— Что? — Поднимаю на нее глаза, а она смотрит так, будто вспоминает самый отвратительный эпизод в своей жизни.
— Что мой сын, что любой другой, — устало, говорит, шатая ногой, — все они однажды уходят. Либо ты пользуешься мужиком, либо мужик пользуется тобой.
— Вы все не так поняли, — заикаясь, отзываюсь я. Мне начинает казаться, что мама Дани совсем не такую девушку, как я представляла рядом с сыном. Все-таки они богатые, красивые, а я… лягушка из болота.
— Да мне плевать спишь ты с ним или нет, — говорит мать Дани. И ведь не высокомерно звучат ее слова, просто тон режущий, как лезвием по стеклу. Не веет от нее лаской и теплом.
— Что простите…
— Даже если он решит жениться на тебе, однажды все равно бросит. Найдет себе молодуху и дело с концом. Мужики не думают о нас и наших чувствах, им плевать. Оставляют после себя потомство, которое каждый день напоминает о том, как тебя растоптали и выкинули. — Я смотрю на женщину перед собой и вижу, как каждое слово она выплевывает с такой ненавистью и с такой безысходностью. Будто ее поезд сошел с рельсов, будто дорогу к дому завалил камнепад, и пути назад нет, и вперед тоже.
— Я могу ошибаться, но любовь к мужчине и любовь к ребенку от него, это ведь разные вещи, — произношу тихо, потому что боюсь задеть, боюсь разозлить и показаться бестактной.
— Тебя просто не ломали еще, — отмахивается женщина и слега улыбается, хоть по лицу вижу, что ей не до радости.
— Ломали, только другими руками, — шепчу я, опуская голову. Думаю о маме, о папе, о мачехе и всех тех годах, которые прошли мимо. — Боль ведь не уменьшается от того, что вы отказываетесь ее принимать. Наоборот, она становится похожей на кирпичную стену, на железобетонную конструкцию, откуда не выбраться, даже если сильно захотеть.
— Думаешь, что можешь рассуждать со своей детской лестницы? — Грубо отзывается женщина, сверля меня взглядом.
— Нет, что вы, — неуверенно произношу. Понимаю, что меня уже ненавидят, просто за то, что нахожусь здесь сейчас, просто за то, что разговариваю. Нутром понимаю. — Просто пока не посмотрите своей боли в глаза, не сможете разбить свою тюрьму. Простите, если что не так говорю и лезу не в свое дело.
Поднимаю голову и решаюсь посмотреть страху в лоб. Смело, наверное, с моей стороны, но сейчас мне почему-то становится обидно. Нет, не за себя, а за Даню. Ведь слова его матери задеваю его в прямом смысле. Она же не намекает, а говорит прямо, что испытывает отвращение к сыну. Любо я все не так понимаю и просто накрутила.
В эту минуту, когда мы обе молчим и думаем о своем, на пороге появляется Матвеев. Из рук его падает маленький черный пакет, а глаза расширяются, словно две монетки по пять рублей. Смотрит так пристально пару секунд, а затем выдает сухо:
— Что ты тут делаешь, мам?
Глава 49
— А что только тебе вламываться ко мне можно? — Говорит ехидным голосом мама Дани. Я отшагиваю назад, нервно сглатываю и думаю, что надо бы собираться и возвращаться домой. Лишняя я здесь, как бы сильно не хотела обратного.
— Мам, — снова зовет Даня ее и в этой его фразе столько боли ощущается, как будто он обращается к тому, кого и нет давно рядом.
— Так ладно, — произносит женщина усталым тоном, будто вся эта ситуация ей порядком надоела. Вздыхает, протирая ладошками по шерстяному платью, а затем поднимается с дивана. — Очередное нытье выслушивать я не намерена, — добавляет она.
Я нервно сглатываю. Что значит для ребенка холод в глаза родителей, что значит для Дани его мать. Какие у них отношения, действительно ли она его сторонится или это лишь показанная иллюзия.
Женщина проходит мимо меня, но не смотрит совсем. Я для нее пустое место, вещь, которая стоит тут временно, не имеющая смысла. Уверенной походкой она подбирается ближе к Матвееву и только когда он резко ее хватает за кисть руки, останавливается. Взгляд полный отвращения, вот что читается в ее хрустальных глазах. Сын и мать играют в молчанку, от чего у меня мороз по коже пробегает. Вспоминаю себя и свою маму, думаю, про отношения Яны и мачехи и вот совсем не приходит в голову, что можно вот так.
— Ты не ответила на мой вопрос, — наконец, обрывает тишину Даня. И его лицо, которое до этого не выражало никаких эмоций, дает трещину.
— Уверен, что хочешь услышать его? — Спокойно произносит она. Слова такие металлические, такие жесткие, что даже меня ломает от них.
— Уходи, — вдруг ледяным тоном обрушивает Матвеев. Отпускает руку и делает шаг в сторону. Голову отворачивает, не смотрит больше на мать. Она лишь хмыкает, но улыбка на лице выходит в очередной раз безрадостной, даже отчаянной. Будто она уже знает, что внизу ее ждет пропасть, а пытаться спастись, смысла нет, все равно разобьешься.
В эту минуту я наблюдаю самую странную картину в своей жизни. Раньше мне казалось, что поведение отца невозможно никак описать, невозможно подобрать слов, чтобы объяснить его. Но сейчас, смотря на мать Дани, понимаю, как глубоко заблуждалась. Родителей не выбирают, крутится в голове. Но мы их продолжаем любить и тянемся, даже если нас раз за разом отпиливают, как ненужную вещь. Зачем мы это делаем? Я много раз задавала себе этот вопрос. Зачем? Если отказаться от бестолковых попыток схватить трос падающего каната, вероятно, будет легче взбираться на гору, балласта не будет. Но я тянусь, как и любой уличный котенок, которого бросила мать умирать в коробке. Все мы тянемся, потому что верим в лучшее. Верим, что нас не бросили, что к нам вернутся, стоит только подождать, столько только показать, как сильно мы хотим и нуждаемся в теплоте родительского плеча.
