Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец. Здесь вторичное упоминание о национальности полковника (но немец) вызвано именно тем, что говорящий чувствует, что в его речи получилось доминирование второго компонента (славный малый) над первым (немец), и пытается уравновесить их.
Точно таким способом выходит из затруднения герой М. Жванецкого: Вчера раков давали. Большие, но по 5 рублей. Но большие. Но по 5 рублей. Но о-очень большие и т. д. Герой никак не может решить, что важнее — величина раков или их дороговизна, и нанизывает всё новые но.
В ходе работы над синтаксисом русского языка я встретился со старым знакомым — юмором. Дело в том, что для создания комического эффекта используются все языковые уровни, в том числе мой — синтаксический. Однако я не смог ограничиться синтаксисом и вступил на «чужую территорию» — фонетика, морфология и др. Результатом исследований явились книги «Русский язык в зеркале языковой игры», выдержавшая два издания (1999 и 2002 гг.), «Русский каламбур» (N. Y., USA: Hermitage Publishers, 1995), «Русская языковая шутка» (2003), «Краткий словарь русских острот» (2012).
Я с интересом и любовью рылся в книгах русских писателей XIX–XX вв. и в сборниках русского фольклора, собирая материал. Ирина Левонтина в интересной книге «О чём речь?» пишет о Национальном корпусе русского языка (НКРЯ), включающем более 500 млн слов: «С появлением НКРЯ жизнь лингвистов-русистов очень украсилась. То, на что раньше уходили годы (выискивание примеров по текстам, сортировка пыльных карточек с выписанными контекстами), теперь достигается за несколько секунд». Так что же? «Мой труд многолетний» (около 30 лет) сейчас был бы выполнен за минуты? — Отнюдь. Машина не понимает юмора! В лучшем случае она может указать на ненормативность, необычность. Встретив шутливые наименования произведений искусства — лживопись, натюрморд, машина примет их за простые опечатки и посоветует исправить: живопись, натюрморт. Ну, а бо́льшую часть шуток, например, такие:
Уехал поездом, вернулся ослом.
или:
— Гольдберг, за Вами рубль.
— Где?!
или:
Сидел на лекции. Что-то не спалось.
— машина вообще не заметит.
Думаю, именно мои книги о языковой игре, а не мои исследования по истории русского языка, лингвостатистике, синтаксису могут представить интерес для не-лингвиста. Остановлюсь на них подробнее. Видимо, здесь сказалось ещё и другое — нежелание проститься с многолетним трудом, настроение, о котором писал Пушкин в стихотворении «Труд»:
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Итак: следующий раздел — для любящих шутку и желающих понять, в чём состоит сущность комического, для чего и как делается шутка.
О юморе, о языковой шутке
Что такое юмор?
1. Юмор — признак, бесспорно, присущий любому человеческому коллективу. В одной из своих лекций русский философ XIX в. Владимир Соловьёв определял человека как существо смеющееся. Можно представить себе общество, не знающее слёз и печалей, но общество без смеха, без юмора, без шутки — такое и представить себе трудно. В «Словаре Академии Российской» 1789–1794 гг. говорится: «Смех свойственен одному токмо человеку». Об этом же писал Горький: «Где смех, там человек; скотина не смеётся». Интересна мысль А. Бергсона (высказанная ещё раньше Н. Г. Чернышевским): «Пейзаж может быть красив, привлекателен, великолепен, невзрачен или отвратителен; но он никогда не будет смешным».
2. В ч ё м с у щ н о с т ь к о м и ч е с к о г о? Задаваясь этим вопросом, мы вступаем на скользкий путь, от чего предостерегали многие исследователи, например, Дюга: «…надо просто смеяться и не спрашивать, почему смеёшься (…), всякое размышление убивает смех». Кто-то сказал, что пытаясь понять, почему нам было смешно, мы уподобляемся человеку, который ест апельсин, а потом на ладони рассматривает разжёванное, пытаясь понять, почему ему было так вкусно. И всё-таки многие столетия над проблемой комического упорно работали и психологи, и искусствоведы, и филологи, и даже философы (Кант, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и др.).
3. Две основные черты комического отмечены ещё Аристотелем: «Смешное — это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное». В качестве иллюстрации указывают, например, ситуацию падения на улице важного господина, падения, сопровождаемого нелепыми телодвижениями, но ни для кого не опасного (смех тотчас прекратится, если мы увидим кровь или услышим стоны).
