меня долго не беспокоили. А через месяц мне устроили очную ставку с человеком,внедренным в органы. Его звали Ростислав, — звали, потому что в живых его уженет. Нас посадили друг против друга. Отче, я с трудом узнал его. Лицо егоосунулось, стало серым, землистым. Следов избиений и пыток я не заметил, но,видимо, в наше время в них уже нет необходимости. С помощью психотропныхпрепаратов можно достичь более эффективных результатов. Во всяком случае,зрачки Ростислава показались мне неестественно расширенными, взгляд его былотрешенным, реакция замедленной. Но он сразу, с первого взгляда понял, что яего выдал.
Смущенный, уничтоженный, я стал все отрицать. То есть яговорил, что знаю Ростислава, встречался с ним на заседаниях кружка, но потомон отошел от нас, и с тех пор я понятия не имею, где он и что с ним. Следовательне стал опровергать меня и предъявлять находившиеся у него на столе мои прежниепоказания, он только криво усмехнулся. Мои показания уже не имелисколько-нибудь важного значения. Мавр сделал свое дело. Я вывел их на Ростислава— остальное было делом техники. Они обложили его со всех сторон. Сотни, а можетбыть, и тысячи людей, оснащенных самыми изощренными средствами наблюдения,готовили западню. Избежать ее было невозможно. Ростислав был полностьюизобличен. Наша очная ставка, предусмотренная бюрократическими процедурами,имела чисто формальный характер.
Итак, следователь не стал опровергать меня, но его криваяусмешка запала мне в душу. Она встревожила меня. Я почувствовал в ней угрозу,увидел призрак нависшего надо мной дамоклова меча.
Между тем развязка приближалась. Шли приготовления к суду наднами. Однажды я был вызван на очередной допрос. У следователя было на редкостьхорошее настроение, и в этом не было ничего удивительного — можно уже крутитьдырку для ордена Боевого Красного Знамени или даже Звезды Героя. Он был оченьсловоохотлив, и я спросил его, каких приговоров нам следует ожидать.
— Ваши друзья, — ответил он, — получат по два-три года.
— А Ростислав?
— О нем особая речь. Его будет судить военный трибунал.
— Вы сказали: «Ваши друзья...» А я?
— Вас мы освободим. Вы оказали нам неоценимую услугу.
При этих словах я похолодел.
— Как же так?! — воскликнул я. — Ведь это равнозначнооткрытому заявлению, что я предатель, Иуда!
— Ну что вы! Кто может так подумать! Вы совершилиблагородный, патриотический поступок и тем самым полностью искупили свою вину.Вы можете гордиться собой.
В голосе следователя звучали нотки плохо скрываемогоехидства.
— Я хочу, чтобы меня осудили вместе со всеми.
— Это невозможно. Наше правосудие, самое гуманное в мире, —следователь явно издевался надо мной, — не может наказать невинного человека.
— Я заявлю на суде, что я враг советской власти и будубороться против нее.
— В этом случае на суде по требованию защитника будутзачитаны ваши показания в отношении Ростислава. Они, я думаю, перевесят чашувесов.
— Но я не могу, не могу допустить, чтобы меня считалипредателем, Иудой!
— Кто считал? Преступники? Отщепенцы?
— Да, да. Преступники и отщепенцы!
— У нас, однако, нет никаких оснований выгораживать вас передними. Хотя...
Следователь пристально и жестко взглянул мне в глаза.
— Пишите расписку, — резким, командным тоном произнес он.
— Какую расписку?
— О том, что вы обязуетесь негласно сотрудничать с органамибезопасности. При таком условии мы всегда будем готовы идти вам навстречу игарантируем, что ваши друзья ни в чем вас не заподозрят.
Тут же под диктовку я написал ему расписку и подписался — каквы думаете? — «Ростислав» — именем человека, которого я предал на смерть!
Вскоре состоялся суд. О Ростиславе там не было и речи, какбудто такого человека вообще не существовало. Все подсудимые, в том числе и я,получили по два-три года, но не заключения, а ссылки.
Вот таким образом я и оказался в Сарске. Здесь я был переданна связь Валентину Кузьмичу. Регулярно пишу ему доносы, обо всем и обо всех, освоем начальнике Блюмкине и о вас, отец Иоанн, прошу простить меня великодушно.Это он меня к вам направил и задачи поставил четкие и ясные: во-первых, выявитьваши особенности, слабости, недостатки, ваше отношение к женскому полу имужскому, к алкоголю, деньгам, то есть ко всему, на чем вас в принципе можнобыло бы подловить, скомпрометировать, заставить на себя работать илиуничтожить; во-вторых, изучить ваши связи, с кем общаетесь, к кому относитесь ссимпатией, а к кому с антипатией, кто ваши друзья и враги; в-третьих, выяснитьвраждебные планы и устремления — вы же идеологический противник, вы же материализмане признаете и вечно живого марксистско-ленинского учения!
Ваши уязвимые места мне выявить не удалось, так же как ивраждебные устремления, но ваши связи я добросовестно перечислил и дал сериюярких портретов. Особенно впечатляющим у меня получился образ ЕлизаветыИвановны, и я очень жалею, что мой литературный опус до скончания века будет покоитьсяв деле с грифом «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» за семью дверями и семью печатями. РазвеВалентин Кузьмич и его преемники смогут оценить изящество стиля этогомаленького шедевра!
