[36].
Неделю спустя после этой встречи играли мой водевиль на Малом театре. По окончании спектакля Булгарин пришел к нам в уборную, в полном восхищении, хвалил и меня и актеров, а Рязанцева, который представлял его личность, расцеловал, и назвал своим двойником.
В то время журналов у нас было немного, а газет еще меньше. «Северная Пчела» издаваемая Гречем и Булгариным имела очень много подписчиков и была, можно сказать, единственною официальною газетою. Сам Булгарин был тогда в полном развитии своей журнальной деятельности и пользовался некоторым авторитетом. Через четыре дня после его посещения (19 апреля 1830 г.) в «Северной Пчеле» под рубрикою Русский театр, было напечатано:
На нашей сцене весьма, мало таких миленьких, оригинальных водевилей и мы поздравляем молодого автора с полным успехом. Первый его опыт показывает решительное дарование. Неподдельное остроумие, веселость, легкость разговорного языка и прекрасные, забавные куплеты вот достоинство сего водевиля. Завязка несколько слаба, но при веселом ходе пьесы и этот недостаток не заметен и вознаграждается сторицею. Удивительно, пак автор мог собрать столько русских каламбуров, и, заметьте, не тех, которые веселят раек и заставляют скромность потуплять глаза; но каламбуров приятных и остроумных. От начала до конца пьесы улыбка не сходит с уст зрителей и часто общий хохот прерывает игру актеров: так автор умел расположить сцены и выказать смешное в действующих лицах. Одно незначительное и как будто лишнее лицо, есть «Баклушин», проезжий журналист, который является на время, и исчезает без помину; но появление его и мировая с другим журналистом, также проезжим и действующим в развязке пьесы, представляют забавные сцены и остроумные куплеты. Характеры станционного смотрителя отставного штурмана, дочери его, ее любовника, канцеляриста, образованы весьма оригинально. Пьяный слуга смешон, а журналист, «Сарказмов» хотя карикатурен, но забавен до крайности. Наша публика не может насмотреться на французские водевили, из коих десятая часть не занимательна. Советуем ей посмотреть этот водевиль и ручаемся, что все понимающие по русски, нахохочутся досыта.
Советуем г. Каратыгину не ограничиваться этим одним водевилем: мы даем ему наше журнальное благословение и с отверстыми объятьями принимаем в авторскую семью. В добрый час! Все актеры играли превосходно. Автор был снова вызван. Публика приняла этот водевиль чрезвычайно хорошо и повсюду раздавались похвалы автору, которые «Северная Пчела» собирает всегда тщательно, как мед, и с величайшим наслаждением передает, по принадлежности, — и проч.
Эта первая журнальная похвала тогда очень польстила моему самолюбию и заставила не только многих обратить на меня благосклонное внимание, но даже побудила и директора поощрить молодого автора. Через несколько дней кн. Гагарин прислал мне золотые часы (рублей в 200 ассигн.). Я вполне убежден, что без похвального листа от Булгарина, я не удостоился бы получить этого подарка.
Я напечатал мой водевиль на собственный счет и первое издание разошлось очень быстро; второе — также, пришлось выпустить и третье. В счастливую эпоху первого моего литературного успеха я встретил в Смирдинской библиотеке А. С. Пушкина и удостоился услышать из уст великого поэта лестный отзыв о моем водевиле.
— В число книг, которые мне пошлете, — сказал он Смирдину, — включите и водевиль Каратыгина.
— Позвольте-же мне, Александр Сергеевич, вручить его вам с моею надписью.
— Обяжете! — отвечал он, пожав мне руку.
Отзыв Полевого в «Московском Телеграфе» был чрезвычайно любезен: «говорят, что автор «Знакомых незнакомцев» хотел нас вывести в лице журналиста «Баклушина», но мы нисколько на это не в претензии: напротив, очень рады, если наша личность послужила ему типом для милого и остроумного водевиля».
Другие журналы и газеты также расхвалили мой водевиль. Один только рецензент, некто Михаил Алексеевич Яковлев, давний и постоянный антагонист мой и моего брата, не помню в какой именно газете, где он сотрудничал, подсмеивался над Булгариным, что он, с распростертыми объятьями принимает меня в литературную семью. Этот задорный критик, под буквами: М. Я. в каждой почти статье о театре, бранил меня «нещадно», что заставило меня в мой водевиль вставить куплетец на его счет. Это, разумеется еще более усилило неприязнь Яковлева ко мне… Но о нем речь впереди.
Как бы то ни было, а первый мой блин, игранный на масленице не пришелся мне комом.
В тот же год, 23 сентября, «Знакомые незнакомцы» были играны в присутствии покойного Государя императора и всей царской фамилии. Государь смеялся во все продолжение пьесы и остался ею очень доволен. Через несколько дней я получил от Его Величества прекрасный бриллиантовый перстень в 1200 р. асс. Это была, уже в полном смысле — высочайшая мне награда! Царская милость имела громадное значение и в нашем закулисном кружке. Тогда Государь редко посещал русский театр. Наша аристократия, узнавшая накануне, что ему угодно видеть русский водевиль, долгом себе поставила запастись билетами, В то время высшее общество интересовалось лишь балетом, итальянскою оперою и французскими спектаклями, в русский же театр почти не заглядывало.
