2. Убийство старика-птичника
Я не стану говорить об убийствах, совершенных на почве ревности, в запальчивости, в раздражении или вследствие полученного оскорбления или мести, а опишу несколько случаев убийств, совершенных разбойниками или профессиональными ворамиграбителями с целью ограбления и похищения имущества и денег. Опишу некоторые случаи убийств в г. Одессе, где я, прослужив в полиции около 15 лет, лично задерживал убийц и обнаруживал преступления.
На Хуторской улице проживал в небольшом одноэтажном домике старикптичник Синицын, слывший за денежного человека и скрягу. Жил он особняком, одиноко, занимая квартиру из одной комнаты с кухнею. Целые дни он проводил на базаре в птичьем ряду, где имел свою будку; являлся домой поздно вечером. В марте месяце днем в квартиру Синицына проникли воры, совершив кражу вещей на незначительную сумму, приблизительно рублей на 30. Воры искали денег, ибо посрывали с икон ризы, не представляющие собою ценности, как металлические, но денег не нашли. Старик всегда деньги носил при себе.
В ту же самую ночь было совершено убийство Синицына, причем покойный был задушен ремневой петлею, а в виске его зияла глубокая рана, нанесенная, очевидно, молотком, тут же валявшимся. Сообщили мне об убийстве старика около 9 часов утра. Отправившись к месту происшествия, я застал там уже все власти с прокурором суда во главе. Осмотрев труп и все помещение покойного и, сняв с шеи Синицына ремень, взял таковой себе с целью выяснить принадлежность его; присутствующая здесь внучка убитого сообщила мне сведения об ограбленных у ее деда вещах. Во дворе здесь же я в числе публики заметил известного рецидивиста Ткаченко, прозываемого поуличному Петькою Голдышом. Местный пристав, подойдя к нему, чтото беседовал с ним и в конце разговора вручил ему трехрублевую кредитку. Всмотревшись пристально издали в Голдыша, у меня явилась мысль – не он ли участник этого преступления и не явился ли он сюда, дабы смыть с себя всякое подозрение. Инстинкт меня весьма редко обманывал, и я, следя за выражением глаз Голдыша, почемуто был убежден, что Голдыш есть убийца Синицына. Подойдя к приставу, я высказал свое впечатление о Голдыше, но пристав, посчитав это за шутку, просил не задерживать Голдыша, говоря, что он обещал разузнать действительных виновников этого преступления.
Я всетаки подозвал к себе Голдыша и, отойдя с ним в сторону, в шутливой форме спросил его:
– Скажи, Петька! Чья эта работа, чего ты сюда пришел? Не ты ли покончил со стариком?
Устремившись глазами в Голдыша, я старался уследить всякое движение нерва на его лице, на котором прочел многое, – я был глубоко убежден, что это дело его рук. Голдыш слегка улыбнулся, улыбка была неестественная, напряженная.
– Разве вы, ваше благородие, не знаете мою специальность: замок взломать, шапку с головы содрать, пьяного обшарить – это мое дело. В своей жизни [даже]курицы не зарезал, а то бедного старика, да при том знакомого, лишить жизни… Нет, ошибаетесь! Я приставу обещал поразнюхать и наверное разыщу убийц.
На этом мой разговор с Голдышем и окончился. Пристав жестом указал мне отпустить его. Приехав домой, я стал обдумывать это происшествие, и у меня так и запечатлелись черты лица, игра глаз, судорожность губ и лица и вообще настроение духа Голдыша, что я положительно пришел к неизменному убеждению: убийца Синицына – есть не кто иной, как Голдыш, и крайне сожалел, почему я с места в карьер не арестовал его.
Мысли мои были рассеяны телефонным звонком. Вызвал меня полицмейстер Б., прося во что бы ни стало открыть это возмутительное преступление, говоря, что он даже дал слово прокурору, что преступление будет открыто мной. Я долго был в нерешительности, боясь дать слово полицмейстеру, но, вспомнив свои впечатления о Голдыше, сказал:
– Хорошо! Прошу только в продолжение трех суток не беспокоить меня и забыть обо мне.
Рассуждая о том, кто мог бы купить ограбленные вещи и зная, что на Южной улице проживает одна «блатырь-каин» Двойра Бройд, которая, покупая от воров похищенное, не расспрашивает похитителей, при каких обстоятельствах совершена кража, решил установить за квартирой Бройд негласное наблюдение, для чего в тот же вечер, переодевшись женщиной (надел на себя длинную юбку, кофту и большой головной платок, коим закрыл себе усы) и, взяв с собою переодетого вновь поступившего городового, еще неизвестного публике за полицианта, отправился следить за квартирой Бройд. Ночь была темная, и освещалась улица фонарями. Заняв место против дома, где жила Бройд, я усмотрел в нескольких шагах от меня двух знакомых воров, вышедших на улицу из ресторана, помещавшегося рядом с тем домом, возле которого я сидел. Один из этих воров, обращаясь к своему товарищу, сказал:
– А, правда, Гришка, молодец я, что не послушал Петьку Голдыша и не пошел с ним вчера на работу?
– Чем же молодец, да почему ты отказался? Я у Петьки сегодня видел массу денег, должно быть, более двухсот рублей и, когда я спросил, откуда он достал их, то Петька не пожелал ответить, а дал мне пятерку.
