Жара усиливалась, а скорость движения студентов снижалась. Энтузиазма уже не было вовсе.
Наконец послышался первый слабый и пока робкий голос: «Далеко нам еще?».
А потом вопросы типа «Когда конец экскурсии? Скоро это кончится? Когда обед? Почему мы идем туда? Может быть, нам пойти вон туда? Туда, наверное, ближе? А где можно попить?» — сыпались все чаще.
А еще через полчаса основным вопросом стал «У кого есть вода?» Но воды, как оказалось, ни у кого не было. Хотя я шел далеко впереди, но хорошо слышал, о чем говорили студенты. Они ругали, жару, полевую практику и меня.
Студенты наконец вспомнили мои рекомендации и уже на пропеченные головы натянули майки или рубашки, закрыли безнадежно обгоревшие шеи и плечи и продолжали крутить головами в поисках питьевой воды или, на худой конец, дерева, в тени которого можно было бы укрыться и отдохнуть. К счастью, наш маршрут как раз и проходил мимо ставка — копаного пруда, окруженного высокими ивами. В этом водоеме, вовсю, словно автомобили в пробке, вовсю гудели жерлянки. Где-то в тростниковых зарослях, тихо и сладострастно постанывала пойманная ужом лягушка.
Толпа устремилась к ставку с явным желание напиться. Я не препятствовал, потому что хорошо знал, что даже самый жаждущий студент никогда не приложится к этому пруду.
И действительно, обогнавшие меня молодые люди вгляделись в его глубины и разочарованные отошли. Пить им уже не хотелось, так как этот пруд был единственным в округе местом свиданий для всех лягушек, жаб, чесночниц и жерлянок, а затем и яслями для их отпрысков. Головастики чесночниц были особенно многочисленны и особенно колоритны. Они развивались, по сравнению с другими лягушками, долго и за это время успевали достичь размеров мячика для игры в пинг-понг и обзавестись очень солидным брюшком.
В пруду их было огромное число — поверхность воды рябила от всплывающих на поверхность головастиков. У самого берега они лениво плавали, поблескивая перламутровыми брюшками, и обгладывая стебли тростника.
— Пить никто не хочет? — поинтересовался я .
Мне не ответили.
— Тогда может искупаемся? — продолжил я и стал раздеваться.
— А мы купальники не взяли.
— А я об этом говорил, — напомнил я, стараясь, чтобы мой голос был как можно более язвительным и направился к ближайшим кустам, чтобы надеть плавки. — Хотя вы можете и так.
— У меня купальник есть, — сказала Лена. Она разделась, быстро залезла в пруд и еще быстрее выскочила, истошно визжа.
— Какие они противные, я с этой гадостью купаться ни за что не буду!
— Напрасно, — сказал я. — Пробуйте еще раз, не пожалеете. Настоящий эротический массаж. Незабываемые ощущения.
— Нет, не буду — сказала неопытная Лена и присела с остальными в тени ивы.
Один лишь Боря, у которого после истории с зябликом начали просыпаться инстинкты полевого зоолога бродил по берегу, распугивая пузатых, как маленькие аэростаты, головастиков.
Я сделал два шага по илистому мелководью, с размаха плюхнулся в нагретую воду и поплыл к другому берегу. Я знал, что там было поглубже и попрохладнее. Я плыл дельфином, с удовольствием ощущая, как с каждым кивком волна сначала смыкается на шее, бежит вдоль позвоночника и, тормозя, взлетает вверх на ягодицах, и как перед ударом выходят на теплый воздух мои ступни. А кроме того, и головастики не подкачали — их упругие холодные тельца попадались в пруду с радующей регулярностью. От этого я испытывал восхитительное ощущение — словно сотни нежных, прохладных, женских (я настаиваю на принадлежности их именно к этому полу) пальчиков ласкали меня, начиная от лба и заканчивая подъемами стоп.
Наконец я добрался до дальнего края пруда. Здесь над самой водой нависали древние ивы. В этом тихом уголке был настоящий заповедник детенышей амфибий. Я бултыхался четверть часа в этом прохладном компоте и был почти до изнеможения отмассирован толпами головастиков. Я подумал, что легенды о русалках, которые способны были защекотать до смерти человека, не лишены основания и, не торопясь, поплыл к моим студентам.
Назад я плыл спокойно — брассом, стараясь двигаться так, чтобы не тревожить водную поверхность.
На выступающих из-под воды корягах сидели огромные прудовые лягушки. К ним неторопливо змеился уж, сверкая оранжевыми пятнышками за ушами, как пожарная машина мигалками.
Кормящаяся на пруду камышница, издали заметив мою торчащую над водой голову, испуганно заплыла за ствол лежащей в воде ивы. Однако водяная курочка спряталась за ствол не удачно — мне было хорошо видно все ее тело, матово-черное оперение, а в прозрачной воде — зеленые ноги с малиновыми перетяжками и фестончатыми оторочками на пальцах, которыми она слегка шевелила, удерживая себя на одном месте. Я, памятуя терпение и выдержку крокодила, скрадывающую жертву, еле шевеля руками и ногами и погрузив голову до уровня глаз, начал медленно приближаться к камышнице. Я подплыл к ней почти на метр, но мои некрокодильские нервы сдали и я раньше положенного срока, на пределе дистанции сделал рывок. Я только и сумел, что коснуться кожистой лапы птицы, как она с криком стартовала из-под ивы и, взлетев, взяла курс на берег — на моих отдыхающих студентов. Но никто из них не шевельнулся, и даже не обратил внимания, когда камышница, свесив ноги пролетела прямо над их головами. Только Боря, помнивший утреннюю зябличиху, как голкипер сделал прыжок, но тоже промахнулся.