Помню, как Храповицкий, после спектакля сказал мне:
— Знаешь ли братец, в какое время тебе посчастливилось доставить удовольствие Государю? Ему, батюшке, теперь не до веселья! Завтра, говорят, Он уезжает в Москву, где уже появилась холера!..
Действительно, Николай — мой обожаемый герой, ехал в Москву обуянную ужасом, в исполнение Своего обещания: «Я Сам приеду делить с вами труды и опасности… Надежда и упование на Бога»!..
В последующие два года мой литературный первенец продолжал пользоваться вниманием публики и моего высокого, державного покровителя. Граф А. X. Бенкендорф рассказывал в доме графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина следующий случай, которым я, по справедливости, мог гордиться. Однажды, Государь Николай Павлович, отпуская гр. Бенкендорфа от доклада, на котором шла речь о помиловании какого-то политического преступника, сказал с улыбкою:
Долг велит прощать врагам;
Прощайте, господин Баклушин!
Это было двустишие из моего водевильного куплета!
Глава XXII
Первый бенефис. — Содействие Г. М. Зотова. — Василий Андреевич Жуковский. — «Горе от ума» на нашей сцене.
16-го июня того-же 1830 года, мне и Григорьеву был назначен бенефис. После наших похождений с табакеркою Хозрова-Мирзы я побаивался, чтобы и тут нам не остаться с носом. Принялись мы с ним хлопотать соединенными силами… Мы обратились с просьбою к Р. М. Зотову и он в самое короткое время переделал для нас с немецкого трехактную драму «Ленора» (заимствованную из баллады Бюргера), переименовав ее в «Людмилу» и включив в нее стихи из известной баллады Жуковского. Так как без дозволения автора нельзя было этого сделать, то Зотов поручил мне с Григорьевым лично попросить у Жуковского его согласия.
Василий Андреевич Жуковский жил тогда в Царском селе, и мы с Григорьевым, ранним утром, отправились туда. Знаменитый поэт принял нас очень ласково и мы передали ему нашу просьбу. Разумеется, этот добрейший, благороднейший человек нам не отказал и тут-же вручил письменное свое согласие. Эта удача поощрила нас и на другую попытку. Покойный Грибоедов предоставил Булгарину полное право распоряжаться «Горем от ума». Комедия эта в 1830 году уже игралась отрывками на нашей сцене: первое действие было играно в бенефис Сосницкого; третье — в бенефис Александры Михайловны Каратыгиной. Желая взять четвертое, мы написали Булгарину, жившему в своем Карлове, самое чувствительное письмо и вскоре получили от него письменное дозволение. К чести Булгарина должно сказать, что он поступил с нами весьма великодушно, не взяв с нас ни гроша, хотя через два года после того Брянский должен был заплатить Булгарину 1000 р. асс. за дозволение сыграть «Горе от ума» в свой бенефис в полном составе[37].
В бенефис наш с Григорьевым шла драма «Людмила» и 3-е и 4-е действия комедии «Горе от ума». И не смотря на знойные Петровки, театр был совершенно полный, по возвышенным ценам. Вот как были тогда распределены роли:
Чацкий — Каратыгин 1, Фамусов — Рязанцев, Софья — Семенова[38], Платон Михайлович — Брянский, Наталья Дмитриевна — Каратыгина (Александра Михайловна), Загорецкий — Григорьев, Молчалин — Дюр, Лиза — Монготье, Скалозуб — Экунин, Хлестова — Ежова, Репетилова играл — я, потому что Сосницкий был тогда болен и лечился в Одессе. По возвращении же его из отпуска, он занял принадлежавшую ему по всем правам роль; а я с тех пор стал играть Загорецкого. Рязанцев был очень забавен в Фамусове; но, по моему, лучше Щепкина едва ли можно сыграть эту роль.
Здесь я бы желал высказать несколько личных моих мнений о тех спорных пунктах, которые и теперь иногда появляются в театральных рецензиях, когда речь идет о комедии «Горе от ума». Не помню, кто-то из нынешних критиков утверждал положительно, что Молчалин должен быть старше Чацкого. На чем же было основано это странное мнение? На одном стихе, который говорит Фамусов:
«Дал чин асессора и взял в секретари».
Этот критик не сообразил того обстоятельства, что в то старое, доброе время, чиновники записывали своих сыновей на службу чуть ли не с 12-ти лет; так что же мудреного, что Молчалин на 20-м году мог получить этот чин по протекции Фамусова. Если же этого не было, то как же понимать стихи Чацкого:
Подумайте: всегда вы можете его (т.е. Молчалина)
Беречь и пеленать, и посылать за делом;
Муж — мальчик, муж слуга, из жениных пажей и проч.
Потом сам Молчалин говорит о себе: