– Пожалейте сироту, будьте мне мамашей.
Эйхенгольц успокоилась, улыбнулась, но тотчас стала очень серьезна и со вздохом сказала:
– Чего они там все спешат и спешат, не окончили одно дело, новое начинают, а я мучаюсь и не имею покоя. Ну что там пишет Болдырев?
Я передал ей письмо. Прочитав, Эйхенгольц сказала:
– Ну, поживите с нами, познакомимся, а там увидим, как и что сделаем.
В тот же вечер Эйхенгольц пригласила меня поужинать у них. Я купил закуску и вино и пришел с кулечком. Кроме парикмахера с красивой молодой женой, пришла вторая дочь Эйхенгольц, барышня, также очень красивая. Мы уютно уселись, я постарался быть занимательным. После ужина я пригласил всю семью в кинематограф, и мы весело закончили вечер. Эйхенгольц просила меня прийти на следующий вечер к ужину, так как днем они все заняты, и я стал частым гостем в семье. «Сама» расспрашивала меня, чем занимаюсь, где живу и прочее. Чтобы не дать ей возможности запросить кого-либо из своих знакомых о «несуществующем Волкове», я сказал, что у меня хлебная ссыпка на станции Кавказской и разъяснил, в чем заключается это торговое дело.
Дни проходили, Эйхенгольц не заговаривала о «деле», не наседал и я, боясь спугнуть ее. Так прошло с неделю. Я решил ускорить развязку и настоятельно просил Эйхенгольц поговорить со мной окончательно.
Она с большой неохотой согласилась и задала мне ряд вопросов: в каком обществе и когда я застрахован, на какую сумму и под каким предлогом я приехал сюда. Я показал мой полис и письма артели и ответил на все вопросы. Она одобрила все то, что я сделал, и спросила:
– Знаете ли вы, что должны уплатить мне две с половиной тысячи рублей вперед?
На это я ответил, что, по словам Болдырева, должен буду дать до двух тысяч рублей, почему и прошу ее взять эту сумму. Эйхенгольц вспылила:
– Болдырев не имеет права за меня торговаться. Он не состоит со мной в компании. Вы должны мне дать две с половиной тысячи рублей наличными и на семь с половиной тысяч векселей.
Сделав вид, что ее окрик меня смутил, я согласился принять ее условия.
– Ну, – сказала она, – хорошо. Сделаем, что нужно, и вы скоро получите деньги.
– Но, мамаша, расскажите мне, могу ли я быть спокойным?
– Не беспокойтесь, – ответила она. – Неудачи у меня быть не может. Будьте совершенно спокойны. А сделаем мы так: послезавтра в 7 часов 30 минут вечера мы выедем поездом на Киев. Вы займете отдельное купе в 1-м классе. Я сяду с вами и сделаю вам маленькую операцию в руку или в ногу, или как вы захотите, может быть, в руку и в ногу, – больно не будет, я вспрысну вам одно лекарство. Потом я выйду на первой остановке, а вы поедете дальше. Часа через два выйдите на какой-нибудь большой людной станции и там постарайтесь упасть на платформе. Можете столкнуться с пассажирами, бегущими в вагон, и упасть. Вы умный и уже сами найдете, как это лучше сделать. Когда упадете, то потребуйте, чтобы вас отправили к доктору, так как не можете ходить. Лечиться постарайтесь у хорошего врача, дня через два на ноге или руке образуется большая опухоль, и никакое лечение не поможет. Рука или нога будут иметь вид совершенно покалеченный. Не пугайтесь. Все это пройдет. Помните, чтобы на вокзале составили протокол о том, что с вами случилось, а у докторов берите свидетельства, сколько времени вы лечились и прочее. Затем вы подадите заявление в страховое общество, приложите все ваши бумаги, вас будут освидетельствовать доктора общества, они признают вас инвалидом, и вы получите деньги. Сейчас же вышлете мне семь с половиной тысяч рублей, а я вам возвращу векселя. Деньги и векселя вы приготовьте здесь, покажете их мне и отдадите в вагоне, когда я вам все сделаю. Когда вы рассчитаетесь с обществом, то делайте два раза в день тепленькую ванну для ноги или для руки, держите минут 15–20. После этого нужен легкий массаж каждый день больного места. Можете пригласить массажиста и месяца через два будете совершенно здоровы.
Приближался решительный момент для раскрытия преступления и задержания главной деятельницы. Надо было приготовиться. В моем распоряжении были два дня. Я отправился к местному полицейскому приставу на дом, назвал себя, представил отношение ростовского градоначальника и просил дать мне помощь для задержания преступника, причем объяснил, что задержание не вызовет сопротивления и что мне нужна не сила, а помощь толкового полицейского чиновника. Пристав сказал, что пригласит меня на следующей день к нему утром, где я познакомлюсь с моим сотрудником. Я сказал приставу, что приглашу к нему также жандармского вахмистра, который также мне нужен будет. От пристава я поехал на вокзал к жандармскому ротмистру с просьбой предоставить мне отдельное купе, и чтобы назначенный им вахмистр был завтра утром к 10 часам в квартире полицейского пристава.