Все это я вспоминал в реке, лежа на спине, чуть шевеля конечностями и наблюдая, как неспешно плывут мимо меня берега.
Головы водяных ужей торчали, как перископы подводных лодок, а при моем приближении змеи бесшумно и бесследно уходили под воду.
Зеленые лягушки, напуганные дрейфовавшим доцентом, прыгали с берега в воду. Одна из них то ли от напряжения, то ли от страха обмочилась, и траекторию ее полета обозначила дуга из блестящих капелек.
На прибрежной осоке сидели изящные стрекозы с чудесным научным названием — красотки-девушки. Сквозь их полупрозрачные зеленоватые крылья просвечивали стройные стрекозиные тельца, словно силуэты давших им название прототипов, стоящих в легких одеждах на фоне солнца.
Занятые делом, ловцы миног равнодушно посмотрели на сносимого мимо них течением преподавателя. Затем студенты углубились в раскопки очередной кучи в поисках материала для самостоятельной работы. Тем временем течение утащило меня до пришвартованной к берегу лодки заповедника. У этой сильно потрепанной многими поколениями студентов, потемневшей от времени дощатой посудины было единственное светлое пятно — недавно сработанное Сергеем весло. А чтобы все знали, кто их облагодетельствовал, мастер каленым железом, то есть раскаленным на костре гвоздем, выжег на лопасти свою фамилию и год изготовления — как это делает всякий великий художник.
Накануне Сергей для того, чтобы выяснить, много ли пескороек водится и у другого берега Дона, получил от директора заповедника разрешение сплавать туда на лодке. Директор выдал Сергею весла от судна. Я решил, что в первый рейс мы сходим вдвоем.
Хотя Сергей сказал мне, что умеет работать веслами, я решил проверить это и тоже сел с ним в лодку. И не напрасно. Сергей отсутствие техники гребли компенсировал избытком силы. Уключины пищали, когда студент, «топя» весла, так что они становились почти вертикально откидывался назад и делал рывок, как будто в его руках был гриф штанги.
До того берега мы так и не доплыли — левое весло не выдержало такого издевательства и сломалось. Течение было сильное, и Сергею, работающему уцелевшим веслом, удалось пристать только в полукилометре от места старта. Потом мы вдвоем почти час толкали посудину назад, пробираясь у самого берега по топкому дну. Когда мы прибыли назад к причалу, физкультурник Сергей был свеж, как огурчик, а я в который раз пожалел, что у нас сухой закон, и сказал, что зачет ему не поставлю, пока он не сделает новое весло.
То, что студент зарабатывает себе зачет знал весь заповедник — от директора до последнего лесника — так как из рощи весь день слышались удары топора. К дровосеку периодически направлялись делегации, чтобы удостоверится, что Сергей весь день колотит только по одному стволу и еще не извел всю дубраву. К вечеру он принес в лагерь свое творение — новое весло. Мастер рубил его по образцу другого, сохранившегося. Но хотя общие контуры были выдержаны довольно точно, изготовленное из дуба орудие гребли весило раз в пять больше своего соснового прототипа. Это особенно стало заметно тогда, когда Сергей устроил показательные испытания на реке. Как только весло приладили к пустой еще лодке, судно заметно накренилось на левый борт. Позже выяснилось, что и уключину Сергей сделал неудачно. Поэтому при ходе весла вперед, когда его лопасть касалась поверхности воды, мощная струя заливала всех, кто сидел спереди от гребца, а при завершении гребка облитыми оказывались и те, кто сидел сзади.
К сожалению, безделье преподавателя не могло длиться вечно. Наступил день зачета — последнего в этом семестре. Дальше у студентов начинались каникулы, а у меня отпуск. Педагогический процесс даже во время полевой практики очень утомляет преподавателя и поэтому на последнем зачете этого лета я не свирепствовал.
В частности, Аллу я только и спросил об общей численности обитающих под куполом церкви стрижей, и в качестве дополнительных вопросов — как звали попа и какой церковный праздник случился во время ее лежания под стенами храма.
Моника же во всем блеске вечернего макияжа, с гипертрофированными глазами настолько образно рассказывала, как на нее нападал сорокопут, что можно было подумать, что речь шла не о птице, а о насильнике.
После доклада Лены студенты с брезгливостью рассмотрели плавающих в банке пескороек, которых она во время своего отчетного выступления периодически доставала из банки своими изящными ручками. Но, конечно же, героем этого дня, да и всей практики, был Боря. На зачет он явился с мешком, который и опорожнил прямо на главной площади заповедного поселка. Из мешка вывалился «зачет» Бори — слепыш.