Рублевым. В его иконах — спокойствие, уравновешенность, классическое совершенство.Елагин же своей экспрессивной манерой, беспокойными бликами напоминал скорееФеофана Грека. «Ему бы писать фрески, — думал я, — картины Страшного суда, ониполучились бы у него превосходно».
Я изучил западную стену храма. Росписей там не сохранилось.Место для Страшного суда было свободно. Без санкции Госнадзора я, однако, немог приступить к росписи храма. О том, чтобы получить такую санкцию от товарищаБлюмкина, нечего было и думать. Нужно было действовать через его голову, и мнене оставалось ничего иного, как обратиться за помощью к Адольфу Николаевичу. Яподробно описал ему все мои проблемы и, не рискуя доверять письмо почте,отправил его в Москву с одним из прихожан.
15 июля
Жизнь прихода постепенно входит в ритм богослужебного круга.Я приехал в Сарск в канун Пятидесятницы, что воспринял как доброе предзнаменование.Все мои ощущения и переживания, связанные с празднованием Духова дня и Троицы,в этот раз были совсем иными, чем прежде. Раньше мое восприятие этих праздниковбыло глубоко личностным и интимным. В самом деле, Слово Христа, которое естьНовый Завет, Новый Закон, обращено ко всей полноте Церкви, ко всем людям. Духже Святой, Утешитель, Который, по словам Христа, должен был явиться и явилсяпосле Него в день Пятидесятницы, действует избирательно. Он обращен к личности.Он не есть Закон. Дух свободы, Который дышит «идеже хошет и как хощет», естьДух созидания, творческого экстаза и прозрения. Я молил Его о ниспослании мневдохновения, о помощи в моих научных трудах. Личностный характер для меня имели день Святой Троицы, мысль о Которой повергала меня в мистический трепет. В Ней,нераздельно и неслиянно совместившей в себе кристальную чистоту Божественнойидеи, Божественного Слова, Логоса, с энергией кипящей плазмы, Духа Святого, иНачалом всех начал, Богом Отцом, мне виделась не только тайна возникновения ибытия мира, но и разгадка меня самого, моих мыслей и желаний, моей судьбы. Вэтот же раз, как я уже сказал, все для меня было иначе. Видя кругом мерзостьзапустения и торжество сатанинских сил, я трагически ощущал свою немощь ибессилие сломанного, униженного, опозоренного сообщества грешных людей,отчаянно нуждающихся в помощи Божией. Взывая к Духу Святому: «Прииди и вселисяв ны» (в ны, а не в меня!), я уже не думал о себе и своих научных изысканиях, ядумал только о спасении вверенной мне паствы.
Праздники прошли торжественно. Храм был полон. И я инстинктивнопочувствовал: что-то произошло. Надежда зародилась в душах людей. БлагодатьДуха Святого коснулась их. И сейчас, когда я пишу эти строки, перед глазамистоит наполненный ярким светом и украшенный молодой зеленью храм. Свет имолодая зелень, и радостные, преображенные лица людей. Господи, помоги им испаси их!
А затем был праздник Всех святых. В этот день я говорил впроповеди о том, что каждый из нас при крещении становится храмом, посвященнымХристу и тому святому, имя которого мы принимаем. Выбор имени не случаен, и оннакладывает отпечаток на всю дальнейшую жизнь человека — в этом мненеоднократно приходилось убеждаться. Я говорил о том, что каждый должен знатьземную жизнь своего небесного покровителя и почитать его — ведь это путь кпознанию самого себя, своей собственной судьбы, к преодолению поджидающих насбед, катастроф и соблазнов. Все вместе мы возносим молитвы к сонму святых,прося их покровительства и поддержки.
Потом был день Святых, в земле Российской просиявших. Я рассказывалприхожанам о русской святости, выделяя в качестве ее главных черт бесконечноетерпение перед лицом бед и страданий, удивительную терпимость, открытость,смирение, всепоглощающую любовь к ближним. «Вот наш национальный идеал, —говорил я. — Это идеал Святой Руси. Он не умер, он живет в ваших сердцах. Он несовместимс нетерпимостью, злобой, грубой силой, ложным величием и темным сияниемненавидящего людей падшего ангела».
Я смотрел в глаза стоявших передо мной людей. Они горели. Астояли передо мной теперь не только смиренные и забитые старушки. На службустали приходить молодые и среднего возраста мужчины и женщины с умными,интеллигентными лицами. Мои слова находили у них отклик, но было очевидно также,что их религиозные познания ничтожны.
Нужна катехизация! Возможность у меня для этого одна —проповедь. Поэтому теперь я проповедую не только во время литургии, но и послевечерней службы. Поскольку проповедь не может быть долгой, приходится тщательнопродумывать ее, чтобы максимально насытить содержанием. Наконец, важно связатьвсе отдельные проповеди в единую систему, которая постепенно могла бы датьприхожанам цельное представление о православной вере. Исключительное значениеимеет толкование Евангелия. Отрывки из него, которые читаются по-церковнославянскипри богослужении, я прочитываю вторично во время проповеди, теперь ужепо-русски, а затем комментирую их.
