Я вложил письмо в конверт, глянул на внушительную стопку посланий: можно читать и читать хоть целый день.
Девушка с сожалением посмотрела на письма, словно ей хотелось, чтобы я ознакомился со всеми. Она как бы заново переживала то своё состояние, когда получала их.
— Я честно написала Феде, кто я и что, — сказала Рябинина. — И про мать с отцом, и про тётю Клаву с дядей Акимом. Что дядя был на войне, настоящий герой… И вот как-то приходит письмо, где Федя просит моей руки. То есть чтобы я вышла за него замуж. Я растерялась: замуж — это ведь на всю жизнь!.. Поехала в деревню к своим. Ведь тётя и дядя для меня как отец с матерью. Сказала им все, письма показала и фотографию, что прислал Федя.
Рябинина достала из одного конверта небольшой любительский снимок, на котором Бурмистров был заснят на фоне экзотической природы. Парень был недурён собой: живые улыбающиеся глаза, загорелый. По-моему, он походил на свою мать.
— Письма понравились, — рассказывала дальше девушка. — Тётя Клава, так та сказала, что Федя прямо настоящий писатель. Она ведь преподаёт русский язык и литературу. Я им сказала, что писатель не писатель, а человек какой! Соглашаться или нет? Тётя сказала: решай сама, тебе ведь жить. Правда, дядя Аким письма тоже хвалил, но сказал: взглянуть бы на него сначала не мешало, замуж всегда успеется. А я ещё подумала, что старики всегда перестраховываются. Что, если отвечу Феде отказом и он обидится? И вообще… Девчонки в общежитии как в один голос твердят: соглашайся да соглашайся. Счастье, говорят, тебе само в руки плывёт… Ну, я написала, что не возражаю. Федя тут же ответил, что по приезде сразу в загс пойдём.
Глаза у Валентины вспыхнули отражением счастья тех дней.
— Дальше что? — поинтересовался я.
— Вы даже не представляете, как я его ждала! Он писал, что его любимый цветок — лотос. Я специально разузнала, какой он. Книги по ботанике смотрела в библиотеке… Платье к его приезду сама сшила и сама вышила, вот здесь, — она показала на левую сторону груди, — большой такой лотос… Нагрянул он совершенно неожиданно, без всякой телеграммы. Приехал в общежитие на своей машине — у него «Жигули» — с цветами и с дружком Степаном…
При этом имени она замолчала, нахмурилась. Но я не стал задавать вопросов, торопить её.
— Федя прямо с порога: едем в загс подавать заявление. Я ахнула. Не знаю за что хвататься. Платье новое надела, то, с лотосом. А он даже не обратил внимания. Я подумала: у него самого, наверное, голова кругом, не до платья тут… А главное, как он объяснил, времени у него в обрез: после плавания — сразу на какие-то курсы. Его отпустили всего на один день… Ну, мы помчались в Зорянск.
— Когда это было? — уточнил я.
— Да чуть больше месяца тому назад… Короче, поговорить совсем не удалось. Подали заявление, он меня тут же назад отвёз. Даже родителей не повидали, они где-то на юге у родственников гостили. А я так мечтала познакомиться с его отцом и матерью. Хотя и опасалась: раз Федя такой умный, начитанный, значит, родители сами такие. Яблоко от яблони недалеко падает, как любит говорить тётя Клава. Ещё подумают: какую невесту неотёсанную сын нашёл себе. А Федя смеётся, говорит: нормальные батя с матерью, успеешь с ними пообщаться. Успокоил, мол, вся жизнь впереди. Так мы до свадьбы и не увиделись…
— С его родителями? — спросил я.
— И с Федей тоже. Он даже писем со своих курсов не писал. Телеграммы да открытки присылал. Я думала: некогда, учёба…
— Выходит, вы встречались с ним всего два дня? — удивился я.
— Два дня, — грустно усмехнулась Валентина. — Я посчитала: часов шесть мы с ним виделись, не больше… Он приехал за мной в четверг вечером, накануне свадьбы… Тогда впервые я и почувствовала…
Она замолчала, и по её волнению я понял, что девушка подошла к самому главному.
— Понимаете, — опять заговорила Рябинина, — дядю Акима положили в больницу. В пятницу должны были делать очень серьёзную операцию. Я какой-никакой, но все-таки медицинский работник, знаю, что это такое. Ведь ему уже за семьдесят… Ну и прошу Федю: может, перенесём свадьбу? Тётя в пятницу будет одна. А если что случится? И знаете что он ответил? Вы даже себе представить не можете… А разве, говорит, он ещё не окочурился? Это о дяде Акиме! У меня прямо ноги подкосились…
Валентина скомкала в руках платочек. А я вспомнил мать Федота, которая сидела в этом кабинете вчера. Она употребила то же самое слово «окочурился», говоря об отце Валентины.
— Гляжу я на Федю и ничего не могу понять. Он ли это говорит? Как он переживал за рикш, помните? И вдруг так — о самом дорогом для меня человеке.
— Девушка горестно вздохнула. — Федя, правда, смутился, стал извиняться. А свадьбу, говорит, откладывать нельзя: столько продуктов заготовлено, пропадут. Да и родственники уже понаехали. Повёз он меня в Зорянск. Настроение, конечно, совсем не то… Я так волновалась перед встречей с его родителями. Сами понимаете. В парикмахерскую специально ходила, платье лучшее своё надела… Ну, мои девчонки собрались на подарок, купили картину. Красивая. А Екатерина Прохоровна посмотрела на неё и говорит: «Это что, все твоё приданое?» Я думала, она шутит. Какие там шутки, все всерьёз. Я чуть не расплакалась, но сдержалась. Все ещё надеялась: Федя другой, мне ведь с ним жить…
Рябинина долго молчала. Я почувствовал: говорить ей тяжело и больно.
