— Т-таисия, — дрожит его голос. Совсем не похоже на моего родителя. Куда подевалась вся его уверенность, строгость и серьезность. — Как себя чувствуешь?
— Нормально, очень даже неплохо, — вру я. Пусть лишний раз не накручивает себя.
— Скажи мне, — отец сжимает руки в кулаках, и опускает голову. Почему он так себя ведет, не могу понять. Неужели злиться.
— Что сказать? — Тихо вопрошаю, боюсь нарваться на гнев со стороны родителя.
— Любаша, — начинает он и тут же делает паузу. Слышу, как вздыхает глубоко, вижу, как руки крепче сжимает. — Она, правда, выгнала тебя на Новый год из дома?
Меня током прошибает от вопроса. Просто молнией по спине бьет до самых пят. Откуда он знает, как узнал об этом. Неужели мачеха созналась? Да нет, быть не может. Тогда как? А главное, что мне ему ответить. Сказать правду? А поверит ли он мне? Ведь столько раз подряд не верил, считал, что я просто избалованная девчонка и пытаюсь им манипулировать. Соврать? Но кому от этого хорошо будет. Мачехе, ее дочкам, наверное, даже отцу. Жить в розовых очках проще, чем видеть всю грязь этого мира. Да и тем более грязь из рук любимой женщины.
— Долго думаешь, дочка, — тяжело вздыхает папа, но не смотрит на меня. Его плечи напряжены, будто на них груз размером в сто килограмм, а то и больше.
— Пап… — мой голос дрожит, а мысли паутинками разлетелись, словно листья в пламени. Ну что мне ему сказать. Как озвучить суровую правду.
— Просто скажи да или нет, — уже как-то строго произносит, давит что ли.
— Д-да, — тихо, почти не слышно отвечаю. Как решилась только, откуда силы взяла.
— Вот как, — сглатывает он и вдруг тянется к моей руке. Кладет аккуратно сверху, сжимает тонкие пальцы, вздыхает как-то совсем несвойственно ему. И у меня внутри больно отдает от такого вида родителя. Слезы на глаза выскакивают, жалко отчего-то его становится.
— Пап…
— Прости меня, милая, — совершенно неожиданно произносит отец, сжимая крепче мою руку. Как будто пытается ухватиться за последнюю ниточку, как будто если отпустит сейчас, никогда больше не сможет дотронуться. Жуткое чувство. Разрывающее. Режущее. Не знаю кому сейчас хуже: отцу от моей правды, или мне от вида любимого родителя.
— Я не злюсь, пап, — шепчу робко, пытаюсь приподняться. Но тело ноет и отзывается неприятными покалываниями на мои движения. Стоило бы не двигаться, однако хочу приобнять отца, хочу перенять его печали. Правда всегда слишком болезненная. Это я вчера осознана, как никто другой. Жить в зоне комфорта приятно. Смотреть на мир через калейдоскоп ярких красок вдвойне приятней. Но когда воздушный замок неожиданно разрушается, то вместе с ним и земля уходит из-под ног. Как будто теряется смысл жизни. Часть тебя. И ты остаешься поломанной куклой.
— Прости, доченька, — голос родителя дергается и мне на ладонь вдруг падает прозрачная капля.
— Пап, да ты чего? — Хлопаю ресницами быстро-быстро, потому что, если сейчас не возьму себя в руки разревусь. Столько лет прошло с того дня, когда я последний раз видела слезы родителя. У нас в семье не принято плакать, потому что показывать слабость нельзя. Жизнь слишком жестокая штука, чтобы еще и разводить сырость. Так однажды сказала бабушка, когда забирала меня с садика. Потом правда и ее не стало. Почему-то хорошие люди покидают нас слишком быстро.
— Прости, — всхлипнул отец и, наконец, поднял на меня глаза. Никогда не думала, что можно прочитать такой спектр эмоций в этих темных радужках. Сколько же в них сейчас было тоски и горести, сколько жалости и обиды. Я стиснула зубы, и сквозь боль в теле, обняла папу. А он прижался ко мне, словно бездомный кутенок, который только что нашел дом. Эти минуты в его объятиях, навсегда останутся в моей памяти.
Глава 70
Даниил
Мне кажется, что я прождал вечность. Уже сотню раз проклял свою благодетель и тот факт, что не зашел вместе с ее отцом. Находится здесь, и подпирать подоконник, смотреть на плачущих родственников, вдыхать запах спирта, не самая приятная атмосфера, так скажем. Да и еще и когда нервы натянуты до предела, того и гляди разорваться могут.
Любой другой, вероятно сходил бы в буфет, выпил кофе с вкусной свежей булочкой, но мне кусок в горло не лезет. Вот пока не увижу ее, не отпустит, знаю же. Никогда не думал, что какая-то девушка во мне будет вызывать до одури ненормальную зависимость. Пока был с ней даже про маму забыл, про бесконечные ненужные нахаживания в ее нерадушный дом. Уверен, что та сейчас на седьмом небе, никто ее ухажеров не выпроваживает больше, никто по морде им не дает.
Часа через два, точно не меньше, хотя по ощущениям прошли целые сутки, из палаты выходит Тасин отец. Глаза красные, плакал что ли, а двигается так плавно, будто плывет. В какой-то момент понимаю, мужика пошатывает. И он хватается за грудь. Твою мать. Срываюсь с места моментально, подбегаю, хватаю его за плечи, когда он чуть не падает.
