1943–1944
Подготовка текстов этого и предыдущего разделов Е.Б. Коркиной и А.И. Поповой.
Записки сумасшедшегоМаленькая повесть
Глава 1Некоторые приключения и отъезд
Я ― выругался.
Подняв голову, я увидел, что совсем близко надо мной нагло парил черный орел.
– Безобразие! ― сказал я.
Я схватил орла за крыло, свернул ему шею, как курице, сел на тротуар, ощипал орла и попытался съесть его так, сырым, ― но орел был жесткий, и я с отвращением вышвырнул его в ближайшее открытое окно ближайшего дома.
Я выругался вторично ― и пошел вперед, влекомый голубой далью, которая не существует и никогда не будет существовать.
Я шел по серой улице, между двумя рядами серых домов.
На линии горизонта улица сужалась до пределов точки. Я сказал:
– Я хочу, чтобы она была узкой там, где я иду, а не там, где меня нет, чорт возьми!
И улица сузилась, и дома приблизились друг к другу, и меня сдавило их стенами, и я превратился в лужицу, а потом в Ничто, ― а потом во Все.
Но это не был сон и я не проснутся вспотевший, но счастливый; я пошел дальше, я просто пошутил с улицей.
Я остановил дюжего рыжеволосого детину и, поцеловав его в лоб, сказал ему:
– Ты ― Ротшильд.
После чего я ему дал две звонких пощечины.
Рыжий меня избил ― но я был горд: я оскорбил Ротшильда.
…Но я другому отдана,
Я буду век ему верна, —
сказала Татьяна. Слегка подурневшая и располневшая, конечно, но все же Татьяна.
О девочка, неповторимые черты. А муж кто? Одни говорят ― старый хрыч, другие ― молодой хрыч.
Но я другому отдана,
Я буду век ему верна.
Ну и будь верна. А Пушкин был верен Арине Родионовне. Няня рассказывала сказки. Народные сказки Арины Родионовны, издание двадцатое. Мило, хорошо.
Прочь, цитаты!
Вот идет Франциск Первый. Ваше величество, что вы здесь делаете? Вам надо на свидание с маркизой, а вы идете в кино. Маркиза вас бессовестно надувает, сир, весь двор знает о ее связи с сенешалем, лишь Вы ни о чем не подозреваете. Долой с глаз моих; хоть вы и Франциск, но я почище король, чем вы.
Меня поджидает великолепный/великолепный/конь, белый, белейший ― Конь Смерти, Конь Жизни.
Жеребец под ним сверкает
Белым рафинадом.
Опять цитаты!
Гоп-гоп, гоп-гоп, на коне по мостовой цок за мной ― свита, трубите, трубачи. Позади ― Франциск I. Прямо в замок, по мостовой цок, топ-топ. Цитаты как мухи!
Трубачи трубят… Но что трубят они? ― О ужас: ― похоронный марш Шопена. Мне устроили национальные похороны. Большое спасибо, но я хочу жить. Все подстроил Франциск Первый, ― знает ведь, что маркиза отдалась сперва мне, а потом уж ему. Вот и бесится, думает ― я не замечу, что меня хоронят.
… ― Дракон подан и ждет, Ваше сиятельство.
– Знаю. Идите.
Великолепный китайский дракон, зеленый, с выпученными глазами, распластался у подъезда; он был опоясан богатым седлом.
Я мигом вскочил на него ― тут я не рискую быть похороненным ― и сказал:
– В страну фей.
Дракон хрюкнул в ответ, и мы сразу поднялись вертикально в воздух, наподобие автогира; очень это удачно у нас получилось.
Глава 2В стране фей
Мы летели, по часам Лонжин, ровно час и двадцать пять минут, летели в каком-то тумане, очень быстро.
Мы даже не летели, а просто поднимались; взмах крыльев ― и все вверх, вверх…
Потом мы так же стремительно стали опускаться.
Вот она ― жизнь: вверх, вниз, вверх, вниз. Сегодня ― ты, а завтра ― я. И прочее и тому подобное. Все вместе взятое называется философией.
Мы приземлились на лужайку перед большим зданием.
Лужайка была пурпурного цвета, а дворец (ибо здание было дворцом) был сооружен из разноцветных камней, каждый величиной с кирпич; эффект был весьма поразительным.
