— Ци, ангел мой, это, вероятно, совершенное дилетантство, но ты не могла бы объяснить…
Летиция так расхохоталась, что согнулась пополам — это весьма удивило свиту, и без того достаточно шокированную явлением серебряного дракона.
— Ну, малек, ты меня удивляешь! Я же сказала, что малютка вырастет со временем!
— Я, — говорю, — думал, что времени пройдет больше…
Она вытерла слезы.
— Ты специально, головастик? Нарочно меня смешишь, да? Ты, наверное, не знаешь, что придает силу вящему демону, а?
— Нет, — сказал я серьезно, и бедняжка чуть не задохнулась от смеха.
— О, малек! — еле выговорила между смешками. — Любой колдун скажет: сила связи — это плоть и кровь. Капелька крови обычно и кусочек ногтя, к примеру. Или прядь волос. А он твой палец съел. Да еще вместе с такой побрякушкой! Он же теперь почти всемогущ для тебя, дорогуша… а в подземелье просто места мало было для таких демонстраций.
Дракон — называть его тритоном теперь было бы как-то неправильно — положил мне на плечо невесомую голову, а я спросил:
— Покатаешь меня, старина? А Ци?
И он согласился на то и на другое. Покивал, друзья мои. Вот так.
Больше, в общем-то, рассказывать нечего, господа.
Нашу свадьбу благословили через месяц, в той самой часовне — весь этот месяц отец Клейн и добровольцы из какой-то религиозной организации приводили ее в порядок вместе со мной и Летицией. Большая часть бывших одержимых тоже участвовала; смылись только сумасшедший старик и один лакей, которые при Эдгаре Ужасном отлично понимали, что делают. Митч остался, очень любезен со мной, охотно устраивает моим гостям экскурсии по памятным местам и пишет мемуары. Теперь бедняга так блюдет субординацию и этикет, что больше не обедает со мной за одним столом — видите ли, считает себя слабым и недостойным. Мне его не переубедить, хотя я давно перестал злиться.
На свадьбу как-то просочилась толпа журналистов, так что наши фотографии потом оказались в светской хронике. На этих фотках у меня на плече сидит тритон, поэтому все эти идиоты написали в своих статьях, что «его светлость очень любит животных». А среди гостей русалок оказалось больше, чем людей, процентов на девяносто пять — потому что с русалками я уже успел познакомиться, а людей из высшего шиянского круга до сих пор не знаю… как-то не выходит у меня с высшим светом.
Русалки не мечут икру, Бен. Они живородящие. Союзу между человеком и русалкой много помогает магия. Вот эта штука, этот голубой камень на цепочке, у меня на шее, — это мой амулет Продолжения. И он мне нужен не для кражи чужих тел, Оуэн, а для того, чтобы у нас с Летицией были человеческие дети…
Правда, человеческие — условно говоря. Не более человеческие, чем я. Я финансирую исследования океанских глубин, а заодно и контакты с русалками — физиологи нашли, что у многих членов нашей княжеской фамилии есть лишний рецессивный ген. Для трансформации в это самое. В земноводное.
Можете заменить погоняло «Князь» на что-нибудь типа «Морской Змей», я не стану возражать. Я — такой счастливчик, господа! Душа — это самая важная часть себя, верно? Я мог легко потерять ее… а палец, в конце концов, не самая страшная потеря. И потом — ведь столько найдено взамен…
А на Мейне мы с Ци по важному делу. Я слышал, у жителей Раэти непревзойденная техника для глубоких погружений. Мы бы купили. А еще хочу поговорить с рептилиями с Сомы. Наши врачи считают, что их медикаменты подходят для наших, шиянских земноводных. Но это потом.
А сейчас — хотите взглянуть, как мой тритон становится из звездолета драконом, а, господа?
Время Любви
Вся Мейна говорит на одном языке, довольно-таки примитивном на цивилизованный взгляд. Этакий вариант эсперанто — если разумное существо способно издавать звуки в среднем диапазоне, то этот язык учится быстро, как-то сам цепляется. Почтенные филологи называют его «мейнской феней», «блатной музыкой» и «заразой», но общаться на этой «фене» удобно. Не надо поминутно перестраивать дешифратор для каждого встречного… Так, о чем то бишь я?
Ах, да. Я хотел сказать, что лоции и карты орлов Простора тоже заполняются на «фене». Письменность у нас совсем простенькая, не сложнее произношения — как услышал, так и пиши, все догадаются. А миры принято обзывать так, как сами аборигены их зовут. Поэтому много получается названий, дико звучащих на средний слух. И если в лоции попадается камешек под названием Мечта или Ромашка, или там Убоище или Безнадега, то для рассматривающего значит, что разумной жизни там нет. Первооткрыватель самочинно обозвал, исходя из уровня фантазии и произведенного миром впечатления.
А если уж Раэти или Т-Храч — то можно смело сказать: звуковое впечатление мейнца от настоящего аборигенского названия. И из этого следует вывод.
