— Ничего, ничего, с ним можно иметь дело. Кое-какие вопросы онпомогает мне решать. К сожалению, мало что от него зависит. Руководство обкома занимает в отношении нас очень жесткую позицию. И все-таки наши областные вожди —либералы по сравнению с отцами города Сарска. Вы скоро это почувствуете. Вам придетсязарегистрироваться в местном совете. Там есть некий Валентин Кузьмич... Загадочнаяличность! — Владыка похлопал себя пальцами по плечу, давая понять, что ВалентинКузьмич хотя и не в военной форме, но с погонами. — Так вот, он вашегопредшественника, отца Василия, в бараний рог скрутил. Будьте предельновнимательны и осторожны. Ну, кажется, все вопросы мы обсудили. Теперь можно ичайку попить.
Мы вернулись в резиденцию. В отделанном розовым мраморомтрапезном зале для нас двоих уже был накрыт стол. Чаю, которым обещалпопотчевать меня архиепископ, предшествовали роскошные овощные и рыбные закуски,черная и красная икра, рыбная солянка, шашлык из севрюги, фруктовый салат имороженое. Обслуживали нас четверо одетых в подрясники молодых людей, бдительнонаблюдавших за каждым нашим жестом и готовых в любой момент исполнить малейшеенаше желание. За «чаем» никаких серьезных разговоров мы не вели. Ясно было, чтов таких помещениях и стены слышат.
После «чая» архиепископ позвонил уполномоченному и договорилсяо моем визите к нему. Он вручил мне красиво упакованную коробку и пояснил:
— Коньячок для уполномоченного. А это для вас. Здесь десятьтысяч. Я не знаю, в каком состоянии вы найдете храм, ведь он пустует уже болееполугода. Здесь же документы о назначении на приход. Ехать к отцу Иннокентиювам теперь нет необходимости.
— Спасибо, владыка.
— Не за что. Да хранит вас Господь.
— Владыка, у меня есть к вам одна просьба. В епархиальномуправлении сейчас находятся ходоки из какого-то отдаленного села вашей епархии.Они добиваются открытия храма. Примите их.
Архиепископ тяжело вздохнул.
— Хорошо, — сказал он. По его глазам я понял, что он приметходоков, и не только примет, но сделает все возможное, чтобы помочь им.
Получив благословение архиепископа, я на епархиальной машинеотправился к уполномоченному. Его управление размещалось в квартире (не знаю,сколько там было комнат) старого дореволюционного дома. Секретарь сразу жепровел меня к нему в кабинет. Там за письменным столом сидел стриженный ежикомугрюмый человек лет шестидесяти. На нем был довоенного покроя темно-синийкостюм в полоску и синий галстук в горошек, как у Ленина. При моем появлениион, естественно, не встал, не сделал ни малейшей попытки улыбнуться и сразу жебросил пристально-тоскливый взгляд на коробку в моей руке.
— Садись, — сказал уполномоченный. — Как звать-то?
— Иеромонах Иоанн.
— Эти финтифлюшки ты оставь для себя. Как звать тебяпо-настоящему? Фамилия? Имя? Отчество?
Памятуя мудрый совет архиепископа не вступать суполномоченным в дискуссии, я назвал и то, и другое, и третье.
— Вот это уже по-нашему, — произнес уполномоченный, продолжаяс тоскою глядеть на коробку.
Видя, как он мучается, я поспешил освободиться от коробки.
— Это вам... небольшой сувенир.
— Благодарствую, — рявкнул уполномоченный, поспешно схватилкоробку и поставил ее к себе под стол. И хотя в лице его я не увидел ниблагодарности, ни малейшего просветления, обстановка в кабинете как-то разомвдруг разрядилась.
— Так чего, решил все-таки в Сарск ехать? Архиепископпредлагал тебе здесь остаться?
— Предлагал.
— Отказался?
— Отказался.
— Ну и дурак. Архиепископ к тебе всей душой. Несколько размне звонил. Ученый человек, говорит. А что толку от твоей учености? Однинеприятности, наверно. Разве не так?
— Так.
— В последний раз спрашиваю: едешь в Сарск?
— Еду.
— Много дураков видел, но такого впервые!
Уполномоченный принялся писать какую-то бумагу, а, пока онписал, я окинул взглядом кабинет. По всем его стенам стояли застекленные шкафы,и в каждом из них папки с делами, в которых, наверное, вся подноготная жизньепархии. В одном из этих шкафов будет теперь красоваться мое персональноедосье.
— Бери направление, — уполномоченный протянул мне бумажку. —Явишься с ним в местный совет. И не особенно там выкобенивайся! Умный! Впрочем,Валентин Кузьмич тебе спуску не даст. У него, брат, бульдожья хватка! Ну, чегосидишь?
Я поднялся. Вопрос уполномоченного, видимо, означал, чтоаудиенция окончена. Вести со мной дискуссии у него явно не было желания. Он ужеерзал в своем кресле: ему, должно быть, не терпелось познакомиться с содержимымкоробки. Про себя я возблагодарил доброту и заботу обо мне премудрого архиепископа.
— До свидания, — сказал я.
— Будь здоров, Иван Петров!
— Почему Иван Петров?
— Юмору не понимаешь! — мрачно изрек уполномоченный. — Плохотебе придется.
