Из протокола осмотра трупа было видно, что на измятом и частью завернутом подоле платья имеются следы мельничной муки, на лице и руках порезы, видимо, от ножа, голова отрезана, надо полагать, ножом, и в несколько приемов, в закоченелых руках покойной остались несколько светло-русых волосков. У крыльца в сугробах выпавшего в ночь преступления снега имелись кровавые следы – это убийца, очевидно, обмывал руки. У самой квартиры и кругом ее под окнами было много человеческих следов, но разобраться в них и выделить следы [обуви] преступников не представлялось возможным.
При частном разговоре судебный следователь высказал предположение, что выяснение преступников, – это вопрос времени и, пожелав мне успеха, он вместе с полицейским надзирателем уехал домой.
Приступая при таких условиях к розыску преступников, я, прежде всего, потребовал список всех людей, работающих на мельнице, их там оказалось около 250 человек.
Поместившись затем в одном из свободных помещений мельницы, я начал наружный осмотр всех рабочих, имея в виду найти свежие следы крови, порезов на руках и лице, надрывов платья и тому подобных признаков, указывающих прямо или косвенно на участии в преступлении. Вскоре у одного из первых подвергнутых осмотру рабочих оказались на передней части пиджака ясные следы крови.
Присутствовавший при осмотре главный мельник, однако, разочаровал меня, разъяснив, что кровотечение из носа у рабочих на мельнице явление обычное. Объясняется это тем, что мучная пыль, попадая в нос, раздражает кровеносные сосуды. Задача моя вследствие этого сделалась труднее, но будучи уверенным, что среди этих 250 человек есть и убийца, я терпеливо продолжал осмотр.
У молодого 19-летнего рабочего я нашел, кроме кровяных пятен на рукавах и груди, свежий надрыв борта пиджака. При расспросах о причине того и другого он растерялся и отвечал сбивчиво и невпопад. Второй обративший на себя мое внимание был 17-летний крестьянский мальчик с большими черными глазами, с которыми он не знал, что делать. При осмотре его сапог на них оказались свежие следы крови.
[Оба] они оказались крестьянами слободы Алферовки Новохоперскаго уезда Герасимом Тарасовым и Иваном Майским, и были мной арестованы каждый отдельно.
Не выходя из мельницы, я и урядник путем расспросов рабочих администрации мельницы выяснили, что оба арестованные состоят в тесной между собою дружбе, работают на одном этаже и, в числе других, им приходилось иногда ночью по приказанию помощника механика ходить к нему на квартиру за табаком или бумагой. Желая установить, где именно они находились и кто их видел с вечера и до обнаружения преступления, я стал в этом направлении расспрашивать рабочих. Ответы получались неудовлетворительные. Одни говорили: «Кажется, они никуда не отлучались», другие же, что «выходили и сейчас же возвратились обратно». Причем почти все подтвердили, что, когда уходил помощник механика, они были в мельнице и работали на своих местах. При этих расспросах мое внимание обратил на себя один рабочий: он особенно усердно собирал в ящиках муку, которой в действительности там не было, и все время как бы прятался от меня за выступом.
Он работал в таком расстоянии от двух арестованных, что видеть их не мог. Между тем он утверждал, что из мельницы они никуда отлучались, что он это хорошо помнит и что он вообще все время их видел. Это неправдоподобное показание в связи со странным поведением и близкое знакомство с первыми двумя послужили поводом для его ареста. Он оказался крестьянином той же слободы Алферовки, Гапоновым, восемнадцати лет.
Произведенный мной в ту же ночь, несмотря на поздний час, обыск в помещениях и хранилищах арестованных ничего не дал.
Было три часа утра, когда я возвратился в свою квартиру, по соседству с которой были размещены арестованные в трех отдельных комнатах.
Спать я не мог, а, попросив себе самовар, думал о деле и пришел к заключению, что имеющихся у меня данных очень недостаточно для привлечения арестованных юношей за такое тяжкое преступление, как убийство с грабежом. В то же время я лично был убежден, что преступление совершено ими. Зная по опыту, что только в первые минуты задержания преступника, пока он не обдумал еще своего положения и не составил для себя, так сказать, плана своей защиты, от него можно услышать слова правды, я решил поговорить с каждым отдельно и по мере возможности воздействовать на их молодые сердца.
Пригласив первым Тарасова, я напомнил ему, что он еще молод, что жизнь у него впереди и что чистосердечное его сознание в значительной степени ослабит содеянное им преступление, но получил упорный отрицательный ответ.
Затем приблизительно то же я сказал и остальным двум.
Результат был один – все трое упорно молчали, заявляя лаконически: «Ничего не знаю».
Было 6 часов утра, сквозь зимние двойные рамы пробивался свет, кругом царила тишина.
Вдруг в дверь, за которой сидел Тарасов, послышался стук. Я вскочил и быстро отворил ее. Тарасов, стоя на коленях, плакал:
– Наше дело! Мы зарезали и обокрали женщину, – проговорил он сквозь слезы.
