е является подвигом. Да, мир клином не сошелся на ней, но на данном этапе он, увы, сошелся на ней, и мне приходится юлить, уступать ― и то беспрестанно у меня с ней скандалы, и я боюсь, что она разозлится и расскажет Марии Александровне, что у меня были деньги и я их проел, а моя версия ведь, что у меня ничего не было, оттого я и плачу мало. Вот и зависишь от чорт знает кого. Веду грязную жизнь, в школе ― мертвечина и скука, дрожишь, как бы чего не вышло с хозяйкой, голодаешь, очень мило ― и все же может быть еще хуже, и должен еще быть довольным. Танцую я на канате, да и только. И очень боюсь себе сломать нос или хотя бы поранить. Надо быть льстецом, дипломатом… А очень противно заниматься дипломатией по мелочам, имея дело с идиотами, от которых зависишь. И есть, есть хочется. Сегодня зайду к Л.Г.; надо взять ватник и дневники; а потом уже и книги заберу. Может, угостит чем-нибудь (хотя на нее в этом смысле не приходится рассчитывать). И козинаки не взял ― денег нет, и в баню надо сходить. Мучают язвы на ногах. Да, дорогуша, ты что-то превращаешься в сварливую старуху. Хочется обновления, да и сытости хочется. Ну, пожалуй, пойду посмотреть вестник ― погода хорошая, и в комнатах холоднее, чем на воле. Руки грязные, а чтобы вымыть ― целая история: нет посуды собственной для воды, а просить ― c’est toute une longue histoire[271]. Н-да-с. Ну, пойду.
26/II-43
Жизнь течет своим чередом. Получил «хор.» по физике. Ссоры с соседкой. Должен старику-молочнику 110 р. за булочки и лепешки. Вчера получил в распреде масло; сегодня продал его за 120 р. (400 г). 25 р. уже ушли: 5 р. на чистку ботинок (век уж не чистил), 12 р. ― пирожок с повидлом, 10 р. ― бублик, 3 р. ― конфета. Надо же есть. Сегодня в школу не пойду, буду обедать в Союзе, зайду на почтамт. Может, на Калининской дают козинаки ― тогда возьму. У меня три карточки ― моя и две от Шильдкрета. Так как есть деньги, то я смогу сытно пообедать в Союзе. Думаю, что молочнику дам 60–70 р., если не будет козинаков и обеды не будут очень дорогими. 28го пойду к П.Д. (позвоню ей завтра) и получу, по-видимому, причитающиеся 100 р. Был у Л.Г., забрал дневники. У нее были 10 и 12 №№ «И.Л.»; они дьявольски интересны, но, увы и ах, нигде их нельзя достать, а она, конечно, не одолжила. Единственный действительно интересный журнал ― «И.Л.», а достать нельзя. Читал «Сущий рай» Олдингтона. Конечно, очень талантливо, но, на мой вкус, чересчур много эротики. И наивно все-таки. Французы лучше пишут, тоньше. Эх, что бы я ни отдал для того, чтобы прочитать хоть одну книжечку NRF за 1939й год! Нет, обязательно надо достать последние номера «И.Л.» ― там есть статья Песиса о французской литературе, о Ромэне, Монтерлане… Все это необходимо прочесть. Сейчас начал «Подросток» Достоевского. От Али давно нет писем. Наши сводки стали «скромнее» ― но недаром Сталин предупреждал против чрезмерного оптимизма и представлениях о близкой и легкой победе. Гарвин, лорд Бивербрук вновь требуют скорейшего открытия Второго фронта в Европе и говорят, что l’occasion[272] может не повториться год или два и что сейчас ― «самый раз» для удара на Германию с северо-запада, дабы поддержать наше великолепное наступление и не дать возможность Гитлеру перегруппироваться и реорганизовать свои силы. В телеграмме Рузвельта Сталину по поводу 25й годовщины РККА ― ни слова о действиях объединенных наций. Корреспонденты задают Рузвельту всякие каверзные вопросы насчет 2го фронта и приказа Сталина, но Рузвельт увертывается. В Тунисе союзники отбили наступление войск держав оси и нанесли им тяжелые потери.