2000 лет спустя современные исследователи дают определения, в сущности, очень близкие аристотелевскому, но предпочитают говорить не об ошибке, безобразии, а об отклонении от нормы, о необычности.
Вот пример: Танцы — это трение двух полов о третий. Разве тут есть какая-то ошибка, что-то безобразное, уродливое? Есть некоторая необычность. В чём она состоит? В одном предложении одно слово — пол употреблено в разных значениях (пол — мужской, женский и пол — нижняя часть помещения). Давайте поэкспериментируем, заменим одно слово другим: Танцы — это трение двух полов о паркет. Шутка пропала.
4. Второй из аристотелевских принципов («Смешное никому не причиняет страдания и ни для кого не пагубно») тоже нельзя принять без оговорок и уточнений.
Не следует думать, что аристотелевский принцип личной безопасности нарушается в случае чёрного юмора, в шуточках типа:
Шапочки в ряд, тапочки в ряд —
Трамвай переехал отряд октябрят.
В баню попал реактивный снаряд.
Голые бабы по небу летят.
Маша просила у мамы конфетку.
Мама сказала: «Сунь пальчик в розетку!»
Быстро обуглились детские кости.
Долго смеялись над шуткою гости.
«Эк тебя разнесло-то!..» — укорял Сидор Марфу, в которую угодил артиллерийский снаряд (А. Кнышев).
Отпусти меня, тятя, на волю,
Не держи ты меня под замком.
По весеннему минному полю
Хорошо побродить босиком
Некоторые теоретики комического считают чёрный юмор симптомом социальной патологии. Клифтон Фэдимен писал: «чёрный юмор относится к обычному юмору, как некрофилия — к нормальному половому влечению». Суждение резкое и вряд ли справедливое — мы ведь имеем здесь дело не с реальными ужасными происшествиями, а с вымышленными.
5. Впрочем, предметом юмора могут стать даже и подлинные трагические события. Василь Быков в повести «Карьер» пишет: «Агеев знал немало людей, которые о своём военном прошлом, зачастую трудном и даже трагическом, имели обыкновение рассказывать с юморком, посмеиваясь над тем, от чего в своё время поднимались волосы дыбом, находили в ужасном забавное». Тем самым, аристотелевский принцип личной безопасности предполагает, видимо, б е з о п а с н о с т ь в н а с т о я щ е м.
Впрочем, даже и это не бесспорно. Д. Лихачёв пишет, что «ободрение смехом в самый патетический момент смертельной угрозы всегда было (…) национальным, русским явлением (…) Суворов шутками подбадривал своих солдат перед битвой и на тяжёлых переходах» (Д. С. Лихачёв, А. М. Панченко, Н. В. Понырко. Смех в Древней Руси).
6. Есть и ещё одна (и самая важная!) причина, препятствующая безоговорочному принятию второго из аристотелевских принципов («Смешное никому не причиняет страдания и ни для кого не пагубно»). Никому и ни для кого? Если так, то почему смеху даются прямо противоположные оценки? —
Не забывайте, что юмор — черта богов!.. (Б. Шоу);
Нет ничего на свете лучше и дороже смеха… Ведь смех — это всё равно, что солнце (А. Амфитеатров),
но:
Смех — самое страшное оружие: смехом можно убить всё — даже убийство (Е. Замятин. Мы);
Без сомнения, смех — одно из самых мощных орудий разрушения; смех Вольтера бил и жёг, как молния (А. Герцен. Very dangerons!!!).
А смех нашего Вольтера — молодого Пушкина, его эпиграммы! Вот эпиграмма на графа М. С. Воронцова:
Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Спиноза сказал: «Смех… есть радость, а посему сам по себе благо». Это так, однако возникает вопрос: благо — для кого? Да, для насмешника Пушкина — благо («отвёл душу»), для нас — удовольствие от остроумной, пусть злой шутки. А для графа Воронцова?
Итак: смех может иногда быть обидным или даже оскорбительным, уничтожающим — особенно если он касается конкретного лица.
7. Трудно определить границы допустимого в случае, когда объектом комического является п р о и з в е д е н и е и с к у с с т в а. Крылов сказал (и лучше об этом не скажешь):
Таланты истинны за критику не злятся:
Их повредить она не может красоты,
Одни поддельные цветы
Дождя боятся.
Владимир Новиков указывает целый ряд эпизодов из жизни Жуковского, Пушкина, Блока, Ахматовой и других авторов, которые не прочь были посмеяться над пародийной переделкой своих произведений, а то и провоцировали подобные переделки («Книга о пародии»).