квартиру в Москве на имя жены, после чего она тут же оформила со мной развод.Остался я с одним автомобилем, на котором и переехал в Сарский район, но не всвое родное село Речицу, а в деревню, где меня никто не знает, и устроился наработу в школу учителем словесности. Ну как?
— Хорошее начало, Андрей Иванович.
— Вы считаете, что это начало?
— Не сомневаюсь.
— Мне сейчас удивительно легко. Я словно помолодел надвадцать лет. До этого меня мучили головные боли и бессонница. Давлениезашкаливало за двести. Одышка мешала подняться по лестнице выше третьего этажа.Куда все подевалось! Я даже стал заглядываться на женщин! Господь подарил мневторую жизнь, ибо первая уже закончилась, она потеряла смысл и зашла в тупик.Духовно я умер, да и физически, кажется, начал разлагаться. Прогнившая ниточканеизбежно где-нибудь оборвалась бы: инфаркт, инсульт, рак желудка или печени,просто воспаление легких. И вдруг все сначала! Мне дан шанс, не знаю за что.Может быть, по вашим молитвам... Сейчас я решил поработать сельским учителем.Мне нравится работать с детьми. И все же где-то подспудно, в душе остаетсясокровенная мысль, тайное желание...
— Написать книгу?
— Да, отец Иоанн. Не ведаю еще, о чем она будет и будет ли. Ятолько молюсь о даровании мне силы духа.
Незаметно мы доехали до Зюзина. Еще издали показалосьсводчатое здание собора с остовом центрального купола. Вблизи храм поражалсвоей монументальностью, и трудно было поверить, что один человек даже сдесятком помощников, даже в течение тридцати лет мог воздвигнуть этикапитальные стены.
Около собора находилось несколько дощатых строений. Над однимиз них возвышался невысокий шатровый купол с крестом. Здесь размещалсядействующий храм. Мы направились туда.
Храм был малюсенький, с низкой алтарной перегородкой, ноиконы были великолепны. На скамеечке возле солеи сидел старенький священник всером поношенном подряснике и читал поминальные записки. При моем появлении онвстал, окинул меня настороженным взглядом, но потом вдруг сразу успокоился.
Мы поприветствовали друг друга и расцеловались.
— Откуда вы, батюшка? — спросил старичок священник.
— Из Сарска. Настоятель Преображенского собора иеромонахИоанн.
На лице старичка появилась приветливая улыбка.
— Слышал, слышал... Какими судьбами в наши края?
— Хотел посетить ваш храм, помолиться с вами и исповедаться.
— Неужто лучше и достойнее никого не нашли?
— Да как сказать... Не к отцу же Иннокентию в епархиюехать...
— Да, да, да... Вы правы, конечно. Ну что ж, идемте в алтарь.
Мы вошли в алтарь и приложились к престолу.
— Тесновато у нас, — сказал отец Никита, — но ничего, естьгде помолиться. А даст Бог, восстановим собор. Сто лет простоял он. Толькопопустил Господь за грехи наши разрушить его. Искупать грехи теперь нужно, ссамого начала все начинать. Приехал я в Зюзино молодым священником в сороковыегоды, сразу после войны. Тогда послабление нам от властей вышло. Говорю: «Хочусобор восстановить». Смотрят, как на сумасшедшего, смеются: «Восстанавливай!»Ну, я и начал восстанавливать. Епископ много помогал. Но вначале я этотвременный храм построил, тоже во имя Спаса Нерукотворного. Все иконы из собора,которые спрятать и спасти удалось, люди мне принесли. Здесь только малая часть.Вот восстановим собор, все туда перенесем.
— Сколько же времени для этого нужно?
— Думаю, лет пять — семь. А там как Бог даст. Где ж мне былопредвидеть, когда начинались работы, что епископа через два года на новуюкафедру переведут, а новый прекратит всякую помощь. Потом, когда снова гоненияначались, и этот храм чуть не закрыли. Пришлось тогда сидеть тише воды, нижетравы. Сейчас, слава Богу, полегче. Но диавол хитер, батюшка. Нельзя намрасслабляться. Слышал я о том, что вам претерпевать приходится. Много об этомразговоров идет. Сарск — не Зюзино. Он, может, и кафедрального города поважней.Есть предание у нас, что именно в нем диавол посрамлен будет. Так что, батюшка,крепитесь!
Отец Никита провел нас с Андреем Ивановичем в собор, и я ещераз поразился масштабам его работ. Разве может с этим сравниться то, чтосделано мною в Сарске! Настоятель прихода познакомил меня со своим хозяйством:аккуратно сложенный и хорошо укрытый кирпич, лес, запасы цемента, извести,жести и бог знает чего еще, столярная мастерская, бетономешалка. Помимонастоятельского дома здесь же стояли четыре дощатых утепленных домика дляпаломников, добровольных строителей храма, приезжающих сюда из разных уголковРоссии.
Настало время обеда. Мы прошли в трапезную, располагавшуюся водном из деревянных домиков. Там, посередине просторной комнаты, стоял длинныйстол. За ним уже сидело человек двадцать мужчин и женщин. Были и дети. Ктрапезе они не приступали — ждали настоятеля. Когда мы вошли, все встали. ОтецНикита прочитал молитву и попросил меня благословить трапезу. Обедали молча,как в монастыре. Назначенный чтец за аналоем читал из житий святых.
