[413], я всегда мог бы сказать, что думал, что конфеты дают в двойном размере, чем и объясняется, что я выбрал именно цифру 400, а не, скажем, 800. Так или иначе, мне свешали 400 г, и я быстро-быстро ушел, боясь, как бы первая не сказала второй: «200!» Конфеты я продал 36 штук за 72 р. (по 2 р. штука); остальные штук 10–15 съел в два присеста (вкуснейшие конфеты, жалко было продавать!). Потом, о эпопея! ― я пошел, поплелся вернее, т. к. у меня ужасно болят ноги в залатанных ботинках, опять на Алайский базар, где вновь купил карточку за 20 р., потом проковылял в детмаг, взял 200 г конфет и продал их за 40 рублей; что мне позволило купить булочку, 4 бублика и пирожок с повидлом и, таким образом, хоть вечером-то насытиться. Но сколько беготни из-за этого, сколько потерянного времени! Сегодня после испытаний, пообедав в детстоловой (там приходится тратить массу времени: там беспорядок дикий, нет посуды и т. д.), поехал в Старый город к Усовой, жене знакомого моего, доцента ТГПИ Д.С. Усова, милого и культурного «интеллигента», только недавно умершего. Ее не было дома. Тогда я отправился в другой конец Старого города отыскивать перерегистрационный пункт. (Вчера я был в 6м о/м, стал на военный учет и получил повестку на перерегистрацию на завтра, 4го числа.) Нашел этот пункт, где мне сказали, что придется потратить целый день на это дело: опять медкомиссия, опять военком, опять все сначала. Надеюсь, что и результат будет тот же, что и раньше, ― т. е. что меня оставят в запасе и в покое. Пусть Бог будет мне в помощь ― и все будет в порядке. Плохо то, что завтра до явки в 12 часов на перерегистрационный пункт придется ехать к чорту на куличики на консультацию по французскому языку в школу 147ую, там, где я буду сдавать, и сдавать придется 5го, т. е. тогда, когда будет очень важная консультация по алгебре у нас в школе. Как это я все успею, и кончится ли перерегистрация окончательно завтра, не скажут ли, как во времена призыва: «Заходите завтра утром»? С них станет! Конечно, всех скопом поведут на медосмотр, а я грязный, и мыла нет, и бани не работают, и будет стыдно перед остальными… Bah! Pourvu que ҫa se termine bien, le reste ― on s’en font, des détails aussi.[414] Встретил Алешу Пумпянского; его тоже не берут à cause de son origine[415] (Эстония до СССР), и он надеется, что его не тронут. И я надеюсь. Сегодня здорово загорел. Никаких особенно важных или сенсационных международных новостей нет. Дэвис из СССР возвратился в США; налеты 100 «летающих крепостей» на Неаполь, налеты союзной авиации на Сардинию, о. Пантеллерию и Сицилию. Налет 500 германских самолетов на Курск. Налет германских самолетов на город в Юго-Восточной Англии, позавчера ― на Лондон (эх, черти, все-таки на Лондон налетают, но это уже не то ― не «ковентрировать», а «эссенеи» и «Тунисград»). Между прочим, я уверен, что будут налеты на Москву. Сегодня одна добрая душа взяла для меня в детмаге 400 г льняного масла (была колоссальная очередь). Я его вечером продал за 130 р., ce qui m’a permis[416] купить булочку, 4 бублика и 1 пирожок с повидлом и быть сытым вечером и оставить немного денег на завтра. Сегодня за проезд без билета в трамвае меня отвели в милицию (злая контролерша отвела меня, а когда узнала, что я ― учащийся, язвительно сказала: «А еще будущий инженер!» ― что меня очень внутренне рассмешило, потом я еще больше смеялся, когда увидел, как она бегает за каждым милиционером, чтобы он меня оштрафовал, и каждый отвечал: «Да ведь это же не мое дело, чорт возьми!» (Конечно, по-русски.) В конце концов я попал на добродушную милиционершу, которая меня отпустила, после того как я обещал, что больше не буду. Я вспрыгнул, как коза (из-за 25 рублей) и ушел, сказав: «Будет сделано, тов. начальник!»
Что день грядущий мне готовит?
4/VI-43
Пишу утром. La journée a commencé plutôt mal![417] Что-то произошло на трамвайной линии, и потому, проехав только одну остановку, я с полдороги возвратился домой, и консультация s’en est allée à l’eau[418]. Придется завтра утром ― если не скажут явиться опять на перерегистрацию ― придется поехать прямо на экзамен. Ведь я ни разу не заглядывал в книгу, и не знаю грамматику, и не имею понятия о преподавателе, который меня будет спрашивать, и потому рискую поражением и провалом! Mais espérons que tout ira bien ― c’est tout ce qui reste à faire.[419] Через часок поеду на регистрационный пункт. Написал письмо Але и открытку Муле. À Dieu Vat.
