Мама по ночам иногда кричала. Но, когда ее будили, не помнила, что ей приснилось. А я до самой старости снов вообще не видела. Мне, впрочем, объясняли, что, проснувшись, я просто ничего не могла вспомнить.
Но вот, постарев, я дважды видела сны, которые запечатлелись у меня в мозгу.
В первый раз мне приснилось, что муж поменял нашу квартиру на улице Дмитрия Ульянова на коммуналку. И будто бы он водит меня по очень большим комнатам и объясняет, какое это замечательное жилье, только кухня и уборная – общие. И не надо плакать, если я захочу, он все вернет обратно. Но я в полном отчаянии.
Утром на свежую голову поняла, что ужас перед советскими коммуналками будет преследовать меня до самой смерти.
Второй сон случился лет пять-семь спустя, в конце 1990-х, уже после смерти мужа. Я вдруг увидела его. Отчетливо. И не на секунду, а надолго. Мы с ним о чем-то разговаривали.
Проснувшись, я ощутила радость, даже восторг. И умиление. Восторг и умиление от того, что он был живой. Пыталась вспомнить нашу беседу в подробностях. Но ничего не вспомнила.
Дожив до девяноста пяти лет, я стала видеть сны каждую ночь. Просыпаясь часа в три, воспроизвожу сюжет, канву сна. Однако через несколько минут сюжет, канва исчезают. И никакими силами мира их нельзя восстановить.
Только один сон повторяется. И я его запомнила.
Начинается этот сон с моих мыслей о том, что в глубокой старости я осталась одна-одинешенька. Никого из близких со мной нет. Даже старых подруг. Но тут же я говорю себе: «Но разве я одна? Ведь в соседней комнате на зеленом диване спит папа. Мой папа». На секунду во мне возникает сомнение, но я его сразу отметаю.
…Папа умер в 1965 году. Полвека назад. И в последние годы его жизни, занятая сыном, мужем, работой, друзьями, я уделяла ему очень мало внимания. Тем паче знала, что мама делает все возможное и невозможное, чтобы удержать его на этой земле.
Но сон о том, что папа рядом, повторяется из месяца в месяц.
Почему папа, а не мама? Почему не муж?
Почему именно мой добрый, доверчивый, совершенно неприспособленный к жизни папа? Фантастически порядочный, обожавший меня папа?
Наверное, у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Нечто вроде главного инстинкта, заложенного в генах. Инстинкта, который не дает тебе свернуть на гибельный путь. Может быть, папа – мой добрый ангел? И он все еще со мной? Каждую ночь укладывается на старом зеленом диване. Наяву я не ощущаю его присутствия – а во сне ощущаю.
А может быть, все проще. Папа любил меня всю жизнь такой, какая я есть, со всеми моими завихрениями и недостатками. А такая любовь, наверное, не умирает. Она – с тобой.
Принцесса на горошине
С некоторых пор я часто вспоминаю сказку Андерсена «Принцесса на горошине». И задаю себе вопрос: что, собственно, хотел сказать этой сказкой добрый, мудрый сказочник?
Для начала напомню сюжет: тщеславные король и королева задумали взять сыну в жены настоящую принцессу. Обязательно принцессу самых чистых кровей, а не какую-то там самозванку.
Молодой принц самолично проехал по всем городам и весям, но настоящей принцессы так и не нашел. Вернулся домой ни с чем.
И вдруг в холодную дождливую ночь в дверь замка постучала оборванка, вся мокрая и замызганная. Сказалась принцессой и попросилась на ночлег.
Король и королева оборванку впустили, велели обогреть, накормить и оставить ночевать. А постель ей постелила сама королева. Перво-наперво положила на кровать горошину, а на нее двадцать матрасов и двадцать перин из гагачьего пуха.
Настало утро, и королева спрашивает у постоялицы:
– Ну, как спалось?
И девица отвечает королеве:
– Почти всю ночь не сомкнула глаз. Ворочалась с боку на бок. Что-то мне мешало уснуть. Я вся в синяках.
И тут король и королева возликовали. И говорят:
– Видим, что ты самая настоящая принцесса. Не самозванка. Не поддельная… Только самая настоящая принцесса с нежной кожей могла почувствовать горошину сквозь двадцать матрасов и двадцать перин из гагачьего пуха.
И король с королевой женили сына на той принцессе.
А теперь взглянем на эту историю не королевскими очами, а обычными человеческими глазами. И что же мы увидим?
Оборванку, нищенку приютили в замке. Сперва наверняка как следует вымыли, посмотрели, нет ли на ней насекомых или какой-нибудь заразной парши, потом накормили до отвала и уложили спать на чистых простынях.
Что же говорит на следующее утро эта приблудная девица? Благодарит короля и королеву за то, что они впустили ее в свой дворец? За то, что пригрели?
Ничего подобного. Жалуется, что ей было плохо. Что-то мешало спать.
Ну хоть бы и так! Не лучше ли было настоящей принцессе скрыть свое недовольство и от всего сердца сказать спасибо королю и королеве за гостеприимный кров, за участие, за теплый прием?