Я соскочил с дракона и быстро направился к дворцу.
Миновав двух неподвижных алебардщиц (в стране фей все должности исполняются женщинами), я прошел во внутренние помещения.
– Пропуск! ― заревела мегера у конторки, вооруженная здоровенным браунингом.
– Свои, ― спокойно ответил я, и она, присмиревшая, пропустила меня.
Впоследствии я узнал, что мегера убивала всех, пытавшихся войти во дворец.
Ведь во дворце жили Феи Судьбы, и никто не должен был их видеть, этих всемогущих правительниц, вершительниц наших земных начинаний.
Великий Случай помог мне ― и я произнес тот пароль, который спас меня от пули и открыл доступ во дворец.
Я поднялся по широкой лестнице… залы, залы, анфилады пустых зал и зеркал.
На стенах ― картины в золоченых рамах.
На потолках ― тяжелые люстры.
О стиль Ампир! Даже в стране фей ты преследуешь меня.
Наконец, пройдя через десяток пустых комнат, я очутился перед закрытой дверью.
На двери кнопками был приколот лист бумаги, на котором было написано:
НЕ БЕСПОКОИТЬ
РАБОТАЕМ
Недолго думая, я толкнул дверь и вошел.
Моим глазам представилась необычная картина.
За круглым столом сидели три красноносых растрепанных женщины в неряшливых кимоно.
Они пили вино в чайных стаканах и играли в карты. Это были Феи Судьбы. Они, казалось, ничуть не удивились моему нежданному появлению.
Я разозлился.
– Какого чорта вы в карты дуетесь, чорт вас возьми совсем! ― заорал я. ― Тут судьба человека, а вы…
Феи Судьбы поднялись разом.
– Молодой человек, вы ошибаетесь, ― сказали они хором. ― Нас три сестры. Старшая ― Фея Бед. Это она приносит людям болезни и несчастья всякого рода. Средняя ― Фея Будней. Она делает судьбу человека серой и обыденной. Младшая ― Фея Счастья. Она посылает людям все то светлое и хорошее, что они испытывают в своем существовании. Когда надо решить судьбу какого-нибудь человека, мы садимся играть в дурачки. Та фея, которая остается в дураках, получает неограниченное право распоряжаться жизнью этого человека.
Что-то в тоне этого сообщения мне не понравилось. Я тихо спросил:
– Чью судьбу вы сейчас разыгрываете?
Все три феи хором ответили:
– Вашу.
– Но кто же остался в дураках? ― спросил я еще тише, предчувствуя недоброе.
И Феи Судьбы мрачно ответили мне:
– Старшая ― Фея Бед.
– А-а-а-а!.. ― закричал я.
И проснулся. Это был сон. Но что не сон? Жизнь ― сон.
А я изрекаю афоризмы мудреца. Мне ― хвала и слава.
Глава 3Несколько слов о…
Не думайте. И я тоже любил когда-то. О, да. Ее прелестная головка была украшена не менее прелестной шляпкой, изображающей собой блин с гарниром из искусственных цветов. Вуалетка со шляпки спускалась до милого ротика, придавая некое обаяние тайны всему ее образу.
Она была изящна, смешлива, безрассудна. Она ужасно любила сладкое, катанья на лодке и японские веера.
Мы любили друг друга год, а потом она сказала мне: «До свиданья».
И больше я ее не видел.
Вот видите… И это была большая любовь ― подумайте:
– Целый год!
…Уже поздно. Круглые светящиеся часы на площади показывают полночь. Пора идти домой спать.
Раз, два, шагом марш.
Ночь тиха, на небе ― звезды.
Раз, два.
Однако сзади ― какие-то шаги. Оглянуться? –
Так и есть: ― идут два человека. –
Раз, два, три, четыре.
Раз, два, три, четыре.
Попробую пропустить их вперед. Нет, они тоже замедлили шаг.
Все ясно.
Они хотят меня убить.
Это ― тайный суд, хакенкрейцер, мафия.
Просто ударят ножом ― и конец.
Раз, два, три, четыре.
Я круто поворачиваю назад и иду в обратном направлении.
Тайное судилище продолжает свой путь.
Значит ― они охотились не за мной.
Ночь тиха, одиноко горят фонари.
Раз, два; раз, два…
Дом.
Лестница.
Дверь.
