Я открыл дверь и вошел в кафе. Дверь противно заскрипела, когда я отворял, но закрылась бесшумно. Я сел за ближайший столик.
За цинковой стойкой, нагнувшись, стоял хозяин заведения. Он был толст, лыс и кругл, в подтяжках поверх рубашки с закатанными рукавами и в фартуке поверх брюк и рубашки. За ухом у него потухал окурок; левой рукой он подпирал, облокотившись, румяную щеку, а в правой держал карандаш и что-то писал. Губы его, под рыжими усиками, шевелились. Очевидно, он подсчитывал дневной доход. Когда я вошел, он тряхнул головой и выпучил на меня глаза. Увидев, что я хорошо одет, он тотчас же подбежал к столику, где я уселся и прошептал, улыбаясь:
– Что прикажете, мсье?
– Один Перно́.
– Хорошо, сейчас, мсье.
Я оглядывал помещение. Оно состояло из маленького зала. Налево от входа ― цинковая стойка с батареями бутылок вдоль стены, направо ― ряд столиков и стульев. По стенам ― рекламы аперитивов: Бирр, Синзано, Дюбоннэ, Сент-Рафаэль. В глубине зала, налево, маленький стол с протянутой поверх зеленого сукна поперечной сеткой: вероятно, стол для игры в пинг-понг. Продолговатые окна вдоль левой стены занавешены когда-то белыми занавесками. В углу, около двери, ведущую во внутренние комнаты, спит, скрючившись, фокс-терьер.
В противоположность кафе на площади, это кафе было совершенно пусто. Быть может, здесь играл роль его неказистый вид, а может быть, сюда приходили лишь постоянные посетители, в определенные часы, как это иногда бывает. Так или иначе, но я был один и радовался этому обстоятельству, ибо потная толпа в метро и суета на площади заставили меня искать одиночество, которое было равносильно отдыху.
Хозяин вновь занялся вычислениями, а я с наслаждением потягивал холодную зеленоватую жидкость с привкусом аниса, она ударяла в голову; это был хорошо маскированный, но тем не менее сильный алкоголь.
Я ни о чем не думал, а только медленно пил свое Перно́, разглядывая синие прожилки на мраморной крышке столика. Тут я увидел газету, которую, сев, я положил на стол. Я развернул ее и стал читать.
Я всегда покупаю «Пари-Суар», подобно большинству парижан и жителей пригородов. Конечно, считается признаком аристократизма, «бонтона», серьезности читать «Тан», конечно, модно афишировать свои демократические симпатии, держа в руках «Се-Суар», конечно, можно соригинальничать, купив совсем недавно начавшую выходить газету ― вечернюю правых «Сэнк-Эр»; ― ну, а я предпочитаю «Пари-Суар». Эта газета дает всегда если не самую точную, то, во всяком случае, самую разнообразную информацию обо всем, достойном интереса, что происходит в Париже, во Франции и во всем мире. Ее сотрудники пишут легко и удобочитаемо, тогда как если заглянешь в «Тане» в какой-нибудь отдел иностранной политики, то так и завязнешь! Кроме того, «Пари-Суар» напечатан жирным черным типографским шрифтом, хорошо передающим все оттенки сенсации. «Пари-Суар» пестрит фотографиями; в нем сейчас печатается очередной роман Ж. Сименона «Завещание Донадье». В общем, эта газета наиболее парижская из всех парижских газет вечерних, и я, как истый парижанин, ее и предпочитаю.
Что сегодня интересного? Опять загадочное убийство в скором поезде. Процесс Вейдманна: он убил 7 человек. Ничего себе! «Тур-де-Франс». Последний этап: Кан – Париж. Помню, в детстве я всегда предполагал, что тот, кто выиграет последний этап, окажется победителем. Но оказалось, что это не так ― в течение всего тура подсчитывается количество очков, выдвигается лидер и этот лидер может даже приехать к финишу в Париже последним ― и все-таки остаться победителем. В этом году выиграет бельгиец Сильвéр Мас. Молодец Сильвéр! Он уже во второй раз выигрывает «Тур-де-Франс». Кстати, он где-то в Бельгии держит кафе.
Бокс. Негры, пожалуй, сильнее всех. Джо Луис, Генри Армстронг, Джон Генри Льюис, Лерой Хэйнз. А французы сдали. Их время в боксе прошло. Карпантье ― владелец модного бара, Марсель Тиль выдохся… Шикарно, что побили этого знаменитого немца, Макса Шмелинга. И кто побил? Негр! Вот вам и превосходство германской расы. И побил он Шмелинга в две минуты, побил научно, с финалом в виде классического нокаута, через прямой апперкот.
Футбол. Я стою за клуб Сэт’а. Почему-то он мне симпатичен. Сэтцы всех побеждают. В Сэт’е родился Поль Валери. Он, наверное, не любит футбола. А я люблю и футбол, и стихи Валери. Разве плохо:
…Que l’univers n’est qu’un défaut
Dans la pureté du Non-Etre!
Такого второго поэта нет во Франции.
– Хозяин, еще один Перно́!
– Хорошо, мсье.
