Транспорт до военной базы — сильные эмоции. Мы себя ощущали уже АстроДесантом — ну так нам всем же имплантировали знак Железной Когорты на щёку ещё в зародышевом состоянии, мы сроду — Железная Когорта, часть той силы, которая… в общем, перед нами трепещет Вселенная.
Во время стартовых вибраций корпуса нашего транспорта мы просто-таки чувствовали, как она трепещет. Но — военная станция куда круче, чем банальный мирный транспортник, где нам и с антигравитационных кресел встать без разрешения не позволяли.
Нас повели на экскурсию. Какой был восторг, дух захватывало: десантные модули, ракетный отсек, ангар для истребителей… На этой станции, верно, постоянно принимали детей — смену, так сказать. Репертуар уже отработали. И даже штурмовые скафандры держали нашего размера — правда, парочку, не больше, но всё равно, нам больше-то и не надо…
Ветеран привёл нас в отсек, где хранились скафандры, и показал, как они выглядят не на видео, а наяву. Детский размерчик, конечно, огорчал рядом с теми, что для взрослых, но детские были сделаны очень точно и достоверно. И мне предложили надеть скафандр и почувствовать себя настоящим штурмовиком.
Это и спасло мне жизнь. Каприз судьбы, хохмочка случая. Восторженный идиотик-ЮнКом, трясясь от восхищения, влезает в скафандр, чтобы поиграть в суперубийцу — и в это время звучит боевая тревога.
Оцени уровень моего восторженного идиотизма: я обрадовался. Я успел просто задохнуться от счастья: я же сейчас увижу всё это интересное, как наши раскатают в клочья недочеловеков, возьмут пленных, превратят их в контейнеры для наших генов — ну, я успел всё это себе представить в ярких красках перед тем, как потерять сознание.
А потом очнулся мордой в кровавой каше. Ладно, не мордой, защитным стеклом скафандра. Еле отодрал себя от пола, тёр-тёр стекло перчатками, но жидкие компоненты крови испарились, остались сухие красные полосы. Впрочем, и через это красное, размазанное — мне хватило рассмотреть.
Я в отсеке один выжил. Спасло, что скафандр делали, как точную копию штурмового — всё болело, но экзоскелет выдержал, кости остались целы. Прочих большей частью просто размазало — прямое попадание, в переборке дыра, через соседний отсек — кусок черноты за отсутствующей бронёй. Кого не расплющило ударной волной, тот умирал дольше и тяжелее; я заглянул в лицо ветерану-экскурсоводу — и снова отрубился на какое-то время. Мне ещё крупно повезло, что вырубился, а не блеванул внутри шлема.
И никто меня не спас и в чувство не привёл. Я опомнился там же, в том же положении. Дыра, мясо, кровь. Уже тогда я понял, что про войну взрослые всё врали — все взрослые, и мои родители тоже — а на войне всё не так, как в сказках, на картинках. Я начал соображать — и рядом не было никого, чтобы снова вывихнуть мои мозги. Я впервые в жизни тогда начал думать сам.
Потому что, хоть я ничто, а Кэлнор — всё, Кэлнор мне сейчас на помощь не придёт. А я себе нужен. Мне хочется жить. И я забарахтался, как какая-то неразумная тварюшка ничтожная, которой в мясорубке подохнуть бы, да не хочется.
Я стал делать то, чему учили. Отсоединил столько кислородных баллонов, сколько мог унести. Выбрался в шлюз между отсеками, загерметизировал, выровнял давление — оно никак не выравнивалось — и вышел в технический сектор. Он был не развороченный, а просто мёртвый; я — отличник, я догадался про электромагнитный импульс.
Надо было идти куда-то дальше — и я побрёл дальше. Давление в отсеках скакало синусоидой. Вся станция была в сквозных дырах от прямых попаданий ракет. В ангары я войти не смог: судя по показаниям датчиков, за переборкой был уже космос, просто космос. В жилом секторе мне пришлось пробираться по кускам мяса, клочьям скафандров и лохмотьям астродесантной формы; подозреваю, что не съехал с ума только потому, что был туп, как пластиковая заглушка, и не осознал произошедшего до конца. Но на тот момент мне хватило и того, что я понял.
Я понял, что Железная Когорта не всесильна и не непобедима. Я понял, что ничего весёлого и замечательного в войне нет. Я понял, что в сияющих гробах под штандартами лежит мешанина мяса и костей — и что я сам умру от удушья, жутко и больно, в скафандре, перемазанном кровью сокурсников.
Я читал схемы, рассматривал планы переходов и постепенно добрался до командной рубки. В рубке понял ещё одну вещь: что уже не расскажу никому из экипажа, что меня обманули. И вообще, скорее всего, никому не расскажу.
Рубка была загерметизированаи цела. Газоанализатор показывал ноль процентов кислорода. Я вошёл внутрь и увидел, как буду умирать сам: четверо взрослых задохнулись в рубке, пытаясь вызвать помощь с Кэлнора, но дисплей главной передающей антенны светился пустым серым бельмом.
Я не умел плакать и не знал, кого звать на помощь. Видимо, был слишком туп, лишён воображения и не по годам рационален — не звал мать, которая не могла бы помочь, наоборот — врала, как все. Я не звал и Великого Сына, для которого я — ничто, один из миллиардов бойцов. Я забрался в кресло Командора, поджав ноги, чтобы не прикасаться ногами к его трупу, в агонии скатившемуся на пол, и стал думать.