27/II-43
Вчера продал масло за 120 р.; 1 суп и 3 вторых стоили 14 р.; 25 р. истратил утром на бублик, конфету, пирожок с повидлом; итого ― 40 р. 5 р. на чистку ботинок, 20 р. на пряники; в общем, сегодня молочнику заплатил 50 р., и т. к. он еще принес лепешку, то остаюсь ему должен 101 р. На Калининскую не заходил ― просто забыл. На почтамте ― ничего. Читаю «Подросток» Достоевского. Вчера телеграмма от Мули: «Телеграмму получил рад возобновлению учебы перешли Алину карточку верну срочно пересниму обнимаю Муля». Нет, карточки я ему не пошлю ― не хочу рисковать потерей. Может, пошлю другую, менее для меня ценную (более раннюю), а ту, которую получил из Ракпаса, не перешлю; она мне слишком дорога. Итак, написать письмо Муле ― и о хозяйке тоже изложить положение. Выучить химию, узнать насчет прикрепления в распреде хлебных и сахарных карточек. Говорят, скоро будут давать масло за февраль. Оказывается, давали 400 г топленого; было бы гениально иметь 400 г топленого масла: с лепешечкой, эх! Но для того, чтобы «поймать» это масло, надо караулить и тому подобное. И, кроме того, все равно надо было молочнику заплатить и пообедать в Союзе. Завтра, вероятно, обед у П.Д. Вряд ли сегодня успею сделать все намеченное. À Dieu Vat.
3/III-43
В воскресение утром был у П.Д. Были превосходнейшие блины, красная икра, топленое масло, колбаса, белая булка, café au lait[273], сахар… Лафа! ― По случаю Масленицы. Давненько я не ел блинов. Необычайно приятная вещь! В тот же день был у Горского ― товарища по бывшей школе 64й. И там мне повезло: уха, вкусная рисовая шауля… и опять блины! Блинный день, décidément[274]. А вчера ночью я опять заболел, опять меня трясло, как в лихорадке, опять рожистое воспаление, по-видимому, ничто иное. Опять придет доктор и пропишет стрептоцид, опять Мария Михайловна хлопочет, все то же самое: l’histoire se répète[275]. Письмо от Али: у нее авитаминоз, она хворает, опухают десны, и, кажется, выпадают зубы. Она иронизирует: «После войны отрастут». Н-да… Но все время подчеркивает свою бодрость. Телеграмма от Мули: «Эренбург рекомендует обратиться Алексею Николаевичу Малая Никитская 2 рассчитывает он поможет вернуться Москву целую Муля». Как только смогу, телеграфирую Муле, что эти шаги давно уже предприняты; как бы он, по бестактности и желанию помочь, не стал беспокоить Толстых, а ведь это может мне повредить. У Лидии Григорьевны видел дьявольски интересные номера 10 и 12 «И.Л.». Страшно трудно, почти невозможно достать этот журнал, а между тем это, пожалуй, единственно «читабельный», единственно подлинно интересный журнал. Прочел «Подросток» Достоевского. Чад, бред, но читаешь, не отрываясь. Все это, конечно, страшно теперь отдалено от нас, все эти чувства и прочее, но Достоевский такой мастер, что проглатываешь эту устарелость темы, да еще с лихвой. Какой писатель! Но как он не выносит «вольнодумцев»! Нет-нет, да и кольнет! Теперь читаю «Эпилог» Дю Гара в «И.Л.» за 1940 г. Между прочим, Т. Пливье ― очень талантливый писатель, его вещи мне нравятся. Говорят, новые два первоклассных романа: Pearl Buck «Драконово племя» ― о борьбе китайцев (печатается в январском № «И.Л.»), и «Луна зашла» Дж. Стейнбека ― о войне. Недурно было бы позвонить П.Д., что я опять заболел, и она бы принесла что-нибудь поесть, но il ne faut pas abuser[276] и рисковать тем, что надоешь, ради жратвы на один раз ― нелепо.