— Врача позвать? — Спрашиваю, а сам осматриваю его внимательно. Какой бы он ни был говнюк, все же отец. И Тася явно не обрадуется, если с ним чего случится.
— Не надо, — отзывается сухо, делая глубокий вдох. Усаживаю его на стул осторожно, смотрю по сторонам, и, как назло, ни одной медсестры нет. Когда не надо носятся туда-сюда, а когда нужно, попробуй еще найди.
— Воды принесу сейчас, подождите, — встаю резко, уже собираюсь двигать в направлении кулера, который стоит в начале коридора, как мужик меня хватает за кисть руки и тянет на себя. Оборачиваюсь, в полном недоумении.
— Не обижай ее, пожалуйста, — то ли говорит, то ли просит отец моей девушки.
— Вы бы о себе подумали, — зачем-то пытаюсь его взбодрить. — Ваша дочь очень любит вас, не переживет потерю еще одного родителя. Так что сидите, я за водой схожу.
Мужик молча кивает, усталый такой, зажатый, будто все тело впало. А я ухожу к кулеру. По пути сталкиваюсь с медсестрой, которую одолевал всю ночь с вопросами. Она при виде меня голову недовольно отворачивает, ясное дело, достал я ее уже.
— Простите, — обращаюсь к ней без всякого желания. — Там отцу девушки не хорошо, может врач его осмотрит?
— Что с ним? — Недовольно цокает она, закидывая руки в карманы белого халата.
— Не знаю, сердце полагаю, — пожимаю плечами, наливая воду в прозрачный стаканчик.
— Ну, так бери его под руку, и топайте в кардиологию, — недовольно выплевывает женщина. И зачем такие вообще идут в медицину. Видно же, что не по нраву ей больные. Бесит. Что за отношение.
— Я вообще-то еще даже в палату к девушке не заходил, а вы…
— И не зайдете пока, — натягивает противную улыбку мадам в возрасте. — Сейчас ей капельницу будут ставить. Итак, затянули с этими посещениями.
— Да ну вы серьезно? — Вздыхаю обреченно. Что за жесть вообще творится. У меня ж все нервные клетки разорвутся, пока я дождусь возможности увидеть Тасю. Твою мать. Пытка какая-то.
— Молодой человек, — рычит медсестра, — тут больница вообще-то, а не отель для любовных утех. Вот выпишут вашу благоверную, будете придаваться своим ласкам. А здесь мы лечением занимаемся.
— А у вас, судя по всему, видимо полное отсутствие этих самых любовных утех, — огрызаюсь и отворачиваюсь. Она что-то фыркает в ответ, но, если честно мне наплевать. Придется ждать еще не меньше часа, ну что за несправедливость. Хотя бы глазком увидеть, да уже бы отпустило. С другой стороны, вряд ли бы меня оттащили от ее кровати, так что, пожалуй, пусть ставят спокойно себе капельницу.
Возвращаюсь к отцу Таси, протягиваю ему стакан с водой, и он моментально его осушает. Благодарит, вежливый оказывается, а затем снова пытается подняться, но выходит не очень. В итоге следую совету медсестры и настаиваю на том, чтобы пойти в отделение кардиологии. Мужик отнекивается, как дите малое, ей Богу. Приходится надавить моральными фразочками и сдается.
Сколько пришлось просидеть в этих гребанных очередях, одному Богу известно. Я проклял все: от самого похода к доктору, до всей нашей медицинской бюрократии. Человек сдохнет раньше, чем его примут и осмотрят. И отец тоже правильный такой, запретил мне заплатить, чтобы ускорить процесс. Типа для чего отчисления идут, пусть радуются и этому. В итоге я выпроводил мужика из белых стен, когда почти стемнело. Чувствовал себя настолько паршиво, что и описать невозможно. За весь день стакан воды выпил и ничего больше. Голова раскалывалась на две части, в висках стреляло жутко, а еще этот шум вокруг, хотелось поубивать всех.
И вместо того, чтобы пойти поесть, я ринулся к Тасе. Подумал, что, если не сейчас, потом объявят, мол часы закончились для посещения и иди гуляй. Взлетел, на крыльях любви не иначе, на нужный этаж и только возле дверей притормозил. Осмотрел себя сверху до низу, да уж, выгляжу паршиво. Не в таком виде на свидание к любимой девушке собираются. Но на подготовку времени нет, поэтому тянусь к ручке и аккуратно ее поворачиваю. Вдруг спит, а я ее разбужу.
Тихо на носочках вхожу в палату, не закрываю за собой. Взгляд тут же падает на моего рыжеволосого ангела. Она лежит, руки по швам, а голова в сторону окна направлена. Бледненькая, худенькая, маленькая, ну прям Дюймовочка. Моя Дюймовочка. В душе моментально птички петь начинают, и вся боль куда-то улетучиваются. Верно говорят, любимый человек способен исцелить любые раны.
— Тась, — зову ее, все еще мнусь в проходе. Не пойму спит она или нет. На мой голос реакция следует моментальная, чему я несказанно рад. Тася поворачивает голову и когда замечает меня ее зрачки настолько расширяются, а брови приподнимаются, что мне не по себе становится отчего-то. Дурное предчувствие.
— Уходи, — вроде шепчет девушка, но я отчетливо слышу каждую букву из ее уст.
— Что? — Переспрашиваю. Она не хочет меня видеть или стесняется, что в таком виде предстала передо мной…
— У-уходи, — уже более громче произносит. Засовываю руки в карманы, и прокручиваю в голове смысл сказанного.
— В смысле?