— Ну и дальше? — попросил я осторожно.
— Дальше… У них вся квартира в коврах. Хрусталь, ложки-вилки-ножи серебряные… Екатерина Прохоровна распорядилась ковры убрать: не дай бог попортят. А серебро унесли к её сестре. Не понимаю зачем? — воскликнула девушка. — Ведь единственного сына женят, все должно быть празднично, красиво! А у Екатерины Прохоровны вообще все рассчитано: куда кого посадить, что перед кем На стол поставить… Прямо при мне, не стесняясь, подкрашивала самогон. Это для тех гостей, кто попроще, не такой видный. А для начальства
— коньяк дорогой, икра чёрная. Но главное — Федя! Нет чтобы постыдиться за мать, какой там, во всем с ней согласен. Смотрю я и думаю: ну и порядочки в семье. И мне жить с таким человеком! Я привыкла у тёти с дядей: кто бы ни пришёл — колхозный конюх или сам председатель — встречают одинаково. Сажают на лучшее место, угощают самым вкусным, что есть в доме. Хотя какие доходы? Тётя Клава одна работает, дядя Аким на пенсии и все больше болеет. Но все равно, они прежде всего — люди! — Рябинина передохнула. — Хотела я все с Федей поговорить. Так приятно было бы услышать от него ласковое, ободряющее слово. Я бы ни на что не стала обращать внимания… А он так и не сказал мне ничего тёплого, ласкового… Шуруй, говорит, видишь, все вкалывают. С отцом вдруг сцепился из-за чего-то. А выражения! Я сама простая, из деревни, но такого не слышала. Даже стыдно пересказывать… В письмах одно, а в жизни другое. — Она покачала головой. — Подошло время ехать в загс, а у меня на душе чёрным-черно. Сели в машину. Федя за руль, рядом с ним — моя подруга Катя, она здесь, в Зорянске, живёт. А на заднем сиденье я, этот самый Степан, который приезжал с Федей в Лосиноглебск, и ещё один друг Феди — Павел. Приехали. Стали выходить из машины, Павел нечаянно прижёг мне сигаретой свадебное платье. Синтетика. Дырочка маленькая, в общем, в складках не видно. Но Федя так на него накинулся! Павел говорит: все равно ведь в сундуке всю жизнь лежать будет. Это понятно, так принято… Вон тётя во время войны выходила, подвенечное платье дешёвенькое, из штапеля, а до сих пор хранится. А Федя заявляет Павлу, что Екатерина Прохоровна уже кому-то обещала это платье продать. Павел удивился: как это — подвенечное платье с чужого плеча? А Федя ему: мало ли дур на свете. Я не знаю, куда глаза от стыда девать. И Катя здесь… Короче, Федя говорит Павлу: мы с тобой в расчёте. Оказывается, Павел икру на свадьбу достал, а деньги ему ещё не отдали. Это было для меня последней каплей. Все, думаю, надо как-то с этим кончать, изменить. Не хочу идти замуж за Федю. Сказать прямо боюсь. Перед нами было ещё пары четыре, а загс работает до шести. Час оставался до закрытия… Тут Степан достаёт из кармана бутылку водки, стаканчик, говорит: раздавим бутылек для сугреву… Это перед регистрацией?! Я отказалась. А ребята выпили и Катю заставили. Я все на часы поглядываю. В голове одна-единственная мысль бьётся: не хочу быть его женой, не хочу, что делать? Шепнула я тихо Кате: миленькая, придумай что-нибудь, чтобы оттянуть время, не хочу, мол, раздумала. Этот Степан то ли услышал, то ли догадался. Отводит меня в сторонку. Ну и тип, скажу я вам! На руках татуировка. На каждом пальце по букве — С.Т.п.П.А. — и повыше — солнце… Значит, отводит он меня в сторонку и говорит: «Смотри, сука, не вздумай рыпаться, пришью!» Представляете, так и сказал! Мы, говорит, Шныря в обиду не дадим. А сам нож мне показывает. Шнырь — это они так Федота между собой называли.
Рябинина с округлившимися глазами схватилась обеими руками за своё лицо, словно все, что она рассказывала, происходило сейчас…
— А что было потом — как в тумане… Не помню, как я расписывалась, что говорила. Как домой поехали… И началась пьянка! Слова красивого никто из гостей не сказал. «Дёрнем» да «поехали» — вот и все тосты. Или как заорут: «Горько!» А мне на жениха смотреть противно, не то что целоваться… — При этих словах она невольно вытерла платочком рот. — Екатерина Прохоровна все толкует: возьму невестку, то есть меня, к себе на овощехранилище. Место тёпленькое, лишняя копейка в доме пригодится. Да и на её глазах, мол, все время буду. А сама смотрит на меня ехидно так и многозначительно… Господи, как можно обижать подозрениями человека, если совсем не знаешь его? Да ещё при посторонних! Я не знала куда глаза девать… Короче, еле-еле дождалась, когда гости разойдутся. Федя пьяный в стельку, храпит прямо за столом. Голова чуть ли не в тарелке. На щеке салат, изо рта слюна течёт. Так мне не по себе стало. Ну как, думаю, с таким наедине?.. — Она смущённо провела рукой по лбу. — В постель… На меня прямо ужас напал… И этот чел