А дальше все как в тумане. Я резко торможу, выбегаю, лечу к ней, а у нее глаза закрыты. Обхватываю ледяное тело, не понимаю, какого черта она в таком платье без верхней одежды зимой-то, и прижимаю к себе.
— Тася, — зову ее. — Тасечка, — умоляю.
— Господи, — выбегает водитель. — Пульс есть? Она жива? — Нервно задает вопросы мужик, а я не слышу его. Сердце оторвалось, словно. Упало в самый низ, почти не стучит. Моя девочка. На моих руках.
— Тасечка, пожалуйста, — с глаз скатываются слезы, не могу трезво соображать. Надо вызвать скорую, надо достать телефон, а меня током прошибает от одной мысли, что она возможно сейчас умирает. На моих, сука, руках.
— Да, авария, девушка пострадала, — слышу фоном голос водителя. Хочу убить его, разорвать просто. Как он мог, куда смотрели его глаза. Дьявол. Я должен был обогнать его. Тогда бы сейчас этот ребенок не лежал на моих руках.
— Тасечка, — срываюсь на крик, слегка потряхивая ее обмякшее тело. Слезы градом катятся вниз, попадая на лицо рыжеволосой девушки. Трясущимися руками протираю ее грязные щеки, а она холодная, как льдинка. Сильней прижимаю к себе, а потом резко включаются мозги. Снимаю себя с себя куртку и аккуратно кладу ее в нее, и затем снова обнимаю. Она же очнется, с ней же будет все в порядке.
Господи, пожалуйста! Я никогда не был набожником, никогда не ходил в церковь и не ставил свечки. Но в такие минуты единственным утешением служат эти самые просьбы. Надеешься на чудо, надеешься, что тот дядька сверху, которого все почитают и обожают, обратит на тебя внимание.
Не знаю, сколько мы так просидели. Просто в какой-то момент теряю счет времени. Обнимаю Тасю, зову по имени, прошу очнуться. Но она не открывает глаза. И меня страх окутывает. Страх ее потерять. Страх больше никогда не услышать ее голос, такой задорный смех. Страх не увидеть ее глаз, милого румянца на щеках, когда озвучиваю свои чувства. Страх, не почувствовать ее тепла на своем теле. Я не могу ее потерять. Не могу.
Звук сирен выводит из транса, в который я ввел себя, прижимаясь к Тасе. Руки санитаров пытаются разъединить нас, но я отчего-то сопротивляюсь. Потом подбегает еще один фельдшер и меня, наконец, оттаскиваю. Они забирают ее в машину, оставляя меня в полнейшем одиночестве.
— Куда ее? В какую больницу? — Слышу на фоне голос водителя, и внутри вырастает агрессия, которую никак не могу подавить. Разворачиваюсь и достигаю мужика в долю секунды. Хватаю за грудки и притягиваю к себе, стараясь разглядеть глаза.
— Если с ней что-нибудь случится, урод, — цежу сквозь зубы, — я убью тебя, понял?
— Разошлись, разошлись, — снова санитары хватают меня и отталкивают в сторону. Водитель опускает голову, вижу, как он нервно сглатывает, и понимаю, видимо тоже волнуется.
— Все, — машет рукой санитар, — поехали.
А потом мы оказались в больнице. В большом и тихом квадратном здании, откуда несет перекисью и хлоркой. Старые пошарпанные стены на первом этаже, злой охранник, который недовольно косится на приезжих людей, и медсестры, бегающие по холлу. Сразу решил, что оплачу платную палату, не хочу, чтобы она лежал в каком-то сарае. Когда процедура регистрации закончилась, мне сообщили, где ожидать вердикта по диагнозу. На ватных ногах поплелся на второй этаж, где уже сидел водитель. И теперь начала пытка. Наверное, если бы меня посадили в газовую камеру и заставили ждать, смотря на потолок, упадут оттуда капли воды или выпустят газ, я бы не так сильно страдал, как сейчас. Минуты тянулись бесконечно долго. Казалось, что время просто затормозило ход и больше не двигается. Иногда проходила местная медсестра, и я вскакивал на ноги, хватая ее, и задавая вопросы. Вот и сейчас она шла в другой конец коридора, с какими-то бумажками в руках.
— Послушайте, — сложила женщина руки на боках, раздражаясь. — Я еще раз повторяю…
— Людмила Васильевна, — раздался голос врача, и мы резво обернулись на него. Он вышел из той самой палаты, где лежала Тася.
— О, Петр Иванович, — обратилась медсестра, радостно выдыхая. — Скажите уже этому молодому человеку, что с его ненаглядной все хорошо. Ей Богу, — развела она руками в стороны, — с ума меня сведет скоро.
— Как она? — Тут же кинулся я к мужчине в белом халате. Он выглядел усталым, а худощавое лицо местами было покрыто крупными морщинками.
— Все хорошо с вашей, м… — он запнулся, явно не зная, какое слово будет корректней подобрать.
— Девушкой, — дополнил я, и снова вернулся к допросам. — Серьезно пострадала? К ней можно? Она поправится?
— Конечно, поправится, — усмехнулся врач, поправляя очки на переносице. — В рубашке родилась ваша девушка, даже переломов нет. Только ушибы сильные.
— Фух! — Громко выдохнул водитель, который оказывается все это время, стоял позади меня. Я недовольно покосился в его сторону, стараясь сдержать внутреннего раздражителя внутри.
— Доктор, — снова обратился к мужчине. — К ней можно? Она очнулась?