4/VI-43
Пишу вечером. Сегодня решилась моя судьба. Я мобилизован на работу в промышленность; должен явиться в понедельник без вещей. Одно утешение: кажется, я буду жить, где живу, и работать в самом Ташкенте: так сказал мне писарь, хорошо ко мне относящийся: «Сейчас набор на ташкентские заводы, а пришли бы вы позже ― был бы уже на Чорчик». И точно подтвердил, что я работать буду в Ташкенте. Надеюсь, что это будет так; в таком случае, это гораздо лучше, чем отправляться куда-то к чорту на куличики. Но будет ли это так? Меня сейчас беспокоит вопрос о школе ― экзамены сорваны, но необходимо добиться аттестата, выдачи его или соответствующей справки без испытаний в максимально, предельно короткий срок. Я покажу повестку, скажу, что мне надо в понедельник быть с вещами и потому очень прошу выдать до аттестата, по крайней мере, справку, «потому что страшно досадно, что меня мобилизуют как раз во время экзаменов, и не пропадать же 10му классу» и т. д. Все дело в том, что решат директорша и завуч; необходимо, чтобы решение было в мою пользу. Сегодня вечером был у Горского; решил сдать экзамен по французскому в 64й школе, а не в этой 147, что так далеко. Это, в конце концов, моя прежняя школа, и я не думаю, что там будут чинить препятствия из-за формальностей и согласятся, чтобы я сдал экзамен и получил справку. Я хочу сдать, чтобы три первые отметки были отличные (по экзаменам); этим легче будет склонить «начальство» на выдачу аттестата. Занял у Горского 50 р. Таким образом, должен 70 р. ему. Завтра или послезавтра он должен достать пива. Говорят, КП Англии влилась в тред-юнионы; говорят, Красный Крест отказался расследовать «катыньскую бойню»; говорят, Сикорский отмежевывается от прогитлеровцев; говорят, в Ташкент приехал какой-то митрополит. Сегодня письмо от Али. À Dieu Vat.
5/VI-43
Сегодня утром сдал французский яз<ык> в 64й ср<едней> школе на «отлично» и получил соответствующую справку. Говорил в моей школе с завучем и директоршей. Дело обстоит так: для того, чтобы освободить меня от испытаний, необходимо, чтобы я представил или справку из военкомата о том, что я действительно призван на работу в промышленность, или справку с завода, на котором я буду работать. Все дело в том, что повестка ― недостаточное основание (для ГорОНО) для освобождения от испытаний. Там (в ГорОНО) могут сказать: «А вдруг его отпустят, ведь еще это только повестка, и ее недостаточно». Ну что ж, ничего не поделаешь, придется постараться взять в военкомате такую справку; думаю, что добьюсь этого. Ведь очень важно получить аттестат. Повестка у меня написана на завтра (на 6ое), но я приду в понедельник, поскольку мне сказали, чтобы я пришел в понедельник (я это помню), и, кроме того, завтра ― воскресение. В конце концов, поскольку сказали являться без вещей, то это еще не окончательный день явки, и если и взаправду надо было являться в воскресение, а я явлюсь в понедельник, то беда не будет велика, по крайней мере, я так думаю. Есть хочется дико, но денег нет, в гастрономе нет ничего, чего бы я не взял, а в детмаге ― толпа за маслом, которое я уже получил и которое уже продал. Эх, как хочется есть! Но ничего не поделаешь. Горский сказал, что с пивом ничего не вышло. Он должен зайти в час; питаю надежду, что угостит обедом в своей столовой; не бог весть что, но ведь есть необходимо. В предчувствии тяжелых испытаний наслаждаюсь бездействием и ленью; воображаю, как придется trimer[420] и каким я буду грязным. Какой Аля молодец ― прямо замечательно! Я рассуждаю, что поскольку и она, осужденная, и находясь в заключении, и учитывая все условия, не потеряла бодрости и может писать такие письма, то я надеюсь, что я буду не в худших все-таки условиях, чем осужденная на 8 лет, и тоже «не сломаюсь». Собираюсь читать Куприна. Эх, свобода! Как я ее ценил и любил! Хотя, в общем, жилось мне одиноко и голодно, хотя я скучал беспрестанно и часто думал о самоубийстве, хотя я сетовал на жизнь, ― но все-таки мне кажется, что я бы ни на что не променял мою убогую комнату и грустную, бесплодную свободу. Меня часто осеняло счастье, внезапное, как вспышка магния: я ― свободен! Я могу идти по той улице, которая мне нравится, идти когда хочу и куда хочу; я могу воротиться с полдороги, посидеть в парке, могу отказаться от намеченной цели прогулки… Я могу лечь спать тогда, когда мне это заблагорассудится, и встать тогда, когда мне этого захочется. Я могу читать, или писать, или просто сидеть и думать. Я ― свободен. По сравнению с другими, вечно спешащими, вечно занятыми чем-то и как бы одержимыми тревожной лихорадкой целеустремленного действия, я все время чувствовал свое превосходство: они ― рабы, а я ― свободен. А теперь и я попал в общую кашу, и очень важно в ней не захлебнуться и оставаться на поверхности. Я себя утешаю тем, что все ― временно и преходяще, и этот период моей жизни кончится так же, как кончались и все предыдущие, и наступит новый период. В изменении ― спасение (в данном случае). В Алжире создан Французский комитет национального освобождения под председательством де Голля и Жиро. В него входят генералы Жорж и Леклерк, Массини, Андре Филипп и Моннэ. Ги-Катру ― ген. – губернатор Алжира. Этот комитет возьмет власть во Франции в свои руки после высадки союзников. Жиро назначен главнокомандующим.