И додумался до дикой вещи, которая никогда не пришла бы в мою голову, не будь я в ужасе и шоке. Я вспомнил, что нам говорили в ЭлитАкадемии.
Рядом с мёртвым дисплеем главной антенны горел крохотный красный огонёк. Аварийный передатчик, настроенный на общую волну недочеловеков. Выключенный.
Этот передатчик монтировали всегда, порой использовали в тактических целях — как приманку, к примеру. Но сейчас, видимо, кругом были враги — и экипаж не включил этот сигнал даже в последний смертный момент.
А я включил. Я не собирался никого заманивать в ловушку, я сознательно позвал на помощь врагов Кэлнора, тех, кто убил моих соотечественников. Я, холодея, проследил, как вместо красного индикатора вспыхнул зелёный — как к недочеловекам ушёл зов о помощи. В тот момент я и стал предателем Родины. Малолетним преступником.
Но меня по-настоящему беспокоило только одно: пусть они прилетят поскорее. Пусть заберут меня отсюда или убьют. Я думал, что умереть от пули легче, чем от удушья.
Не смотри на меня так, Проныра. Я был рационален, как мелкий робот.
Я понял, что услышали и прилетели, когда в моём последнем баллоне заканчивался ресурс и дышать было уже очень тяжело. Я вдыхал тот воздух, которым уже дышал — горячий и мёртвый — и тут ожил газоанализатор. Кто-то выравнивал давление в рубке и снаружи, кто-то пустил в рубку струю кислорода — столбик анализатора пополз вверх — четыре процента, семь, десять, двенадцать, пятнадцать, семнадцать — я сорвал шлем и вдохнул.
Воздух меня опьянил. Я дышал-дышал-дышал, когда открылась гермозаслонка.
В рубку вошла чужая женщина.
Я ждал чего угодно, но не такой женщины. Она не умещалась в моей голове. Женщины не должны воевать, женщины — добыча, контейнеры для генов. Женщинам полагается подчиняться. Даже наши женщины — существа второго сорта, с ними не особенно считаются.
Но с этой сложновато было не считаться.
Выше моей матери, вдвое шире в плечах. Экранирующий скафандр бойца. Умное, жёсткое лицо, сожжённое ультрафиолетом. Короткий седой ёжик волос. Тяжёлый бластер, направленный на меня.
Я слышал про гнилой гуманизм недочеловеков, но никогда особенно не понимал, что это такое. А увидев женщину с оружием, вспомнил россказни о том, как у недочеловеческих женщин не поднимается рука на кэлнорцев — и понял, что тут мне лгали тоже.
Она рассматривала меня с выражением, которого я не мог понять. Потом медленно спросила, не опуская ствол — и её перевёл отличный дешифратор, лучше штатного:
— Кэлнор — превыше всего?
— Да, — сказал я. А что ещё я мог сказать?
— Кэлнору будет принадлежать Вселенная? — спросила она.
— Да, — сказал я, как мог чётко. Вдохнул, взял себя в руки и попросил у неё — всё равно я уже предал Родину. — Товарищ недочеловек, убейте меня, пожалуйста, быстро. Я ещё никого из ваших соотечественников не убил, поэтому вы можете убить меня быстро.
— Ты знаешь, что тебя дОлжно убить? — спросила она.
— Да, — сказал я через силу. — Потому что я ваш враг. Только быстро, если можно.
— Ещё живые есть? — спросила она.
— Нет, — сказал я. — Если бы были, мне не позволили бы вызывать врагов.
И тут женщина закинула бластер на плечо. Я не поверил глазам.
А в рубку ввалилась такая… я никак не мог придумать слово, чтобы определить эту группу точно. Шайка? Банда? Сброд? Они все были разные, совсем разные, даже униформу не носили, чтобы попытаться это скрыть. Никогда раньше мне в голову не приходило, что такое вообще возможно. Мне казалось, что недочеловеки — такая же армада, как мы, вернее, несколько таких же упорядоченных обществ, но в тех, кто пришёл на зов, порядка не было вовсе.
Я не понимал, как они могут существовать. Как они могут терпеть рядом друг друга — так невероятно отличающиеся. В одной толпе я увидал и недочеловеков, и явный генетический мусор — и что-то держало их вместе, они действовали, как команда.
Впереди всех оказался молодой высокий мужчина-недочеловек, Шед-Бухгалтер, скажу я сейчас — тогда у него ещё были ярко-красные блестящие кудри ниже плеч и такая же красная курчавая борода. Кудри и борода меня поразили. Меня вообще поразили их волосы.
У женщины — ещё ничего. Но вот у мужчин — эти локоны, косы, хвосты, этот гребень, крашеный в зелёный и красный, чёлки ниже глаз и звериная морда, заросшая целиком — это было невероятно, это был разврат, этим они обольщали своих недочеловеческих самок, мне тоже хотелось такое на голове, когда я смотрел — то есть, они обольщали и меня. Меня учили, что волосы надо убирать везде. Волосы — пережиток недочеловеческого, они создают беспорядок, за ними сложно ухаживать, они мешают рассмотреть форму черепа и квалифицировать генетический индекс. Но недочеловеки не уничтожали волосы и делали с ними, что хотели. Им никто не запрещал. Вот о чём я думал, глядя на них — об их волосах, а не об оружии.