Спать.
…Дважды два ― четыре.
На горизонте мышления золотыми буквами горит это самое мудрое из всех наимудрейших изречений человека.
Дважды два ― четыре.
Человечество благодарит свой собственный гений, позволивший ему изобрести эту квинтэссенцию разума, это самое последнее из наипоследнейших слов цивилизации.
Благодарное человечество коленопреклоняется перед могуществом своего собственного ума.
– «Дважды два ― четыре» –
Как это просто!
проникновенно!
глубоко!
Благодарное человечество вполне довольно этой формулой бытия, сразу объяснившей все необъяснимое, разъяснившей все неразъяснимое, разрешившей все неразрешенное.
Прежде, ― давно, ― алхимики грезили о философском камне.
К чему он теперь? –
Мы все поняли, все знаем, благодаря математике.
Дважды два ― четыре.
Четыре? –
Нет. ― Миллион, три, нуль.
Дважды два ― всегда сколько угодно.
Но только не четыре.
…Слезы выступили у меня на глазах. О ком я жалел?
Ни о ком. Что вы! Я такой черствый ― разве могу я о ком-нибудь жалеть? Но слезы все-таки выступили у меня на глазах. С чего бы это?
Открою секрет: я выпил рюмку водки.
Жжет горло. Ничего не понимаю ― почему люди пьют водку? Слезятся глаза, глотка в огне… В чем же удовольствие?
Эффект второй рюмки уже менее ощутим, ― так сказать, физически. Бледная жидкость льется и пьется легче; глаза ― лишь блестят, а слез ― как не бывало.
Содержимое третьей рюмки поглощается совсем безболезненно, словно вода.
И так далее и тому подобное.
А в итоге ― человек пьян.
Я пьян, ты пьяна, мы все
безбожно пьяны.
Мы говорим глупости.
Впрочем, будучи в трезвом состоянии, мы также несем околесицу.
– Дда, очень ххорошо. И вообще.
– Я пьян, ну и лладно. Все сволочи ― ну и лладно.
А утром болит голова, и прескверный вкус во рту. Дело известное.
К чему пить? Пьют трезвые, пьют лишь те, кто думают вырасти духовно в пьянстве, отрешиться от скучного «я».
Я не пью –
я пьян всегда.
Глава 4Увертюра ― финал
Я вышел из дому и пошел по широкой белой дороге. Я шел с котомкой на плече и с палкой в руке.
Светило солнце, пели птицы на деревьях. Небо было синее, солнце желтое, трава зеленая, дорога белая.
…Дорога белая. Путь далекий, дорога белая, куда ведешь ты меня? Я достигну забытого замка, где лежит спящая красавица, я достигну всего, я ничего не достигну.
Солнце закрыто тучами, дорога серая, трава поникшая. Замолкли птицы, и деревья бессильно склонились к земле.
Дорога серая, путь далекий… Я иду обратно.
Я иду обратно ― и все более и более углубляюсь в область неизведанного и непознанного, неожиданного и непонятного.
Я тверд и слаб, я человек.
В этой области ни солнца, ни неба, ни птиц.
Я все глубже проваливаюсь в пустоты мрака.
Я брожу по темным скалам, я плаваю в подземном море, я задыхаюсь. Но я говорю себе:
– Плыви дальше, иди глубже. Не смейся и не плачь.
Ибо силы нужны и бодрость и мужество.
Чтобы понять и принять
– и простить –
самого себя.
Февраль 1944 г.
Литературный институт ССП СССР
Студент 1-го курса Георгий Эфрон
Творческие работы
Маленькое объяснение
Несколько предварительных слов о сдаваемом.
Прежде всего я скорее переводчик, чем прозаик. Писать прозу для меня не так «внутренне обязательно», как переводить.
Сдаю здесь в качестве т. н. «творческих работ» две вещи, носящие для меня фрагментарный характер. Они мне ценны и нужны как вклад во что-то бо́льшее; не сомневаюсь, что их самостоятельно-художественное значение очень низко.
Они ― только часть моего «диапазона», они ― не случайны, но односторонни.
Короче говоря и одним словом ― je le donne pour ce que ça vaut[687].
P.S.
Из готовых работ у меня есть еще сказка и два перевода с французского яз<ыка>. Не даю их, потому что еще не успел переписать набело.