Гм… Опять сплетни про этого бедного бывшего Эдуарда VII (а ныне опять «просто» принца Уэлльского) и его амуры с этой миссис Симпсон. Ну что здесь интересного? Втюрился в нее и баста, все понятно. А что ни он, ни она ― не красивы, это факт. Но ведь говорит же пословица: на каждого урода и т. д. À chaque vilain sa vilaine[689], особенно когда vilain ― член королевской семьи, а vilaine ― американская миллионерша. Звание и деньги подкрашивают потасканные физиономии протагонистов этой трагикомедии. Быть может, Георг ― заикающийся, но истый бритт, действительно более на своем месте у английского престола, нежели светский Эдуард, который не хочет расставаться со своей миссис Симпсон?
Чуть-чуть светской хроники. «Сегодня на скачках в Лоншане присутствовали Ван Донген, Андрэ де Фукьер, Тристан Бернар и Поль Ребу». Что и говорить ― соль земли. Дети, дети, развлекайтесь!.. Однако, Ван Донген уже порядком стар. Да и Тристан Бернар тоже. Ван Донген продолжает писать картины в фривольном духе, а Тристан Бернар все рассказывает, не мигая, двусмысленные анекдоты, и борода его смеется. Что ж! Париж остается Парижем, даже с бородой и под 70 лет! Кстати о Париже ― надо обязательно будет сходить в Казино-де-Пари, где выступает Морис Шевалье. Ведь я ни разу не видел его ― только слышал пластинки и по радио.
Театр… «Ужасные Родители» Жана Кокто. Сколько говорят и пишут об этой пьесе! Автор ― действительно талантливый человек. Я читал лишь одну его книгу: «Ужасные дети»; очень здорово.
«Электра» Жана Жироду. О, этот ― ловкач, и его романы, в сущности, одна лишь болтовня, но зато какая умная, блестящая болтовня! Так в жизни, пожалуй, не поговоришь.
Однако хозяин делает мне знаки. Пока я читал, он успел облачиться в пиджак, пригладить волосы на макушке и закурить новую папиросу. Возле него стоит его жена. Это брюнетка лет тридцати ― тридцати пяти, она на голову выше своего мужа; над верхней губой у нее пробиваются усики. Особа она пышнотелая, одевается во все черное. Она усердная католичка, и каждое воскресенье ходит в Иссийскую церковь, что не мешает ей быть энергичной любовницей двух-трех молодых людей, которых она угощает даром аперитивами и которые, по неопытности и боязни ужасов венерических болезней, не прочь попрактиковаться в искусстве любви с этой темпераментной, но комфортабельной южанкой. Хозяин, конечно, все знает, но кафе принадлежит жене ― и он и пикнуть не смеет, да и вряд ли хочет изменить свое положение рогоносца. Ему наплевать. Он циник, и любит только деньги, да нет-нет, иногда, рискнет на скачках.
– Мсье, мы идем сегодня в кино и потому должны закрыть кафе раньше, чем обычно…
Я расплатился, дал хозяину на чай и вышел на улицу. Мадам вела за ремень глупого белого фокстерьера, а мсье, закрывши железную раму на ключ, чинно взял свою супругу под руку и направился с нею к улице Жана Жореса, где помещается кино «Альгамбра». Фокстерьер тянул за ремень и лаял на прохожих.
Два стакана Перно́ подействовали. Я шел тяжелым шагом; немного кружилась голова. Пройдя две-три улицы, я, наконец, пришел к дому, где я живу, поднялся на второй этаж, открыл дверь, зажег свет в комнате и плюхнулся на диван. Часа через три я проснулся, ― и вот теперь пишу эти записки.
Я проснулся от шума, доносившегося снизу. Крики, озлобленная скороговорка, плач… опять семейные неполадки у этих русских, живущих в первом этаже во флигеле. Айкановы эмигрировали из России во Францию после Октябрьской революции, родом они из Таганрога, и старая бабушка знавала Чехова.
Я не знаю, что эта семья представляла собой до революции, но здесь члены ее, под влиянием пережитых несчастий, опустились. В квартире Айкановых царит полнейший беспорядок, хотя убирается она по десять раз в день. Уходя оттуда, вы можете быть уверены, что унесете на себе некоторое количество клопов, не говоря о блохах, которых множество. Несмотря на то, что семейство большое, и места в доме мало, Айкановы держат собак, которые шныряют по комнатам в поисках еды, бросаются всем под ноги, опрокидывают стулья и гадят где попало, после чего их избивают и выгоняют на улицу; но они через некоторое время возвращаются и все начинается сызнова.
В квартире Айкановых ― колоссальное количество старых, никому не нужных вещей, кипы ветхих газет и книг, рваные платья и тряпки, разбитые картины, вазочки и горшки, до́ски, поломанные ведра, куски железа. Весь этот хлам давно пора выкинуть, но, тем не менее, он бережно сохраняется ― мол, может пригодиться в хозяйстве.
Семья живет недружно, и ежедневно возникают ссоры, иногда переходящие в драки. Здесь все дело в большой запутанности семейных отношений: младшее поколение, переженившееся и переразведенное, предается сценам ревности и взаимным упрекам во всяких неблаговидных или неблагородных поступках, причем достается и старшему поколению, которое, хотя и тяжко охает, но в обиду себя дать не хочет… Но пуще всего здесь действует безденежье и чрезмерное употребление водки. Первое озлобляет этих несчастных людей, бьющихся в тисках нужды и голода, а второе еще более усугубляет их и без того истерические настроения. Так и живет эта семья ― вываливая все свои переживания, дрязги и скандалы наружу, к великому удовольствию прочих жильцов нашего дома, которые, будучи сами отнюдь не из богатых, ощущают в презрении к иностранцам, метекам некое моральное превосходство, и нравственное удовлетворение.