Женщина в белом пальто хлопает дверью, ей здесь делать видно больше нечего. Возможно, она приходила зачем-то хорошим, но все сложилось в темный пазл. А может, ее мысли изначально не таили ничего светлого и чистого, этого мы не узнаем.
Даня молчит. И его молчание давит, сжимает в тиски. Не знаю, что делать, что сказать сейчас. По глазам его вижу, которые он так умело прячет, тяжесть и грусть. Он проходит в комнату и тихо сидится на диван. Я следую за ним и присаживаюсь на край, но чуть дальше. Боюсь показаться бестактной или грубой. Мы сидим так минут пятнадцать, может больше. Он то сжимает, то разжимает руки в кулаках, а стараюсь не шуметь. Не могу найти подходящих слов для него. И в ту минуту, когда он неожиданно наклоняется и кладет голову на мои колени, замираю. Сейчас Даня не кажется мне тем самым сильным и смелым парнем, готовым проломить стену и любого головореза. Сейчас на моих коленях лежит ребенок, который старается держаться из последних сил.
Поначалу просто смотрю на него: на его шоколадного отлива волосы, на прямые скулы, на маленькую родинку на шее. И руки вдруг сами тянутся, без разрешения, без ответа на вопрос как быть потом, после таких поступков. Аккуратно прохожу пальчиками по шелковистым прядям волос, раз за разом, стараясь передать свое тепло и поддержку, через это прикосновение.
Сидим так долго, солнце успевает сесть, а я все глажу Даню по голове, все надеюсь, ему станет чуточку легче. Думаю о том, сколько для меня сделал этот человек и о том, скольким ему обязана. Откидываю все мысли и свожусь к понятью благодарности, только вот не правда, это, совсем не правда. Я провожу руками по его волосам, потому что мне самой от этого приятно. Приятно осознавать, что для кого-то ты теплый шарф, в который можно укутаться в пасмурную погоду.
— Дань, — шепотом зову его, потому что почти стемнело. Боюсь сказать, что уходить собралась, боюсь оставить его в таком состоянии в одиночестве. Но головой понимаю, должна уйти, не сейчас, так через час или больше. А перед этим постараться приободрить его как-то, только вот как ответа нет.
— Прости, — шепчет он и неожиданно поднимается. Переводит взгляд на меня и слегка улыбается. Обманчиво выходит, чувствую это на подсознательном уровне.
— Хочешь, чего-нибудь приготовлю? — Аккуратно интересуюсь у него, не хочу оттолкнуть.
— Чем ты обычно занимаешься первого января? — Вдруг спрашивает Матвеев, не сводя с меня глаз. Я робею под его пристальным взглядом, и отталкиваю внутреннее желание, оставаться под прицелом как можно дольше.
— Сплю до обеда, потом убираю и жду ночи…
— А ночью что делаешь?
— Шерлока смотрю по первому, — честно признаюсь я. Традиция моего новогоднего дня не меняется уже несколько лет. Обычно это самый тихий и спокойный день в году. Потому что папа тоже любит этот сериал и всегда смотрит его в ночь с первого на второе января.
— Посмотрим сегодня вместе? — Ошарашивает меня вопросом Матвеев. Вот так запросто предлагает мне ночные посиделки перед телевизором, и я теряюсь, потому что не знаю, чего хочу в эту минуту на самом деле.
— Он вообще-то начинается обычно в полночь или в половину двенадцатого, — тихо и как-то неловко произношу.
— Боишься, что уснем раньше?
— Дань, — грустно как-то вылетают буквы. Может быть потому, что хочу сообщить о своем уходе, а может потому, что не хочу уходить. — Я же не могу оставаться у тебя вечно. Это неправильно.
— Вечность в два дня слишком громкое понятие, — к его голосу снова возвращается уверенность, но все еще нет той бодрости и звонкости, к которой я уже успела привыкнуть. И это очередной аргумент, чтобы не уходить.
— Мои родители… — начинаю тихо, но он перебивает.
— Они тебе звонили?
— Нет…
— Тась, — мое имя из его уст звучит слишком потрясающе: там я слышу нотки тепла, заботы и нежности.
— Папа вернется из командировки, и точно будет искать, а мачеха…
— Так тебя мачеха выгнала, пока отца дома нет? — В ответ молча киваю, скрывать уже смысла нет.
— Дань…
— Шерлок в моей компании обещает быть интересным, правда. И не идет он вечно, — мягко говорит Матвеев. И как мне ему отказать, когда он так просит.
Глава 50
Я долго не соглашаюсь. Пытаюсь придумать весомые аргументы, которые на самом деле совсем не лезут в голову. Решающим шагом становится звонок мачехи в восьмом часу вечера. Она грубо спрашивает, где я и когда планирую явиться, потому что домашних дел по горло. Ей плевать, как прошел мой Новый год, где я скоротала ночь. Тетю Любу интересуют только мои рабовладельческие навыки. Тут-то и заявляю, чтоб сегодня меня не ждали. Выслушиваю тонну возмущенных нотаций, даже угрозу пожаловаться отцу. И меня окончательно прорывает, возмущенно говорю, что уехала отдыхать с друзьями на все каникулы и пусть сами занимаются своей кухней, затем бросаю трубку. Не знаю, откуда взялись эти эмоции, просто обидно стало. Я ведь все еще надеялась, глупо, конечно.