– Разве ты не знаешь, как достались Петьке деньги? Вся полиция на ногах, а ты залил себе глаза вином. Смотри, кабы и тебя сегодня не схватили на ночлег в участок.
– В чем дело? Говори, я ничего не знаю. Получив сегодня утром от Петьки пять рублей, я пошел пьянствовать и целый день пью, пока не встретился с тобою, – возразил Гришка.
– Ведь Петька Голдыш ухлопал вчера старика-птичника на Хуторской улице.
– Теперь я понял, откуда у Петьки оказалось так много денег, что не пожалел и меня наделить кредиткой. Кто же был с Петькой на работе?
– Кто! Помнишь, мы сегодня на привозе у Гершки встретили Кузьку Добрянского, одетого во все новое, он любит трубку сосать? Так это один; затем был с ними Ванька Нос и Ванька Халомидник[109] рябой.
– Откуда же ты знаешь, что с Петькой участвовали эти лица? Ванька Нос и Халомидник не способны на убийство, их дело свиты и тулупы таскать с возов на толчке, – сказал Гришка.
– Когда Петька приглашал меня идти с ним «на дело», то он говорил мне, кто уже согласился участвовать с ним. Но были ли они или нет, я не знаю. Кузька, должно быть, был, а то приоделся, да деньжатами обзавелся.
Обоих воришек я тотчас арестовал и в участке оформил весь разговор на Южной улице протоколом.
На следующий день вечером, переодевшись чернорабочим, отправился я на привоз в ресторан Гершки, где в числе многих посетителей заметил человека, держащего в зубах трубку и одетого в новую одежду. Я задержал его в полной уверенности, что это Добрянский, хотя никогда я лично его не встречал и совершенно не знал. При обыске у задержанного оказалось около 39 рублей.
– Ну, Кузька, расскажи-ка мне, как это ты с Голдышем и другими убили старика-птичника? – спросил я Добрянского.
– Откуда вы знаете, что меня зовут Кузькой и даже называете мою фамилию? Ведь вы видите меня в первый раз, я никогда вами не задерживался.
– Знаю тебя, Добрянский, со слов Петьки Голдыша, сознавшегося в убийстве и указавшего на тебя как на участника этого преступления, заявляя, что ты даже задушил старика собственным своим ремнем, вот этим самым, который у меня в руках.
– Врет Голдыш! Ремень не мой, а его. Петька пригласил меня и товарищей на кражу, но не на убийство. Когда мы вошли в квартиру старика, то Петька, не говоря нам ни слова, молотком ударил старика по голове и вслед за этим, сняв с себя ремень, затянул им шею старика, – показал Добрянский.
– Кто же участвовал в этом убийстве и как были распределены роли при совершении этого преступления?
– Повторяю вам, что мы шли на кражу, а не на убийство. Когда Голдыш убил старика, то Ванька Халомидник играл в это время на гармонике, я стоял на цинке (на стороже) и не входил в квартиру. Ванька Нос держал старику руки, а Петька душил ремнем. Петька говорил, что старик любил по вечерам играть на гармонике, и играли, чтобы не слышно было бы стона, ибо по соседству была жилая квартира.
Закончив допрос Добрянского, я по телефону сообщил участковому приставу о задержании убийцы, повинившегося в преступлении, причем просил задержать Голдыша, зная в то же время, что тот скрылся в день обнаружения убийства. В тот же день мной было установлено негласное наблюдение за квартирою Голдыша, где проживала его сожительница Екатерина Макарова. Агент, следовавший за Макаровой, доложил мне, что она ходила на почту и спрашивала на свое имя письмо до востребования, которого в то время еще не было. Перехватив письмо Макаровой, я узнал, что Голдыш проживает в городе Аккерман у своего дядьки. По телеграфу было сообщено местной полиции о задержании его. На другой день после задержания Добрянского мне удалось арестовать и Ваньку Носа (Шевченко), разгулявшего[ся] в одном из трактиров. Шевченко сознался в убийстве Синицына, заявив, что у покойного оказалось за пазухой 300 рублей, и они поделились по 75 рублей на человека, хотя, как он узнал от товарищей, Голдыш их надул, ибо у него видели более двухсот рублей денег.
Немало труда составляло задержать Ваньку-рябого Халомидника, которого я не знал в лицо и который никогда не попадался ко мне. Разыскав одного воришку, знавшего Халомидника, я сумел сманить его на свою сторону всевозможными обещаниями, предварительно купив ему костюм за 6 рублей 50 копеек и подарив свои старые сапоги. Воришка этот сообщил мне, что Халомидник ночевал в ночлежном приюте в карантине и спал в том месте, где ложатся рабочие-угольщики, почему я просил указать его. Получив согласие и, переодевшись в костюм грязного чернорабочего, загримировавшись, я намазал черным зубным порошком себе лицо, шею и руки, дабы быть похожим на рабочего-угольщика, и, взяв с собою револьвер, отправился в карантин на ночлег. Это было приблизительно около 11 часов вечера.
Придя в приют в сопровождении указчикавора, мы улеглись на грязные матрацы в том самом месте, где прошлую ночь провел Халомидник. Настроение духа было убийственное, насекомые в громадном количестве не замедлили нанести мне визит и посетить мою голову и тело. Недоверие к соседу возрастало. А вдруг приятель мой изменил мне и предупредил своих товарищей в приюте, сообщив, кто я? Конец будет, уложат на месте и концы в воду.