Но самое главное, увы, заключалось в том, что моя тема – фашистская опасность – пришлась не ко двору. Несколько больших статей на тему идеологии фашистов, которые я написала, так и остались ненапечатанными.
И тут я на минутку отвлекусь от тогдашних дел и переживаний… И скажу, что в недооценке опасности фашизма виноваты не столько храбрые молодые журналисты 1990-х, сколько общий идеологический тренд в нашей стране.
После победы, еще не залечив ран, нанесенных войной, весь цивилизованный мир, лучшие западные философы, деятели науки и искусства были заняты выкорчевыванием фашизма из сознания людей. Империя Гитлера хоть и была уничтожена, но призрак фашизма по-прежнему бродил по странам и континентам.
А у нас в стране, которая стала главным победителем Гитлера, разоблачать нацистские догмы о примате государства, вождя, крови (расы) было опасно и в 1960-х, и в 1970-х, и в 1980-х.
Очень уж эти нацистские догмы, эта «банальность зла», соответствовали сталинской политике, особенно после Великой Отечественной войны.
Все, что я сейчас пишу, я прочувствовала на собственной шкуре. Дело в том, что в годы войны и на фронте, и в Москве, в тассовской редакции моего будущего мужа, я была занята разоблачением идеологии национал-социализма. В первые послевоенные годы и я, и муж остались верны этой теме. Муж защитил кандидатскую и докторскую диссертации по фашизму. Я вместе с ним написала книгу о гитлеровском адмирале Канарисе и много статей на тему идеологии нацистов. А в годы оттепели мы задумали и книгу о Гитлере «Преступник номер 1». Эта первая в СССР публицистическая книга о нацистском фюрере, а главное, о сходстве двух режимов – гитлеровского и сталинского – должна была выйти в Политиздате, а до этого в сокращенном варианте – в майском и июньском номерах (1968) «Нового мира» Твардовского. Была уже отправлена издательством в печать. Прошла цензуру в «Новом мире», но была запрещена в ЦК. Твардовский и его редколлегия бились за нашу книгу до последнего. Тщетно. После «Нового мира» «Преступника…», разумеется, запретили и в издательстве.
Рукопись четырнадцать лет пролежала под диваном у нас дома.
Через четырнадцать лет, в 1982 году, ее пробил в печать Ефимов в издательство «АПН».
Хотя в 1982 году книга о Гитлере и не звучала так, как она звучала в 1968-м, да еще на страницах свободолюбивого журнала Твардовского, все равно она стала сенсацией… Гигантский тираж (книгу все время допечатывали) разошелся моментально. Книгу читали и технари, и международники, и просто любопытный народ. Нас поздравляли буквально сотни незнакомых людей.
Но, как ни странно, среди этих сотен, увы, не было, пожалуй, ни одного диссидентствующего литератора (Слуцкого я не считаю, диссидентствующим его никак нельзя назвать). Воспользовавшись дурацкой хвалебной рецензией в журнале «В мире книг», против книги (не против рецензии!) выступил «душка» Лазарев – фактический глава популярного литературного ежемесячника «Вопросы литературы». Лазарев поведал, что ничего интересного он в книге не узрел и сильно сомневается в том, что «Твардовский за книгу боролся».
Высказав личную антипатию к мужу-«историку» и его жене-«переводчице», Лазарев дал понять, что вся возня вокруг Гитлера ему и всей литературной общественности глубоко неинтересна. Вот так-то…[16]
В итоге у нас теперь сражается с фашизмом… (на Украине) один только Дмитрий Киселев. А занимается Холокостом и борьбой с антисемитизмом одна только Алла Гербер. С чем я и поздравляю всех.
Ну а теперь вернусь снова в «лихие девяностые»… И спрошу себя опять: как же я собиралась выживать, строить свое будущее?
Не знаю. Повторю только, что никаких особых опасений за мой статус и материальные дела у меня не возникало. Я только жалела, что муж не дожил до окончательного падения советской власти.
Даже такая простая мысль, что, не имея никаких других источников дохода, кроме пенсии, трудно выжить, не приходила мне в голову.
Тем не менее скажу, что и в 1990-х, и после 1990-х я ни разу не ощутила себя бедной, тем паче унизительно бедной.
Не буду лукавить, своим благополучием я обязана в основном тому, что работы К&M всегда имели в России большую цену.
Кроме того, я продала гараж, а после смерти Аси, моей падчерицы, и ее однокомнатную квартиру. И несколько лет сдавала зимой свою квартирку-дачу на Новой Риге.
Приметы тогдашней жизни я, увы, уже забыла. Но, к счастью, сохранились несколько неотправленных писем, где отражены многие реалии. Эти письма я и процитирую…
Вот выдержки из письма к сыну. К сожалению, без даты. Но, естественно, писала я это уже после 1993 года, оставшись одна.
«Дорогой сынуля!
…Не буду рассказывать о своем здоровье, тем паче жаловаться на одиночество. Про мое одиночество ты и сам все знаешь, сидя в своем Нью-Йорке.
Лучше расскажу, что с нами, старыми совками, в России происходит.
Мы все в одночасье оказались в совершенно новом обществе, вернее, среде обитания. Надеюсь, ты еще помнишь так называемый „развитой социализм“ или „реальный социализм“, нищенский азиатско-африканский строй с холодным климатом. Или же, как говаривала любимица всех московских таксистов Маргарет Тэтчер, „Верхнюю Вольту с ракетами“. Ну так вот, от этого строя мы куда-то двинулись…
А где живем сейчас? Не знаю.