Вечером я пошел к Эйхенгольц, подписал при ней вексельные бланки и показал деньги. Поужинал с семьей в последний раз. Общее настроение почему-то не было, как обычно, веселым. Поделилась ли Эйхенгольц со своей семьей о цели моего приезда и что завтра уезжаем вместе? А может быть, семья безотчетно почувствовала надвигающуюся грозу на мамашу? Но мы сидели почти молча. Попрощался со всеми.
Перед уходом Эйхенгольц сказала, что поезд уходит в 7 часов 30 минут и чтобы я на вокзале к ней не подходил, а она сама найдет мое купе. На следующий день я был у пристава, где застал моих сотрудников: бравого жандармского вахмистра и помощника пристава. Я им сказал, чего от них требую. Они должны, как только поезд будет подан, незаметно сесть, если можно, в тот же первый класс, где я буду иметь купе, номер которого будет знать жандармский вахмистр, или в соседнем вагоне. Когда поезд отойдет от станции Смела, то, спустя минут десять, они должны подойти к занимаемому мною купе и, сильно постучав, потребовать открыть дверь. Я открою и затем дам указание, чтобы они охраняли вещественные доказательства, которые окажутся в купе, и то лицо, которое со мной окажется в купе.
Мои будущие сотрудники задали мне несколько вопросов, из которых я заключил, что они толковые и бывалые люди. Наступил вечер. Я поехал на вокзал заблаговременно. Жандармский ротмистр позаботился, чтобы мне было отведено купе. Эйхенгольц сидела в буфете с небольшим саквояжиком в руках.
После первого звонка я прошел в вагон, занял купе, оставив дверь открытой. Ко второму звонку пришла Эйхенгольц, и я запер дверь. Мы сели. Когда поезд двинулся, я передал Эйхенгольц конверт с деньгами и векселями. Она открыла саквояж и положила все туда. Я сказал, что решил сделать укол в ногу и снял ботинок. Эйхенгольц вынула из саквояжа подсвечник со свечой, коробочку со шприцем и небольшую бутылочку с какой-то жидкостью. Чтобы выгадать время до прихода сотрудников, я сказал, что все же беспокоюсь, ибо и от маленькой операции может произойти заражение. Эйхенгольц успокаивала меня, что мне совершенно не о чем беспокоиться. В этот момент раздался грозный стук в дверь и требование немедленно открыть. Эйхенгольц, сильно взволновавшись, дрожащими руками хотела схватить пузырек, но я с силой оттолкнул ее в сторону и быстро открыл дверь. Когда Эйхенгольц увидела вошедших, то впала в полуобморочное состояние. Закрыв дверь, я приказал помощнику пристава охранять саквояж, а вахмистру сесть около Эйхенгольц и обратить внимание, что они застали меня без ботинка на правой ноге[215].
Помощник пристава вынул все вещи из саквояжа и начал составлять опись. Эйхенгольц пришла в себя и истерично закричала, обращаясь ко мне:
– Змея, змея проклятая, ты залез в мою душу и потопил меня, – причем неистово стала ругаться, рвать на себе волосы и биться головой о стенку купе.
Я на нее прикрикнул, пригрозил связать и заткнуть рот, если она будет кричать. Содержимое в бутылочке, судя по запаху, было обыкновенным керосином, затем был шприц, маленькая записная книжка и мой конверт с деньгами и векселями. Когда же я стал ощупывать дно саквояжа и поднял [его] вверх, то нашел конверт, в котором лежали 5 вексельных бланков за подписью Штарка на сумму всего пятьдесят тысяч рублей и письмо Болдырева, которое я ей передал. Потянулись скучные часы переезда до Киева, куда мы должны были приехать поздно ночью. Спать нельзял. Я был очень утомлен. Эйхенгольц притихла, но не спала. Вдруг она обратилась к помощнику пристава и спокойно заявила:
– Я прошу вас записать в протокол, что вещи, которые вы нашли в моем саквояже, подбросил вот этот человек, – и указала на меня. – Я ехала с ним, чтобы показать имение, которое он будто хотел купить, но он меня обманул, и зачем он это делает, и какие вещи он мне подбросил, я не знаю. Он зажег свечу, сказав, что темно читать, а сапог снял, потому что жаловался на боль в ноге.
Дальнейший проезд в Киев, составление протоколов, арест Эйхенгольц и выполнение всех требуемых по закону действий, необходимых для дальнейшего отправления Эйхенгольц в Ростов в распоряжение прокурорского надзора, я совершил в тот же день. Дело по обвинению Мариам Эйхенгольц, Англиченкова, Штарка, Болдырева и Медведева в причинении себе искусственного увечья с целью получения застрахованного капитала поступило к судебному следователю, все подсудимые были заключены в тюрьму, были допрошены многочисленные свидетели в разных, близких и отдаленных, местах, и дело заняло много месяцев. Все подсудимые отрицали свою вину, несмотря на собранные подавляющие улики.
Эйхенгольц, узнав, кто я, неизменно твердила:
– Страховые общества подкупили Склауни; он сочинил это дело и подбросил мне шприц и другие вещи.
Англиченков и Штарк отказались от лечения в тюрьме и не хотели подвергнуться рентгенизации.
Дело слушалось в Ростове при переполненном зале[216]. Все подсудимые, пригласили себе защитников, а Эйхенгольц был назначен по ее просьбе защитник от суда. На 6-й день слушания дела, после вечернего перерыва, Эйхенгольц просила суд разрешить ей сделать заявление. И она дословно сказала следующее: