ремонту и реставрации. Но к каким результатам приведет это обследование? Былобы кощунственно желать, чтобы в храме не осталось и следов древних фресок, —судя по данным летописи собора, они относятся к XVI веку. Однако их обнаружениеозначало бы только одно — закрытие храма и его превращение в музей.
С искусствоведами и реставраторами типа Анатолия Захаровичамне приходилось уже встречаться. У меня нет оснований сомневаться в егокомпетентности. Более того, думаю, что он большой специалист в своем деле. Онлюбит церковное искусство и гордится тем, что спасает его от«мракобесов-атеистов» и «мракобесов-попов». В этом его высший долг и призвание!Когда Анатолий Захарович в моем сопровождении вошел в храм, он сразу же забылобо мне и обо всем на свете. В его глазах вспыхнул лихорадочный блеск, в рукахпоявилась дрожь, ноздри напряглись — какое-то шестое чувство, видимо,подсказывало ему, что здесь он найдет то, что составляет предмет еговожделенных мечтаний — остатки древних фресок! Он первый увидит их, он откроетих миру, и имя его прославится во веки веков! А если это произойдет, АнатолийЗахарович сделает все для того, чтобы пламя свечей и ладан никогда больше невозгорались в храме — не дай Бог, закоптится бесценная живопись, не дай Бог,дыхание сотен людей сконденсируется каплями влаги на ее поверхности! Ему ненужен храм, ему нужен музей, безлюдный и холодный!
Большого труда мне стоило уговорить Анатолия Захаровичаотложить возведение лесов на несколько дней. Скоро праздник Успения Богоматери.Храм в этот день будет переполнен, и конечно же леса создали бы для нас массунеудобств.
* * *
Сегодня у меня состоялась еще одна неожиданная встреча. Комне пришел таксист, который три месяца назад довез меня от вокзала областногоцентра до епархиального управления.
— Вы узнаете меня, отче?
— Конечно. Вас зовут Виктор.
— Феноменальная память. Во всяком случае, я польщен.
— Вы вернулись в театр?
— Поразительно! Вы что, ясновидящий?
— Чтобы предугадать такой исход, не нужно быть ясновидящим.Ведь даже ваша теща и та, должно быть, не удивилась?
— Не удивилась, отче! «Так и знала, — говорит, — чтовернешься. Пропащий ты человек, Витек!» В театр взяли без звука. Новый главрежв него пришел. Забавный человек, чудило! Из Москвы приехал, сам приехал, никтоего сюда не ссылал, а до этого на Мосфильме работал. Внешность моя ему очень понравилась.«Ты-то мне и нужен! — кричит. — Вылитый Крамаров! Люблю идиотов! Нет, так он,конечно, не сказал, но про себя наверняка подумал. А мне-то что? Крамаров такКрамаров, идиот так идиот, лишь бы на сцену, отче! Не до куража. В ножки готовбыл поклониться и зрителям, и главрежу. А тот, чудило, все в театре вверх дномперевернул. Во время представления актеры по зрительному залу бродят, спубликой разговаривают, отсебятину несут, папироски курят. Пожарники в ужасе,суфлер в отчаянии, а главреж (Юрием Николаевичем его зовут) говорит им: «И вы взал идите, пожарники — с брандспойтами, суфлер — с текстом пьесы». «Они же неслушают меня!» — жалуется на актеров суфлер. «Как это не слушают? — возмущаетсяЮрий Николаевич. — Тебе же поручена ответственная идеологическая работа. Нужнопроявлять упорство в достижении цели. Хочешь, для солидности одену тебя вмилицейскую форму?» И одел, сукин сын! И свисток милицейский выдал. Но малоэтого. Знаете, что он еще отчудил? Зрителей посадил на сцену! Актеры, значит, взале лицедействуют, сцена вращается, а зрители балдеют. Балаган, одним словом.«Балаганом» театр и назову», — говорит Юрий Николаевич. А ведь он «Имени XIXпартсъезда» называется! Власти в шоке, особенно те, которые по части идеологии,не знают, что и делать. А недавно, отче, — это должно вас заинтересовать —приступили мы к репетиции пьесы на религиозную тему...
— Любопытно.
— Действие происходит в Московской Духовной семинарии.Главные герои — два друга, семинаристы. Один — очень добродетельный италантливый, другой — втайне завидует ему. Моцарт и Сальери. Оба ухаживают заодной и той же девицей. Тот, который Сальери, коварным образом соблазняет ее, ине потому даже, что она ему нравится, но в основном чтобы досадить своемудругу, унизить его и почувствовать свое превосходство над ним. Девицу он,естественно, сразу же бросает ради открывшейся перед ним головокружительнойкарьеры. А Моцарт после этого сразу прозревает, ему вдруг открывается весь ужасзатхлой средневековой атмосферы в семинарии и Церкви, и он порывает с ними. Девицатоже прозревает, и ей становится очевидным, что любила она только одного — украшенногодобродетелями Моцарта, за которого и выходит замуж. В эпилоге Сальери, ставшийепископом, неожиданно вновь встречается со своей возлюбленной. Поняв наконец,какого сокровища он лишился, князь Церкви готов за миг блаженства с неюотречься и от своего сана, и от Бога, но та на сей раз твердо и с достоинствомотвергает его домогательства, заявляя, что она другому отдана и будет век емуверна. Вот такую пьесу, отче, мы будем ставить. Как вам она?