— Еще не пришла в себя, и пока к ней не стоит заходить. Пусть отдыхает. И вы идите, а завтра вернетесь и навестите свою девушку.
— Почему к ней нельзя? — Сжимаю губы. Хочу увидеть Тасю, потому что в глазах до сих пор ее бездыханное тело.
— Покой — это очень важный фактор в процессе лечения. Все, мне нужно идти. И вы давайте, по домам, — закончил врач и отправился вглубь прохода. А мы с водителем так и остались стоять молча в коридоре.
Глава 68
Даниил
Всю ночь слонялся, как приведенье. Уехать так и не решился. Да и как бы смог дома уснуть, когда она тут лежит, а кругом давящие белые стены. Ужасное местечко для сна. То ходил по коридору, скрестив руки за спиной, то сидел на твердом стуле, рассматривая потолок. Водила, который сбил Тасю, ушел. Но сначала мы с ним повидались с полицейскими. Они приехали в больницу и устроили допрос с пристрастиями. Требовали ехать с ними, но я наотрез отказался. А вот мужика они все же забрали в отделение. Вопрос стоял только в том, предъявит ли Тася обвинения или же дело закроют по обоюдному согласию.
Пока слонялся по темному коридору, никак не мог вразумить, что, черт побери, произошло. Я прокручивал в голове события, которые мелькали картинками из фотоленты, и думал, что же упустил. Как этот ребенок мог вообще оказаться на той дороге. Почему на ней было такое платье, и где была ее обувь. Почему на ней не было куртки, что могло произойти. Неужели ее похитили? Но кто? Век похищений и требований выкупов давно канул в лету. Кому нужно было затащить ее в эту даль. На ум приходил только Титов. Но не мог же этот придурок оказаться настолько отмороженным. Да, я наслышан, что он любитель поиздеваться, что вечно в поисках новой жертвы. Но у всего есть придел. Одно дело подсунуть кнопку и кинуть вонючую тряпку, а другое выставить человека практически, в чем мать родила на улицу зимой. Насколько должны пошатнуться мозги, чтобы совершить подобное.
Я рассматривал белый потолок, всматривался в серые подтеки, и искал ответы, которых у меня не было. Злость понемногу отступала, а на ее место приходило дикое желание увидеть девушку за дверью. Твою мать. Мы так близко, и в то же время так далеко. Как пережить часы до рассвета. Хочу сейчас. Хочу сейчас ее увидеть. Хочу лечь рядышком. Хочу погладить по голове, провести рукой по этим пушистым огненным прядям. Сам не понял, как вырвал сердце и передал в ее владения.
Закрываю глаза и вспоминаю Тасину улыбку. Вспоминаю наш первый поцелуй. Вспоминаю, как боялся признаться в своей симпатии, как боялся получить отказ. Никогда ничего подобного со мной не было. Она сводила меня с ума, она заставляла меня снова чувствовать. И эта ее фраза «ты мне нужен», разлилась водопадом по венам, разрывая каждую артерию, достигая того органа, к которому никто и никогда не мог подобрать ключа. Как она смогла. Как у нее получилось.
— Молодой человек, — словно лезвием по стеклу звучит мужской голос. Открываю глаза, а веки такие тяжелые, видимо все же закемарил. — Вы что тут делаете?
- Жду, — отзываюсь хрипло. Губы пересохли, а во рту противная горечь. Воды бы.
— Ох, да что ж такое, — качает головой врач. — Она ж не при смерти, в конце-то концов.
— Мне плохо без нее, — говорю слишком быстро, то, что крутится на языке столько часов подряд. Хотя уверен, мужику в белом халате все равно. Таких как я тут пруд пруди.
— Дети, — вздыхает врач, закатывая глаза. А затем на его постаревшем лице вдруг мелькает улыбка.
— Мужчина, — в коридор вбегает медсестра, та самая которую я вчера достал с расспросами. А впереди нее человек высокий, широкоплечий, а глаза такие замученные, впалые. На вид за сорок, а может и больше. Мужчина отталкивает женщину в белом халате и приближается к нам с доктором.
— Где она? Что с ней? — Кричит он, не сдерживая эмоции. Я молча сижу на скамье и смотрю снизу вверх на незнакомца, догадываясь, кто это может быть. Только почему сейчас. Почему так поздно. Ведь уже утро.
— Вы кто? — Устало спрашивает доктор, поправляя очки на переносице.
— Где моя дочь? Филиппова! Таисия Филиппова! — Умоляюще взывает ее отец. А меня вдруг злость берет, какого черта он только сейчас приехал. Ведь единственная дочка попала в аварию, домой не вернулась ночевать. Неужели ему настолько плевать. Сжимаю челюсть, отворачиваясь. Сорвусь же. Знаю себя.
— А, Филиппова, — говорит доктор, выдыхая, — здесь она, здесь. Все с ней хорошо. Не переживайте. Спит она еще. — Спокойно так озвучивает врач. И как они только постоянно поддерживают эту гармонию, ведь от такого дурдома можно и самому шарики с роликами попутать. Мне бы его стойкость. В институтах их, что ли этому учат.
— Где? Где она? — Не унимается отец Таси.
— Здесь, вон, — указывает неожиданно на меня, — можете рядом с ее парнем подождать, пока я осмотрю ее.
— Ч-что? — Явно приходи в шок мужик, который зовется «отцом». Он аккуратно так наклоняется, потому что меня закрывает спина товарища в белом. Чувствую на себе пронзительный взгляд, изучает видимо. Удивлен, не иначе.