приобрело тяжеловесность сталинского стиля, «украсилось» аляповатой лепниной игигантским советским гербом. Главное же — в облике бывшей думы появилось что-токазенное, бездушное, потусторонне-зловещее. Дворец начала XIX века уже невоспринимался как памятник архитектуры. Подобно мифической химере, соединив всебе несоединимое, он выглядел пугающим монстром. В отличие от него городскойтеатр сохранился в своей первозданной красоте. Богатые сарские купцы, построившиеего в середине прошлого века, не стремились поразить воображение размерамиздания. Скромные масштабы провинциального города требовали соответствующихпропорций. Quod licet Jovi not licet bovi.(Что подобает Юпитеру, не подобает быку.) Сарск — не Петербург и не Москва. Нестрадая гигантоманией, купцы, однако, не пожалели средств на отделку иукрашение театра. Получился маленький шедевр, миниатюрный трехъярусный театр,блистающий позолотой, с удобными красивыми креслами, с великолепной акустикой.
Обосновавшиеся в городской думе новые власти, одержимыестрастью разрушения, в данном случае проявили непоследовательность, но в этомбыла своя элементарная логика: они, видимо, следовали примеру московскихвождей. Им нужна была витрина, а в Сарске, кроме Преображенского собора итеатра, ни одной достопримечательности не было. Поэтому с завидным упорствомкаждый год перед началом сезона театр красили и золотили. Это имело, конечно, иидеологическую подоплеку. Как явление дохристианское, языческое, театр мог бытьиспользован для борьбы с влиянием Церкви. Не думаю, однако, что властипредержащие думали столь изощренно. Театр их интересовал, разумеется, не каквысокое искусство а как средство примитивной пропаганды. По крайней мере такбыло до сих пор. Но вот появляется пьеса Вадима, полемизирующая с христианствомс позиций не топорного марксизма, а утонченных неоплатонических идей (этого я,во всяком случае, ожидал), и власти дают согласие на ее постановку! Ведь не моглаже труппа начать ее репетицию просто так, ни с того ни с сего, только пособственному желанию, без согласования со множеством инстанций. А если те далисогласие, значит, сделали это с умыслом.
Я предчувствовал, что в театре меня ждала западня. Так оно ислучилось. Когда я вошел в зал, репетиция уже началась, но Надежда Павловна,произносившая в этот момент на сцене реплику, оборвала ее на полуслове. «ОтецИоанн!» — воскликнула она. Находившиеся на сцене актеры повернулись ко мне, азрители — их было всего несколько человек — встали. И сразу же я почувствоваллегкий озноб, почувствовал еще до того, как увидел ее. Словно разрядэлектричества ударил меня в затылок и затем, вибрируя, прошел по позвоночнику.Так было и в день нашего знакомства много лет назад. А потом наши взглядывстретились, на один только миг... И за этот миг мы сказали друг другу все, чтоможно было и что нельзя было выразить словами. В ее взгляде я не увидел упрека,а только щемящую боль и горькое сожаление, что все сложилось в жизни так, а неиначе. Наша встреча десять лет назад не была для нее мимолетным эпизодом, онаперевернула всю ее жизнь, так же как и мою. Мы поняли оба, что драма незакончилась, что нынешняя встреча является лишь прологом нового акта трагедии,финал которой будет иным, чем в пьесе Вадима, — он конечно же так ничего и непонял.
Юрий Николаевич усадил меня в первом ряду. Он представил меняавтору:
— Настоятель местного храма. Но вы, вероятно, знакомы?
— Мы знакомы, — сухо заметил Вадим. Репетиция возобновилась,вернее, только теперь она и началась — до этого происходила отработка отдельныхэпизодов.
Наташа сидела через несколько рядов сзади меня. Я не могвидеть ее, но явственно ощущал ее присутствие. Было такое чувство, что за мнойразверзается бездна и непреодолимая сила влечет меня в нее.
А на сцене между тем происходили события, главные участникикоторых находились в зрительном зале. Странная, ирреальная, фантастическаяситуация!
Я узнавал в действующих лицах своих соучеников ипреподавателей. На сцене разыгрывались знакомые мне эпизоды. Наконец, замагической чертой, разделяющей сцену и зрительный зал, в ином пространственноми временном измерении я видел самого себя. Мое другое «я» нашло свое воплощениев Викторе — так в последний момент решил Юрий Николаевич, под давлением Вадимапередавший его роль другому актеру. Внешность шута не подходила для положительногогероя, совершенного во всех отношениях! Но для того, кого хотел развенчатьавтор пьесы, она была находкой. Комический эффект, на который рассчитывалВадим, однако, не получился. Комедийный дар актера лишь усилил трагическуюнапряженность образа, сделав его более ярким и выразительным.
Наблюдая за моим двойником на сцене, нельзя было непоразиться феноменальной памяти Вадима, с компьютерной точностью фиксировавшейвсе, что связано с моей личностью, как будто она имела для него онтологическоезначение, будучи необходимой, как воздух, как вода, необходимой для того,чтобы, споря со мной, опровергая и отрицая меня, он мог утверждать свое «я».