Я рассказал вам, отец Иоанн, все как есть, ничего не утаивая.Перед вами слабый человек, преступник, по своему малодушию выдавший друзей. Помоей вине человек принял страшную смерть. Перед вами человек, продавший душудьяволу. Теперь скажите мне, могу ли я рассчитывать на прощение?
— Юрий Петрович, истинный Судия один, и милость Егобезгранична.
— А как же договор с дьяволом?
— Союз с Богом немедленно и абсолютно освобождает от всехпротиворечащих ему договоров и обязательств.
— И расписка, которую я дал...
— Вырванная у вас шантажом и обманом, перед Богом онанедействительна.
— Значит, она аннулирована, ее нет?
— Да, ее больше нет.
— Вы снимаете с меня это ярмо, и я теперь свободен?
— Властью, данной мне от Бога, я снимаю с вас это ярмо.Господь дает вам свободу.
— Вот почему они так ненавидят вас! Вот почему! Вы опасны дляних! Их законы и власть бессильны перед вами. Властью, данной от Бога, вы разрушаетеих царство, и оно исчезает, как дым! Да, между вами не может быть примирения.Тут — или-или... Нужно делать выбор... всем! И мне тоже. Но ведь для того, чтобыполучить желанную свободу, необходимо заключить союз с Богом и обрести веру, нетак ли?
— Да, необходимо. Господь дарует вам свободу, но от васзависит — принять ее или отвергнуть.
— Значит, вера и есть свобода?
— Конечно.
— А дамоклов меч?
— Что вы имеете в виду?
— Они же не остановятся ни перед чем! Меня ждет позор ибесчестье!
— Но разве крестная смерть, которую добровольно принялХристос, не была позором и бесчестьем?
Честь — не христианское понятие, Юрий Петрович. Это от мирасего. Бесчестье, особенно добровольное, понятнее и ближе христианину.
— Опять я оказался перед той же дилеммой, что и тогда, вЛефортово...
— Никуда вам от нее не уйти... Если, конечно, хотитесвободы... И даже если отречетесь от нее. Нет ничего тайного, что не стало быявным. Добровольное бесчестье легче. И к тому же вы уже почти сделали выбор,доверив мне свою тайну, взвалив на себя крест бесчестья.
— Это оказалось не так тяжело, как я думал. Более того, япочувствовал облегчение...
— Ну вот, видите!
— Дело тут, однако, не только в бесчестье... Лев Бубнов... Онне простит. Они расправятся со мной его руками. Речь идет о Голгофе. Способенли я вынести не только позор, но и крестные муки?
— У каждого в жизни бывает своя Гефсиманская ночь — и длятех, кого предают, и для тех, кто предает.
— Но может быть, есть средство избежать выбора и с хитростьюОдиссея проскочить между Сциллой и Харибдой? Может быть, не рвать расписку? Ябуду знать все их замыслы и заблаговременно информировать вас. Тогда вы,избежав многих опасностей, сможете восстановить храм с наименьшими издержками ипотерями.
— Юрий Петрович, храм не воздвигают с помощью фальшивых векселей,Царство Божие не строят на обмане. Ни аннулированная расписка, ни хитростьОдиссея для этого не подходят. Мы можем обмануть их и таким путем победить, ноэто будет Пиррова победа. Произойдет чудовищная подмена — мы уподобимся им. Иесли говорить лично о вас, то, конечно, с хитростью Улисса и при везении можнобезопасно пройти между Сциллой и Харибдой и физически спасти себя, но душу своютак не спасти!
— Так что же, отец Иоанн, среднего пути нет и необходимвыбор: или предавать или быть преданным, или голгофский крест или петля Иуды...Тяжкая дилемма! Но выбор делать все-таки придется, сколько бы ни оттягивал ярешение. Я не завидую вам, и все же вам легче — для вас или за вас все ужерешено. Вопрос только в сроках. Не буду предлагать вам свою сомнительнуюпомощь, но хочу предостеречь — будьте осторожны. Меня, по правде говоря,удивляет, почему они до сих пор не закрыли храм; ведь это в их власти, и сделатьэто им ничего не стоит — не нужно даже изобретать предлогов и соблюдатьвидимость приличия. Непонятно! Колокольный звон, который полвека не звучал вгороде, стерпели — как Валентин Кузьмич скрежетал зубами! — но стерпели же!Кровлю починили, леса вокруг храма возвели — и ничего! Шестым чувством чую —что-то происходит у нас. Зреет чудовищный обвал. Что-то не срабатывает,какие-то колесики вхолостую прокручиваются, сдает механизм. Но обольщаться неследует — Валентин Кузьмич от своего не отступит, для него, так же как и длявас, выбора уже нет. Не получилось прямым путем, он пойдет в обход, кругами,кругами, как и подобает бесовской силе! В обходных маневрах, в закулисной игреему нет равных. Друзей своих берегитесь — вот где ваше уязвимое место! ВалентинКузьмич проявляет сейчас к ним больший интерес, чем к вам самим. И помните — онопасен теперь, как никогда раньше, ведь на карту поставлена его судьба и всейсатанинской системы.
19 августа 1985 г.
Сегодня Преображение, наш храмовый праздник.
Все у меня теперь необычно, все воспринимается как-то иначе,