29 мая
Я увидел ее сразу, как толькоавтобус сделал крутой поворот, и передо мной неожиданно открылась панорамагорода. Построенная на самом высоком месте, она возвышалась над ним,белоснежная, стройная, с голубыми куполами. Солнце уже село, и только церковьбыла ярко освещена, она сама, казалось, излучала сияние, наполняя пространствобелым, голубым и золотым светом. Ее кресты сверкали и искрились.
«Это она! — с содроганием подумал я. — С крестами, значит,действующая, а другой действующей церкви в городе нет. Какое же чудо, что онадо сих пор уцелела!»
Автобус въехал в город, миновал квартал современныхпятиэтажек и медленно стал подниматься в гору. По ее склону лепились деревянныеодноэтажные дома с зелеными двориками. Вдоль улицы разгуливали куры. Наскамейках возле калиток сидели женщины в белых платочках. «Моя паства», — подумаля.
Типичный деревенский ландшафт сменился затем каменнойгородской застройкой, которую составляли в основном старые купеческие дома водин, два, редко три этажа. Когда-то они выглядели, наверно, очень симпатично,но сейчас их серые облупленные фасады наводили скорее уныние.
— Центр! — объявил остановку водитель.
Я вышел из автобуса. Церковь была совсем рядом. Ее купола возвышалисьнад домами. Я направился к ней и, пройдя метров двести — триста, оказался наобширной, мощенной камнем площади. На одной стороне ее располагалось старинноедворцового типа двухэтажное здание — над ним развевался красный флаг, значит,здесь размещались местные органы власти, — а на другой стороне стояла церковьПреображения. Такое соседство не могло не вызвать у меня беспокойства. Храм, вкотором мне предстояло служить, был, вне всякого сомнения, бельмом в глазу уотцов города. Моя тревога возросла, когда я приблизился к церкви. Если издалека,на общей панораме города она выглядела сказочно прекрасной, то вблизи вид у неебыл удручающий: крыша проржавела, штукатурка во многих местах была отбита, настенах — хамские надписи. Вполне достаточный предлог для закрытия прихода идаже для сноса храма.
Центральные двери церкви были наглухо закрыты. Я подошел кбоковому входу и нажал на кнопку звонка, думая о том, что мне делать и гдеискать ночлега, если в храме никого не окажется. Мне, однако, повезло.Послышались шаги, заскрежетал ключ в замке, дверь отворилась. Передо мнойстояла довольно красивая женщина лет тридцати пяти, с тонкими подведенными бровями,с непокрытой головой, в сером, неброском, но элегантном костюме. В ее глазахсквозило сдержанное и вполне благопристойное любопытство.
— Добрый вечер, отец Иоанн, — сказала она. — Я вас ждала. Мне позвонили изепархиального управления и сообщили о вашем приезде. Позвольте представиться:староста прихода Елизавета Ивановна. Проходите, пожалуйста.
Благословения Елизавета Ивановна не попросила.
Я сделал шаг вперед... и тут произошло неожиданное: нашивзгляды встретились вновь. На этот раз непредвиденным образом и для меня, и длянее. Она, конечно, ожидала, что мое внимание сразу же будет привлечено к интерьерухрама. Это было естественно, и естественно было ее желание увидеть мою реакцию.Не знаю, что меня заставило взглянуть на нее... Что-то заставило... Онанаходилась слева от меня, чуть-чуть впереди... И она не успела отвести глаз. Еевзгляд был острым, колючим, он полоснул меня как бритвой. Но главное было не вэтом. В острие ее взгляда сконцентрировались все ее мысли, желания, вся еежизнь, все существо... И все это оказалось раскрытым для меня. Я ее понял, иона это поняла. На какой-то миг она растерялась, не зная, как вести себядальше: сделать вид, что ничего не произошло, и вновь надеть на себяблагопристойную маску или... или, отбросив дурацкие приличия, предстать передомною такой, как есть. В этом состоянии растерянности я оставил ее у входа.
В храме был полумрак. Не поворачиваясь к Елизавете Ивановне,я сказал:
— Зажгите, пожалуйста, свет.
Однако, прежде чем вспыхнуло паникадило, я с ужасом увидел,что в иконостасе почти не осталось икон. При электрическом свете стали видныгрязные ржавые потеки на сводах и стенах. Краска живописи шелушилась и отходилаклочьями. На полу храма стояли лужи.
— Что здесь происходит? — спросил я.
Тонкие напомаженные губы Елизаветы Ивановны растянулись в саркастическойулыбке. Она, видимо, все-таки решила не валять дурака и предстать передо мноютакой, как есть.
— Как вам известно, в храме полгода не было служб.
— И что из этого следует?
— Следует то, что вы видите, — с издевкой произнесла она.
— Почему вы, как староста, не позаботились своевременнопочинить кровлю?
— Денег не было, батюшка!
— Куда девались иконы из иконостаса?
— Похитили.
— Кто?
— Любопытные вопросы задаете. Откуда я знаю? Сбили ночьюзамок и похитили.
— Сторожа разве нет?
— Нет сторожа. Платить нечем.
— Судя по оставшимся иконам, это иконостас XVI века. Выпредставляете ценность того, что похищено?
— Не представляю.
— Вы заявляли в милицию?
— Не заявляла.
— Почему?
— Церковь отделена от государства. Милиции нет никакого деладо того, что здесь происходит.