Он волновался, рыдал и дрожал как в лихорадке.
Дав ему успокоиться, я попросил рассказать о совершенном, и он объяснил следующее: на хуторе среди рабочих ходили слухи, что Чернышев, женившись, взял деньги в приданое за женой. Деньги он будто бы в банк еще не положил, хранит дома.
Мысль воспользоваться этими деньгами не давала ему покоя, и он решил обокрасть Чернышева. Для участия в этом деле он пригласил своих товарищей Майского и Гапонова, которые охотно согласились [на его предложение]. Несколько раз они пытались совершить кражу, но это им не удавалось, так как жена Чернышева безотлучно находилась дома. Раздраженные неудачами, они решили убить Чернышеву и ограбить деньги. В назначенный день около 11 часов ночи они незаметно по одному ушли к квартире Чернышева. Шел крупный снег, и было темно. На стук Тарасова Чернышева приоткрыла дверь и, узнав, что муж прислал за табаком, вошла в комнату. Тарасов последовал за ней. Ему сделалось страшно и, опустив поднятые руки, он взял табак и вышел в сени. Чернышева пошла за ним, чтобы затворить двери сеней. В этот момент Гапонов из-за двери сеней обхватил ее сзади руками и повалил на пол. Ободренный насилием товарища, Тарасов сел верхом на Чернышеву. Она страшно кричала, металась и звала на помощь мужа. Стоящий на карауле Майский притворил дверь сеней, чтобы приглушить крик. Чернышева, видимо, предполагала, что ее хотят изнасиловать, и старалась зажимать ноги и столкнуть с себя Тарасова.
Гапонов держал ее руки. Веревки не оказалось, и Тарасов взял у Гапопова нож. В это время бившаяся женщина освободила одну руку и схватила этот нож, Тарасов, вырывая нож, порезал ей руки и уколол лицо. Он несколько раз принимался резать шею, так как нож скользил. Наконец, он сделал глубокий надрез, хлынула кровь и жертва перестала биться. Тем не менее он продолжал резать, пока совсем не отделил голову от туловища.
Покончив с Чернышевой, они вошли в освещенную комнату, нашли на комоде ключи, отворили сундуки и комод и искали деньги, но, кроме пяти или шести рублей серебряной монетой, ничего не нашли, а захватив часы и попавшиеся под руку серебряные и золотые вещи, быстро явились на свои места. Ограбленные вещи спрятали на мельнице Майский и Гапонов, которые и могут указать [место, где они находятся]. Нож взял Майский.
Не теряя времени, я, выслушав чистосердечное, подсказанное, видимо, искренними порывами сердца, признание Тарасова, пригласил Майского и Гапонова. Несколько минут я не предлагал им никаких вопросов, выжидая, чтобы они, видя плачущего и раскаявшегося товарища, сами принесли повинную. И действительно, мне недолго пришлось ждать. Обменявшись несколькими фразами с Тарасовым, Майский и Гапонов также откровенно сознались в преступлении.
Затем, взяв с собой всех троих, я отправился на мельницу за ограбленными вещами. Это для дела было весьма существенно, так как через полчаса они могли от всего отказаться, а у меня осталось бы только их сознание, которое впоследствии ими же могло быть опровергнуто. Ограбленные деньги и вещи оказались спрятанными на шестом и седьмом этажах мельницы под карнизами деревянных обшивок. Нож – орудие преступления – был найден под крыльцом дома, где жили рабочие.
При возвращении на квартиру для составления протокола я застал там, несмотря на ранее утро, почти всю администрацию имения. Весть об открытии преступления с быстротой молнии разнеслась не только по хутору Ильмень, но дошла и до города.
От исправника прискакал гонец с письмом. Не имея времени отвечать, я приказал доложить на словах, что часа через два прибуду и лично доставлю обвиняемых. При въезде в город на двух, сопровождаемых урядниками, тройках, нас встретила толпа любопытных. Чувствовалась признательность населения за открытие зверского преступления.
Атетуи[21]
Служа становым приставом 1-го стана Новохоперского уезда Воронежской губернии, я получил сведения, что в селе Нижнем Карачане на винокуренном заводе купца Ивана Васильевича Быценко совершено ограбление денежной кассы, причем убит сторож. Хотя преступление совершено и не в моем стане, но, интересуясь этим делом, я следил за результатами дознания и следствия. А так как владелец завода жил в одной со мной слободе Красной, то я имел возможность получать почти ежедневно все сведения.
Из рассказов Быценко я узнал, что каменное помещение, где находилась касса, примыкало к жилому дому управляющего заводом, имело общую с конторой дверь, охраняемую ночью сторожем, убитым на пороге входа. Дверь в кассу [была] взломана, железный сундук с деньгами увезен и на другой день найден разбитым в соседнем лесу.
Ограблено около двух тысяч рублей денег, в числе которых находилось несколько выигрышных билетов, мелкие серебряные старинные монеты и фунтов десять выписанного из Москвы чая, а также различные долговые и другие документы.