вернулся с ящиком старых ключей разных размеров и конфигурации. Сначала онпытался подобрать ключ к замку, но затем, махнув рукой, взял кусок толстой проволоки,согнул ее с помощью пассатижей, вставил в замок, крутанул пару раз, и тототкрылся.
Мы долго поднимались по винтовой лестнице наверх, пока неоказались перед еще одной бронированной дверью с таким же массивным замком. Таже самая отмычка помогла нам преодолеть и это препятствие. Перед нами открыласьвеликолепная панорама города. Внизу простиралась центральная, Соборная,площадь. Подо мной над зданием бывшей городской думы развевался красный флаг.Там даже сегодня, несмотря на субботний день, бдели отцы города, все в заботахо нуждах его жителей. У подъезда здания постоянно сновали блестящие черные«Волги». Из них вылезали и вновь садились в них с высоты колокольни похожие намуравьев высокие должностные лица. Какие думы омрачают их чело, какие ответственныезадачи они решают? На фасаде здания огромный транспарант: «Трудящиеся Сарска!Больше продукции стране!» На окраине города, как страшное допотопное чудище,пыхтит и скрежещет железными зубами гигант индустрии. Из его пасти вырываетсяпламя. Смердящий сизый дым с жутким зеленоватым отливом заволакивает полнеба.Это его продукцию нужно увеличить в два, три, пять, десять раз! КолокольняПреображенского собора и черная труба гиганта индустрии — два самых высокихсооружения города. Они как бы противостоят друг другу: Начало и анти-Начало,сросшийся с этой землей за пятивековую историю Преображенский собор и изготовившийсяк прыжку, огнедышащий языческий Левиафан.
На здании бывшей городской думы, теперь исполкома и горкома,красуется еще один транспарант: «Граждане Сарска! Неуклонно повышайте свойидейный уровень!» И над этой, наверно не менее важной, задачей ломают головыотцы города. Уж Валентин Кузьмич-то наверняка ломает. Какое же может бытьповышение идейного уровня без борьбы с религиозными предрассудками, без всеобщейи полной атеизации населения? Но вот тут-то как раз и неувязочка получается —не повышение, а понижение, настоящий прокол. Полгода в городе храм недействовал, как при коммунизме! И вдруг священник — как снег на голову. А ведьони еще не знают, что я уже совершил в храме литургию, правда без присутствияприхожан... Для них присутствие прихожан — самое главное. Без этого и литургияненастоящая. Они никогда не понимали и никогда не поймут, что важнее всего самфакт совершения литургии. Ведь это объективнейший, наиреальнейший, действенныйакт, не зависящий от условий, в которых он был осуществлен. А совершен он можетбыть и вне храма — им станет тогда келья, камера тюрьмы или окружающий нас мир.Они, однако, никогда этого не поймут. Но для верующих тут все ясно. Вот почемуподнялся со смертного одра Георгий Петрович, вот почему пасхальным звономвозликовала душа Гришки-алтарника! Они еще не знают, наверное, не знают, чтосегодня в шесть часов в этом храме состоится всенощная, и уж, конечно, не знают,что к ней на весь город зазвонят колокола. Интересно, как они воспримут стольнепривычный для их слуха колокольный звон. Впрочем, реакцию предвидетьнетрудно. Колокола зазвучат для них как набат, как призыв к мятежу, какпредвестник катастрофы! Пусть будет так. Это будет вызов рыкающему и смердящемуЛевиафану.
— В порядке ли колокола? — спросил я Гришку-алтарника.
Тот словно не слышал моего вопроса. Как загипнотизированный,он не сводил глаз с колоколов, поражавших воображение своим совершенством и изяществом(а ведь главный колокол весил не менее тысячи пудов) . Но вот рука Григорияпотянулась к веревке.
— Подожди. Не сейчас. Будешь созывать ко всенощной.Пасхальным звоном!
И только тут я оглядел площадку звонницы. Она была сильноизгажена. Повсюду валялись окурки, коробки из-под сигарет, бутылки, ржавыеконсервные банки.
— Откуда все это?
Гришка-алтарник с помощью пантомимы тут же дал мне наглядноепояснение. Сначала он, кивнув в направлении площади, смешно изобразилмарширующего с флагом демонстранта. Затем представил целющегося из ружьястрелка-чекиста. Теперь все стало понятно. Вот почему здесь бронированныедвери! Мы, оказывается, самочинно проникли на важный стратегический объект. Но теперьуж будь что будет. Валентин Кузьмич не счел нужным принять меня и предупредить.Откуда мне было знать, что церковная звонница превращена в секретный объектКГБ? Очень даже хорошо, что он меня не принял. Разрабатывая хитроумные гамбиты,промашку вы дали, Валентин Кузьмич, и, можно сказать, просто дурака сваляли!
Мы спустились вниз. До службы оставалось часа три. Я решилнемного прибрать в храме. Григорий, однако, не позволил мне делать это, и вконце концов я с ним согласился. Перед службой мне нужно было прочитать Правилаи, учитывая бессонную ночь, хоть немного отдохнуть.