На стенах трапезной кроме икон висели дореволюционныефотографии Спасского собора и рисунки, изображавшие его интерьер. Фотографиизапечатлели различные фазы восстановительных работ и прекрасные просветленныелица людей, восстанавливавших собор.
После обеда отец Никита вынужден был оставить меня — нужно былорешить какие-то неотложные хозяйственные вопросы, — а я пошел в храм. Встав наколени в алтаре, я погрузился в безмолвную молитву. Время исчезло, и вудивительном состоянии выхода из окружающей действительности передо мною вдругпредстала сжатая в единое мгновение вся моя жизнь. Я увидел склонившееся надомной улыбающееся лицо матери и понял, что это видение из младенчества. Потомвозникла выжженная солнцем степь. Ветряная мельница. Грунтовая дорога. Яощутил, как ступаю по ней босыми ногами, обжигая их в раскаленной пыли. Но вотдругая картина. Вокруг меня напоенная солнцем вода. Ее золотистая кромка уходитвверх. Состояние невесомости и необычайного спокойствия. Откуда-то, словно издругого мира, доносятся веселые крики и визг детей. И тут страх пронзает меня.Я начинаю делать судорожные движения руками и ногами. И всплываю вверх.Господи, как же давно это было! Мой первый опыт встречи со смертью, оставившейвпечатление светлого сияния, невесомости и безмятежности. Чувство тяжести, больи страх — достояние жизни. Это я понял еще ребенком.
Картины и видения сменяли друг друга, как в калейдоскопе. Вотразноцветными огнями заискрились небесные светила. В стремительном полете неборассекла блуждающая звезда. На вершине горы в белом жреческом одеянии возникла микроскопическаяфигурка Лады. Роковое мгновение встречи с Наташей. Блаженство и отчаяние отневозможности соединения несоединимого. Шум крыльев и оглушительный мерзкийкрик взмывших в небо ворон. Лавра и мое пострижение в монахи. Бессонная ночь вТроицком храме. Мерцание лампадок и свечей перед ликами святых и явственнозримое золотистое сияние, исходящее от мощей преподобного Сергия. Еще однабессонная ночь и первая литургия, совершенная мною в Сарском Преображенскомсоборе. И вдруг Крест. Некто, Кого распинают на нем. Венец то ли из терновника,то ли из колючей проволоки. Стук молотка, забивающего гвозди в живую плоть. Я,наблюдающий это страшное зрелище со стороны, чувствую пульсирующую боль владонях и ступнях. Голова горит. Но неожиданно боль проходит. Жуткое видениеисчезает. Ощущение полета и невыразимой радости.
И тут я вернулся к реальности. В алтарь вошел отец Никита. Онс удивлением посмотрел на меня и в нерешительности остановился.
— Что-нибудь случилось? — спросил я.
— Нет, нет, ничего.
— Тогда, может быть, начнем?
— Начнем, батюшка.
Отец Никита прочитал молитвы, и я начал свою исповедь. Яисповедовался за всю жизнь, за все грехи, которые уже отпускались мне, какисповедуются люди, готовые предстать перед Судом Всевышнего. Я каялся в своемгрехопадении на острове Ариерон, винил себя за то, что недостаточно любилХриста и, ослепленный сиянием Третьей Ипостаси, не почитал в должной мереЕдиносущную и Нераздельную Святую Троицу. Господь предостерег меня от падения вбездну, и тем не менее грехи и преступления свято-духовцев лежат на мне. Яговорил о том, как страшно мне решиться на тот единственный шаг, которым я могуискупить свою вину и остановить распространение ереси, не допустить совершенияновых жутких преступлений.
— Да, да, да... — говорил отец Никита. Простой деревенскийсвященник, он, должно быть, не понимал всех богословских тонкостей моихрассуждений о троичном догмате, однако твердо знал, что ставить под сомнениеединство Троицы нельзя. О ереси святодуховцев он слышал, но, так же как и я, немог предположить, что они дошли до такого изуверства. Не нужно было убеждатьего в том, как важно сдержать распространение этой ереси. Но, какздравомыслящий человек, твердо стоящий на земле, он, конечно, понимал, чем мнеэто грозит.
— Батюшка, — сказал он, прочитав разрешительные молитвы, —вы умнее и образованнее меня. Что я могу посоветовать? Молиться! Но это ведь ибез меня известно. Властию, мне данной от Бога, разрешаю вас от грехов ваших. Ав остальном да поможет вам Господь.
27 апреля
Вчера, в канун Вербного воскресенья, в Сарск прибылархиепископ. Почти всю службу он находился в алтаре — вышел лишь на полиелей.Во время чтения канона мы обменялись с ним несколькими словами.
— Как тут у вас дела?
— Слава Богу, владыка.
— С Валентином Кузьмичом виделись?
— Нет.
— Плохо.
— Не идти же к нему на поклон!
— Нет конечно. Но то, что он сам не проявляет инициативы,дурной признак. Вот что, отец Иоанн, как вы смотрите на то, чтобы завтра намрукоположить отца Петра во иерея, а его брата Андрея — во диакона?
— Мудрое решение.
— Тогда пишите прошение задним числом и готовьте их.Ответственный момент наступает. Трещит системка! Думаю, развалится сразу, водно мгновение. Но легче нам не будет, отец Иоанн. Новые проблемы возникнут.Инославие, ереси. Нужны новые кадры священнослужителей, образованные, с высоким