Метод катехизации, который мне приходится использовать,нельзя, конечно, назвать достаточно эффективным. И это понятно. Слишком пестрсостав моих прихожан и по возрасту, и по образованию, и по интересам. Как найтислова, понятные для всех? Слушают меня внимательно, как и положено слушатьсвященника, но это только монолог с моей стороны, а нужен диалог!
Я решил устраивать после службы чаепития в храме, на которыестал приглашать наиболее активных прихожан. Чаепития превратились всвоеобразные богословско-религиозные семинары. Мне задают вопросы, и я отвечаюна них. Вопросы иногда настолько примитивны и наивны, что ставят меня в тупик.Уровень религиозных знаний здесь, оказывается, значительно ниже, чем я предполагал.Приходится вносить коррективы в свои проповеди и делать их более доступными.
Но ничего. Не сразу Москва строилась. Будем продолжать нашивечера. Устроим приходскую библиотеку — чемодан привезенных книг может послужитьее основанием. Сложнее с благотворительностью. Она запрещена законом, и за неегрозит уголовная ответственность. Но и тут, наверно, не все безнадежно: прижелании можно найти «безобидные» формы помощи больным, инвалидам и престарелым.Я уже посетил некоторых из них, исповедовал и причастил их. В проповедях япостоянно говорю о необходимости помогать ближним, особенно больным истраждущим, а во время чаепитий речь идет об оказании помощи конкретным людям.Незаметная работа в области милосердия началась.
За чаепитиями постоянно присутствуют Петр, Андрей, Агафья,Георгий Петрович, которого теперь в шутку прозвали Четырехдневным Лазарем, авместе с ним некоторые хористы, иконописец Коля, Арсений Елагин, хранящий обетмолчания Василий. Семенящий короткими шажками Гришка-алтарник, подобно Гефесту,обходит участников трапезы и разливает чай. Господи, благослови наши труды!
17 июля
Сегодня ко мне пришел Юрий Петрович Лужин и сказал, что емухотелось бы поговорить со мной. Подняться со мной в келью он, однако,отказался.
— Лучше погуляем, — предложил он, но тут же передумал: — Нет,это невозможно. Показаться вместе с вами на улице было бы полным безумием. Завтраоб этом говорил бы весь город. Вы ведь не снимаете рясу... Да если бы и сняли...Что это изменило бы? .. Вас здесь уже каждая собака знает. А в келье... Выуверены, что там ничего нет?
О том, что подразумевал Юрий Петрович под словом «ничего»,можно было не спрашивать.
— Уверен, что в келье в течение полувека, вплоть до моеговселения никого не было.
— А после вашего вселения?
— Думаю, тоже нет.
— Думаете! Нет, батюшка, береженого Бог бережет. А что, еслинам на колокольню подняться?
— Пожалуйста.
Мы поднялись на колокольню. Был тихий вечер. Солнце ужезашло, и на светлом небосклоне появилось бледное очертание молодого месяца.Город был погружен в сонную оторопь, и только Левиафан на западе пыхтел и лязгалжелезными зубами.
Юрий Петрович, молчал, напряженно о чем-то думал, не решаясьначать разговор.
— Курить здесь, конечно, нельзя... — не то вопросительно, нето утвердительно произнес он, затем достал из кармана пачку сигарет, вынул изнее сигарету, покрутил в пальцах и снова убрал. И вдруг обратился ко мне свопросом:
— А вы действительно верите в Бога?
— Странный вопрос.
— Не обижайтесь на меня, но мне в самом деле трудно понять,как можно верить в Бога. Вы, конечно, скажете, что это выше всякого понимания,и такое заявление будет неотразимо, но оно не удовлетворит меня. Я не всостоянии уразуметь, зачем нужно искать объяснение существующего мира вне егосамого.
— Вы думаете, что объяснение всему можно найти в самом мире?
— В конечном счете, да.
— Возникновению материи, жизни, разума?
— Да, да, да!
— Юрий Петрович, тут только две возможности: или все это играслучая, или результат сознательного акта. Мне представляется нелепой мысль отом, что этот огромный, сложный, упорядоченный и, наконец, мыслящий себя мир —случайность, курьез. Но если жизнь и разум возникли не случайно, значит, ихпотенциальная возможность уже была запрограммирована или даже закодирована внеком геноме, что предполагает существование предвечного Божественного Разума.Хаос сам по себе не мог породить закономерность и порядок, они могли бытьпривнесены в него только извне.
— Но ведь это лишь гипотеза! Где же доказательства?
— Да, с точки зрения формальной логики это лишь гипотеза. Нопочему обязательно нужны доказательства? В геометрии вы же принимаете аксиомыбез доказательств?
— Истинность этих аксиом для всех очевидна.
— И даже аксиом Лобачевского? Разве не абсурдна его аксиома отом, что через точку, лежащую вне прямой, можно провести сколько угодно прямых,параллельных последней? Однако на основе этой аксиомы возникли новая геометрияи новая физика, позволившие нам выйти за рамки Евклидова мира. Примите наши аксиомы,и перед вами откроется новая Вселенная!
— Принять ваши аксиомы, принять вашу веру...
— Но что есть вера, отец Иоанн? Я не возражаю против веры, номне недостаточно веры, мне нужны доказательства.