Я поднялся в свою келью, лег на сундук и моментально заснул.И снился мне сон. Как будто стою я на Соборной площади в одном беломподризнике, босиком. И, чувствуя в себе необыкновенную легкость, понимаю, чтостоит мне сделать небольшое внутреннее усилие, как я поднимусь в воздух. Я делаюэто усилие и действительно начинаю подниматься все выше и выше. Вот уже подомной блестят кресты и купола собора, у подъезда горисполкома снуют игрушечныечерные «Волги», люди на площади и на прилегающих к ней улицах, запрокинувголовы, смотрят вверх и показывают на меня руками. Мне легко и весело. Нопостепенно какое-то неясное беспокойство закрадывается в душу. Я уже чувствую,откуда исходит оно, и догадываюсь, в чем дело. Не поворачивая головы, я делаю ввоздухе полукруг, и мой взгляд встречается с устремленным на меня взглядом. Вкроваво-черном месиве копошится змееподобное существо. Оно пристально следит закаждым моим движением и нетерпеливо бьет хвостом. Оно стремится оторваться отземли, но сделать это ему, видимо, намного труднее, чем мне. Для этого емунужно разъярить себя, довести до кипения, до бешенства. Чудовище дикозатряслось, оно сделало несколько прыжков, круша и сминая под собой дома илюдей, и, наконец, взвилось в воздух. Оно устремляется мне навстречу. Теперь вего облике появилось что-то человекообразное, вернее, человеко-звериное. Мы летимнавстречу друг другу. Столкновение неизбежно. Но страха во мне нет...
Я проснулся от грохота. Гремел гром. В стекло окнаостервенело били капли дождя. Я подошел к окну. Все небо заволокла черная туча,ливень лил как из ведра. Господи, хоть бы поскорее прекратился он, чтобы ковсенощной пришло побольше народу! Пока я вычитывал Правила, тучи рассеялись, ина небе опять выглянуло солнце. Я открыл окно — повеяло удивительной свежестью.
Храм за время моего отсутствия преобразился. Григорийтщательно вымыл полы и всюду, где смог, стер пыль. Под лучами вечернего солнцазасверкала поблекшая позолота иконостаса. Через открытые окна и двери в храмвливался напоенный озоном воздух.
Хор был уже в сборе. Дюжина женщин и пяток пожилых мужчин.Георгий Петрович торжественно представил их мне: «Мария, Марфа, другаяМария...» Все они чинно подошли под благословение. Одеты были празднично. Лицаих светились.
Храм стал наполняться народом. «Ну, что же, пора!» Я позвалГригория:
— Можно звонить.
Григорий, бросив на меня пристальный взгляд, в которомсквозили и восхищение, и тревога, направился на колокольню, а я пошелоблачаться.
И вот ударил колокол, многопудовый большой колокол, молчавшийнесколько десятилетий, и ему радостно ответили разверзшиеся голоса его меньшихсобратий. Конечно, в этот момент сжалось мое сердце. Но я уже не думал о том,какое впечатление все это произведет на жителей и отцов города, на верующих ибогоборцев. Начиналась служба.
— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков!
Когда я вышел на каждение, храм был уже полон, а люди все ещевходили в него! Я кадил иконы и народ, почтительно расступавшийся передо мной.Я вглядывался в лица прихожан. Десятки, сотни устремленных на меня глаз. Яоткрыт для них. «Глядите, глядите! У меня нет от вас тайн. Я слабый, грешныйчеловек. Но у меня есть вера! Это стержень, основа моего бытия. Это главное,что у меня есть. Вера переполняет мое существо. Я готов поделиться ею с вами.Берите, берите ее! Это не мое. Это все от Бога!» Я, как губка, впитывал взглядылюдей, пришедших в храм, и отдавал им всего себя без остатка.
Неторопливо, необычно долго я совершал каждение храма. Этобыла прямая встреча, лицом к лицу, со святынями собора и народом, — встреча, откоторой зависело все дальнейшее мое служение.
Это были для меня, пожалуй, самые напряженные, самые эмоциональныеминуты вечерней службы, затем она уже шла спокойно и размеренно, как иположено. Замедленным ритмом и умиротворением всенощная и отличается отБожественной литургии, динамичной и полной драматизма. Во время литургии янахожусь в постоянном напряжении, — расслабиться нельзя ни на секунду. Чутьрасслабишься — неизбежно впадешь в искушение и произойдет срыв. Это не значит,конечно, что вечерня и утреня допускают отвлечение внимания. Все дело в ихболее спокойном ритме.
И все-таки драматическая коллизия на всенощной произошла. Этослучилось в конце службы, во время елеепомазания. Сотни людей друг за другом,приложившись к иконе, подходили ко мне. Они не похожи друг на друга,неповторимы. У каждого из них своя судьба, свои личные драмы и беды. И отношениеу них ко мне разное. Одни благодарят меня за службу, смотрят мне в глаза сдоверием и любовью. Другие, сосредоточенные в себе, меня как бы и не видят. Этоменя не задевает, ведь они пришли сюда не ко мне, а к Богу.
Так вот, во время елеепомазания с какого-то момента я сталиспытывать неприятное беспокойство. Повернув голову, я увидел его в несколькихшагах справа от меня. И я сразу понял, что это он. Поразила меня невольтеровская усмешка на губах, не иронически-презрительное выражение глаз (онибыли разные, один глаз меньше другого), не напыщенная самоуверенность. Поразиломеня иное: исходящее от него черное излучение. Я физически ощутил чернуюэнергию, собственными глазами увидел черное сияние, затмевавшее свет свечей.