— Настоящая литература. Достойная пьеса.
— Достойная чего или кого? Театра, режиссера, артистов, именя в частности, избранного на главную роль, — героя, украшенногодобродетелями? Это с моей-то физиономией?
— Достойная всех нас, но прежде всего автора пьесы, ВадимаБуркова.
— Вы знакомы с ним? Ах, ну да! Говорили, что он сам когда-тоучился в семинарии и знает ее жизнь изнутри. И как вы относитесь к нему?
— Герой, украшенный добродетелями.
— Понятно. Я так и подумал. Но все равно я буду играть этуроль. Вам может показаться странным, но пьеса на религиозную тему, даже такая,как эта, — событие в жизни театра. Это все почувствовали. Даже атмосфера втруппе изменилась, стала какой-то торжественной и чуть-чуть заговорщической. Ниу кого нет желания штамповать антирелигиозную дешевку. Наоборот, всем хочетсясделать пьесу лучше, чем она есть на самом деле. Нужно сказать, что актеры — народсвоеобразный, грешный народ, но верующих среди них очень много. Им, конечно, нехватает религиозных знаний, и срываются они часто, но вот атеистов в театре яни разу не встречал. Хотелось бы, отче, чтобы вы уделили им внимание. Они и самихотят к вам прийти... проконсультироваться по пьесе. Но это только предлог...Примите их, отче.
* * *
Известие, полученное от Виктора, ударило меня по душе, какплетью. Виктор слишком переполнен самим собой, своими эмоциями, чтобы обратитьвнимание на мое состояние, близкое к шоку. Черный шлейф тянется за мной изпрошлого. То, что, казалось бы, давно пережито, изжито и перечеркнуто раз инавсегда, вновь воскресло и вторгается в мою жизнь, облеченное плотью. Мог ли яподумать, что встречусь в Сарске с Вадимом? И когда он сказал мне, что егопьеса на современную тему принята в местном театре, я про себя лишь ироническиусмехнулся. Мне и в голову не пришло, что в этой «пьесе на современную тему» онсводит счеты со мной. Впрочем, дело не столько в том, что он сводит со мнойсчеты, а в том, как он это делает. Еще в семинарский период все его стихи идрамы в сущности представляли собой постоянный диалог, нескончаемый спор сомной. Я был для него необходимым оппонентом и двойником, отрицая которого онутверждал себя. Меня всегда поражал и ставил в тупик его всепоглощающий иазартный интерес к моей особе. Он не упускал из виду ни одного моего поступка,ни одного слова, ни малейшей интонации. С инквизиторской одержимостью Вадимисследовал мое прошлое, провоцируя меня на воспоминания. А однажды, когда япознакомил его со своим школьным приятелем, с которым просидел за одной партойдесять лет, он впился в того, как пиявка, и высасывал сведения обо мненесколько часов, пока не уморил несчастного почти насмерть, а затем ходил, словносытый кот, медленно и блаженно переваривающий пищу. После этого, выбрав удобныймомент, он задавал мне какой-нибудь каверзный вопрос, рассчитывая неожиданным иловким фехтовальным выпадом задеть меня за живое и загадочной улыбкой даваяпонять, что знает обо мне больше, чем я предполагаю.
Вадим, безусловно, был щедро одарен природой. Все у негополучалось легко, без усилий. Он обладал удивительной памятью. Мне жемеханическое запоминание всегда давалось с трудом. Еще в детстве я вынужден былкомпенсировать свой недостаток с помощью различных приемов и уловок. Чтобызапомнить текст, я должен был сначала проанализировать его, выделить главное ивторостепенное, составить план, абстрактную схему, которую, собственно говоря,и запоминал. Таким образом у меня развилось то, что можно назватьаналитическими способностями. В отличие от Вадима я не обладал каким-либо особымлитературным даром, а в иконописи, к чему у меня, по-видимому, были наибольшиесклонности, не добился ничего существенного. Вот ведь и последняя иконаПреображения, работа над которой так сильно увлекла меня, не получилась истояла теперь незавершенной в моей келье. Все это так, но комплекса Сальери уменя не было. Я не завидовал своему другу, а восхищался им, как восхищаютсяудивительным явлением природы, прекрасным творением Божиим. И он знал об этом.Вадиму импонировало мое отношение к нему и преклонение перед его талантом, темболее что это преклонение не было слепым — он беспрекословно доверял моемухудожественному вкусу. Вадим знал также, что на меня можно положиться и что яникогда его не предам. Но влекло его ко мне не только это. При всей моей бесталанностиГосподь все же не обделил меня. Я имел самое ценное, что может быть даночеловеку, — веру в Бога. Именно этого не хватало Вадиму, так что последующееего отречение, собственно говоря, и не было отречением. Он хотел обрести веру,однако хотел достичь этого без усилий, не жертвуя своей гордыней, сохраняя свойэгоцентризм, а такой настрой заранее обрекал его на неудачу. Вадим с увлечениемчитал отцов Церкви, но если бы вдруг ему случилось встретиться с ними в жизни,то он скорее всего ужаснулся бы и принял их за шизофреников. Их творениявоспринимались им абстрактно, они существовали для него в идеальном мире, никакне соотносимом с нашей действительностью.