4/III-43
Продолжаю болеть. Читаю «Клима Самгина». Молочнику должен 88 р. (недурно!). За день съел тарелку супа и тарелочку рисовой каши. На Калининской выдают козинаки; постараюсь упросить М.М. получить мне завтра. Щекотливо то, что ведь все это на ее деньги (хоть я и отдам, а все-таки неловко просить что-либо получать). Шильдкрет дал две карточки в столовую; одной пользуется М.М., а я получаю лишнее второе: c’est toujours ҫa[277], настаивать же на 3м втором при наличии безденежья и ношения М.М. обедов нельзя. Написал письмо Але; уже отослано М.М. Завтра напишу открыточку хозяйке. Была докторша, прописала стрептоцид, диагноз ― рожистое воспаление, да еще, по-видимому, лимфатические железки подгуляли. Направление в больницу не дала, говорит ― не примут; рекомендует пойти к хирургу. Еще одна соседка говорила с А.А. обо мне; та обещала постараться выхлопотать мне помещение в какую-нибудь хорошую больницу. Держу пари, что если она или Литфонд что-либо выхлопочут в этом плане, то к этому дню я уже буду здоров, и ни чорта не получится, а потом опять заболею, и будет поздно! Все ругают больницы; есть одна-две хороших, где и кормят неплохо, но попасть в них ― toute une histoire[278]. Впрочем, может А.А. чего-нибудь и добьется? Все может быть. Была сегодня какая-то особа, переписывающая всех жильцов, ― фамилия, и.о., где работаешь, какое отношение к Союзу писателей, сколько кв. метров в комнате. Ух, не люблю этих переписей, опасаюсь их! М.М., по моей просьбе, позвонила П.Д.; та придет завтра и принесет что-нибудь пожрать; ура-ура-ура! Может, это и унизительно, но, скорее всего, нет, потому что П.Д. ко мне расположена, помогать в плане жратвы может, и Л.И. указания ей дала на этот счет. Опять-таки, c’est toujours ҫa de pris[279]. Наши войска взяли Ржев; это хорошо для москвичей. Да, важно убедить М.М. взять завтра козинаки ― страшно не хочется проворонить их, а сегодня уже давали, может, завтра уже не будет. Но я ей, наверное, должен чорт знает сколько! Стремительно наступают сумерки, так что трудно писать. Кончаю. À Dieu Vat!
16/III-43
Позавчера была П.Д.; принесла рису (сырого), полнейшую тарелку плова с мясом, бутылочку молока, банки топленого масла, колбасу, кускового сахара, булки. Очень здорово получилось! Молочнику должен 88 р. Сегодня был у хирурга; у меня тромбофлебит и рожистое воспаление (рецидив); я взял на всякий случай направление в больницу, но никуда, кроме как в Тахтапульскую, меня не положат (из-за того, что рожистое воспаление ― инфекционное заболевание), а в Тахтапульскую я не поеду, потому что это ― у чорта на куличиках и никто не будет ездить привозить шамовку. Лежа здесь, по крайней мере, носят из Союза, да и П.Д. заходит (зайдет завтра, ура!), а там… Да и вообще считаю, что «дома лучше» ― особенно потому, что сейчас можно ложиться только в очень хорошую больницу, стационар, например, или институт физическ. методов лечения. Выхлопотать через А.А. и можно было бы, да с рожей не примут. Пришли 100 р. от Али; отдам молочнику долг. Сегодня получил 600 г макарон и 50 г зеленого чая, который загоню молочнику в счет долга, да еще 20 р., а остальное доплачу. Итак, есть макароны, есть немного риса; хлеб взял на 3 дня и загнал; съел 2 пирожка с повидлом, пряник, лепешечку; сглупил, конечно, но есть хотелось-то! Читаю «Клима Самгина».