«Раэтянин» — это еще куда ни шло. А «т-храчец» — как вам? Или «т-храчник»? Или, скажете, «т-храчанин» лучше? «Житель Т-Храч» — культурнее, конечно, но уж слишком длинно, никто из наших заморачиваться и каждый раз это произносить не станет. Он проще скажет: мохнатый. Жители, значит, Т-Храч, по сути своей — антропоиды, только одежды не носят, потому что покрыты шерстью, довольно-таки длинной, густой и волнистой. На Мейне упомянутую шерсть, бывает, и бреют, и стригут, и в косички плетут, и красят, но общий смысл не меняется. Мохнатый — значит мохнатый. Коротко, ясно, не обидно и всем понятно, о ком идет речь.
По той же причине жители Сомы для мейнцев традиционно — змеи, хотя они, на мой взгляд, скорее, ящерицы. Но, действительно, рептилии, не поспоришь, а змея или, скажем, змей — это звучит красивее и богаче, чем ящерица какая-то там. Того, кто живет на седьмой Веги — тут название вообще нельзя произнести — зовут обычно «ползук» или «многоножка». Уроженцев Слиоласлаерлей, если не особенно обидчивые, обиходно называют «ангелочками», а если орел задается и возражает, что черта с два он ангел, то так и будет «орел пернатый». Марсэлловы друзья с его легкой руки стали «мышками», правда, их мир так и вписан теперь в лоции — «Мышиная Дыра», они спорить не стали. А вот обитатели Нги-Унг-Лян — «фехтовальщики».
Я раньше думал, что фехтовальщики — стопроцентные антропоиды. Они ужасно похожи, просто вылитые. Разница в пределах обычных для нашей породы расовых различий. И название-то у них такое, потому что к внешности не зацепиться — люди и люди. Разве что их мужчины постоянно ходят с мечами — а больше никто на Мейне так не делает. Меч на перевязи поверх скафандра смотрится глупо не глупо, но странно как-то. Хотя когда первые фехтовальщики появились на Мейне, это на народ произвело впечатление. Одно время многие повадились мечи носить, для красоты и для понта. Но — штуковина тяжелая и бестолковая, пистолет или даже нож удобнее и компактнее, поэтому ребятам скоро надоело. Мы даже думали, фехтовальщики тоже скоро бросят эту свою заморочку и перейдут на оружие посовременнее — а не тут-то было. Никто и никогда парня этой расы без меча не видел. Злые языки болтают, что фехтовальщики и в сортир ходят с мечом, а когда спят, суют меч под матрас. Самое смешное, что это может быть и правдой.
Правда, для чего пилоту меч — никто из нас себе не представляет. Я лично ни разу не видел, чтобы фехтовальщик пользовался этим мечом для чего-нибудь, кроме таскания с собой. В стае эти ребята — люди мирные, держатся особняком, с прохладцей, общаются корректно, для Мейны даже, пожалуй, слишком корректно. Слыхал, правда, рассказки, что кто-то когда-то видел, как фехтовальщик на спор мух рубил в полете этим мечом и лист бумаги, который девочка держала, порезал на ленточки толщиной в макаронину — но это было не при мне и слишком похоже на обычные байки про супервладение оружием.
Вот в космосе — да. В космосе они представляют из себя. Отличные бойцы, и машины у них вполне ничего в работе. Правда, внутрь своих крыльев они чужих не пускают. И никогда не летают в одиночку или двое друзей вместе — исключительно мальчик с девочкой. Бывает — с двумя девочками. Как-то видал одного Казанову с пятью. Но второй парень поблизости совершенно исключен, а с нашими орлами они стараются даже не сидеть рядом — косятся и отодвигаются. Никаких тебе проявлений дружбы и симпатии к братьям по полу — строго по делу и только так. И не пьют вместе. И не развлекаются вместе. Железной нравственности люди, такой железной, что наши хихикают. Каждый нежно мурлычет со своими женщинами, как лев с прайдом, но на чужих смотрит косо. И, кстати, что смешно — на чужих девочек тоже посматривает косовато. И фехтовальщицы от наших ребят не в восторге; не слышно, чтобы какая-нибудь их красотка — а они сплошь и рядом красотки — польстилась на орла из чужого мира. И наши, если видят такую — исключительно в сопровождении громилы с мечом — язвят со страшной силой и высказывают дикие предположения о том, для чего ее благоверному нужен этот меч, что именно он компенсирует и почему без меча об этом гибком высоком чуде с ногами от ушей лучше и не думать.
Тама-Нго они нравятся. Мы как-то сидели в баре рядом с Медицинским Центром, слушали музыку и вообще отдыхали, когда мимо нас парочка фехтовальщиков прошла. Приятно посмотреть: почти одного роста, ну, может, на полголовы пониже девочка, плотные, гибкие и сильные, походка у них такая упругая и легкая, как у здоровых хищников, а лица открытые и смелые. Одеты без всяких диких наворотов, и у парня длинный меч на бедре. Глаза у обоих, как темный янтарь, и смотрели они друг на друга нежно, держались за руки, просто-таки излучали на всех диапазонах любовь и доверие, и вообще — являли собой живую картину «Вечная весна». И Тама-Нго сказал:
— Скажи, правда, странно среди вашего Народа, Вечно Разыскивающего Что-нибудь Подходящее, видеть такое проявление гармонии?
— Точно, — говорю. — Среди людей такие вещи не часто встретишь.
И тут вмешался хмурый волчара, который сидел неподалеку в обнимку со стаканом и бутылкой:
— Слышь, вот только не надо о том, что фехтовальщики — люди!