Знаю одно – очередей нет, продуктов навалом. От лобстеров и омаров до киви, манго и целого ряда незнакомых мне экзотических плодов. Зимой едим помидоры и свежий салат, правда китайский! Киви, разумеется, тоже привозные, но зато дешевле наших яблок.
Молодые девчонки метут тротуары норковыми манто. По количеству шуб из норок, енотов, чернобурок и песцов нас впору записывать в книгу рекордов Гиннеса!
Если честно, то приятно, что в радиусе пятисот метров можно купить все, буквально все. Помнишь кусочек улицы Дмитрия Ульянова от нашего корпуса „Б“ до Ленинского? Там всего-то четыре дома. Так вот, на этом клочке аж два супермаркета: наш вонючий гастроном стал „Джамбо“, а еще более вонючая „Кукуруза“, то есть овощной магазин на другой стороне улицы, где за картошкой, когда ее выбрасывали, стояла длиннющая очередь, превратилась в супермаркет по имени „Седьмой континент“. Накося выкуси…
На площади Гагарина – это не доезжая Калужской заставы, продовольственный оптовый рынок – там все дешевле процентов на двадцать-тридцать.
Телевизоры, стиральные машины, микроволновые печи, радиотелефоны и компьютеры продаются на каждом шагу. Каждый шаг – это не метафора, а реальность. Живая реальность.
Москва превратилась в одно большое торжище: у каждого метро – рынок, где все продается и покупается: на прилавках, в палатках, прямо из машин-контейнеров. Тут и хлеб всех сортов, и „ножки Буша“ – куриные ножки, и рагу из индейки, и хрен, и редька, и книги по хиромантии, и томные розы на немыслимо длинных стеблях, и орхидеи. И тут же женское белье из Парижа, итальянские туфельки и немецкие свитера. На самом деле – товар турецкий, южно-корейский или польский. Иногда китайский… Есть и специальные вещевые рынки – там ассортимент побогаче: кроме белья, костюмов, платьев, халатов, обуви, норки и дубленки с теми же этикетками.
Впрочем, если хочешь, чтобы этикетки хоть приблизительно соответствовали происхождению барахла, отправляйся в дорогие магазины – их тоже на душу населения больше чем достаточно.
Поражают автомобили: машин видимо-невидимо, и они мчатся вприпрыжку по нашему разухабисто-ухабистому асфальту. Сплошные иномарки: иногда малость подержанные, а иногда и новенькие; „Мерседесы-600“, „Вольво-850“, „БМВ-740“, „Джипы“, „Гранд Чероки“, „Таун-кары“, „Ауди-48“, „Рендж Роверы“ (справлялась у знакомых автомехаников). Для меня все они на одно лицо, или на один кузов, уж не знаю, как выразиться. На «Тойотах», «Хондах» и прочих «Фольксвагенах» разъезжает сейчас мелкота. Ну а «жигуленки», сгорая от стыда, возят старых чудаков-интеллигентов.
Подумать только, в 1989 году, когда мы с папой в первый раз приехали к вам в Штаты, я с недоумением спрашивала: что такое „джакузи“? А теперь в разговорах знакомых дам иногда мелькает: „Нет, джакузи ставить не буду… В наших условиях – непрактично“. Во как! А подвесные (натяжные) потолки? А матрасы, о которых вы с явным чувством превосходства говорили: „У нас же специальные матрасы…“?
Спешу сообщить, и подвесные потолки, и эти спецматрасы (не помню, как они называются) у нас теперь если не у каждого третьего-четвертого, то у каждого десятого наверняка.
Но что там джакузи, и что там особые матрасы. Несколько лет назад, живя с папой у наших приятелей в городе Майнце (тогда это была Западная Германия), я с нескрываемой завистью смотрела на пакеты молока, которые моя хозяйка Урсула держала не в холодильнике, а на кухонном столе, ибо молоко, черт его подери, не скисало. Для меня это было нечто сверхъестественное. А теперь эти самые пакеты с загадочной надписью „parmalat“ стоят и на моем столе рядом с плитой!
Конечно, можно спросить: на кой мне, пенсионерке, все эти новшества, начиная с долгоиграющего молока, кончая радиотелефоном „панасоник“? И без них, дескать, жили – не тужили. А наш Рахметов из романа Чернышевского „Что делать?“ и вовсе спал на гвоздях… Конечно, как все неофиты, мы малость преувеличиваем: наверное, не обязательно иметь телевизоры не только во всех комнатах, но и на кухне, и бегать на оптовые рынки в норковых манто. Но, ей-богу, носить зимой многопудовые изделия фабрики „Большевичка“ молодым девушкам малость надоело. Им хочется щеголять в невесомых меховых шубках, которые так идут и блондинкам, и брюнеткам. Кажется, на языке экономистов это называется „отложенный спрос“… В категорию „отложенного спроса“ входят и душистое мыло, и шампуни, и косметика!
Вот так теперь живут у нас люди…»
А вот выдержка из другого письма к сыну.
«…Дорогой мой ребенок! Надеюсь, ты помнишь, что сравнительно недавно я робко спросила тебя:
– Скажи, а может быть, у нас наступит что-то вроде нэпа? Разрешат иметь частную собственность? И начнется обилие-изобилие.