Парадокс, однако, заключался в том, что спорил Вадим не сомной, опровергал и отрицал не меня. Познакомившись с его пьесой, я в этом ещераз убедился. Заложив в компьютер своей памяти мои слова, он не понял их смыслаи не постиг самого сокровенного во мне, так что боролся по сути с призраками, светряными мельницами. Куда глубже «схватил» меня Виктор. В его интерпретациимои слова, механически зафиксированные Вадимом, вдруг ожили, и это возмутило инапугало автора пьесы. Он ерзал на кресле, разводил руками, бросал какие-торезкие реплики сидевшему рядом с ним Юрию Николаевичу. Что же, Вадима можнобыло понять. Он, выражаясь его терминологией, «снял» меня, расчленил, разложилна составные элементы и разоблачил перед всем миром. И вдруг все эти составныеэлементы, столь тщательно разложенные им по полочкам, опять перемешались! Вновьвозникла возмутительная неопределенность!
Впрочем, игра Виктора смутила и меня. Ему, конечно, и вголову не могло прийти, что в этой пьесе Вадим сводит счеты со мной и я являюсьпрототипом того героя, роль которого ему поручено исполнять. Но по случайномустечению обстоятельств мы встретились с ним в областном центре, эта встречаимела продолжение. И вот, работая над образом своего героя, в силу неведомыхмне причин Виктор решил ориентироваться на меня. Он тщательно копировал моиинтонации, жесты и мимику. Представляю, какую реакцию это вызывало у Вадима! Иесли бы только все сводилось к мимике и жестам! Оставаясь в полном здравии, явидел самого себя воплощенным во плоти другого человека и существующим независимоот меня.
Образ Вадима получился аморфным и блеклым. Трудно было упрекатьв этом актера, которому выпало на долю произносить плоские сентенции, напыщенныеи сентиментальные фразы. Если бы он обладал более сильным характером, чтобыпротивостоять давлению автора, или комедийным талантом Виктора, образ мог быполучиться ярким и гротескным. Но именно этого и не хотел Вадим, упорнодобивавшийся и добившийся того, чтобы Виктору дали другую роль.
С образом Наташи (в пьесе она выступала под именем Ариадна)также происходили чудесные превращения. Вадим попытался представить ее как наивнуюОфелию, невинную Гретхен. Но отдельные реальные эпизоды и фразы все-такипрорывались сквозь сито, через которое автор процеживал прошлое, и вступали впротиворечие с этим идеальным образом, что сразу же почувствовала его исполнительница— Надежда Павловна. Усмирить ее было еще труднее, чем Виктора.
Таким образом, у Вадима было достаточно оснований выражать неудовольствиеигрой актеров. Пьеса трещала по швам. А ведь, казалось бы, все было скрупулезнопродумано и разложено по полочкам, все объяснено, оправдано то, что нужно былооправдать, и осуждено то, что требовало осуждения. И вдруг никудышныепровинциальные актеришки, не считаясь с замыслом автора, все переделывают и перекраиваютпо-своему, внося дисгармонию и хаос туда, где были идеальный порядок иабсолютная ясность.
Значительную часть первого акта, вяло текущего и практическилишенного действия, занимали философические диалоги Вадима со мной. Но то, чтов наших беседах десять лет назад Вадим выражал поэтическими образами и неясныминамеками, теперь в пьесе приняло форму завершенной неоязыческой,пантеистической концепции. Земля-Гея с мыслящим ядром, живой и разумный Космос,вселенская симпатия, мировой Нус-Разум, растворенный в природе... Вадим,рисуясь, проводил параллель между собой и Джордано Бруно. Место инквизиции,естественно, занимала преподавательская корпорация Духовной академии. Весьма сомнительнаяроль при этом отводилась мне.
Второй акт был посвящен нашей с Вадимом поездке на островАриерон, который в пьесе превращается в Валаам. О поруганных святынях островаупоминается как бы мимоходом, вскользь. Получалось, что монастырь и скиты вродебы и были там и в то же время их словно никогда и не было. Молитвенный восторгу автора вызывали не эти святыни, а красоты суровой природы Ладоги. И воттут-то, собственно говоря, и начинается действие, сразу же достигающее своейкульминации. Праздношатающиеся семинаристы знакомятся с двумя девицами. На нихони обратили внимание уже давно, но никак не могли найти подходящего повода длязнакомства. Помогла Ладога. Флотилия лодок отправилась от пристани ГолубогоСкита к острову Иоанна Предтечи. При возвращении Ладога неожиданно взбурлилась.Поднялись волны, настоящие морские волны, которые разметали флотилию. Случайно,а может быть не совсем случайно, семинаристы оказались недалеко от лодки, гдесидели те самые девицы, с которыми им так хотелось познакомиться. Девицы выбилисьиз сил и были в отчаянии. Автору пьесы непременно нужно было поставить их вситуацию смертельной опасности, чтобы главный герой, то бишь сам Вадим, мог,рискуя жизнью, спасти свою Офелию. Он перепрыгивает к ней в лодку, садится завесла и благополучно приводит судно в бухту острова Иоанна Предтечи — доВалаама путь был бы более долгим и опасным. Что касается его друга, то он,оставшись в своей лодке, следует за главным героем.
Поскольку передать этот эпизод сценическими средствами было