тименко ее утешала. Пошел он в другую комнату с женой, и она ему рассказала, что Каринская «залечила барышню», которая сегодня померла. Надо помочь, увезти тело подальше, а то всем им будет беда.
– Неохотно мне было встревать в это, да жена плачет, просит не губить, помочь, а тут пришла хозяйка, стала на колени, молит, помоги, бери, что хочешь, и бояться тебе нечего, твоей вины нету.
Потом обсудили, как лучше скрыть несчастье, чтобы не попасться. Он отвез на местный вокзал жену с корзиной, в которую женщины уложили тело. Жена сдала корзину в Новочеркасск. Он поехал в Новочеркасск в санях, встретил жену на вокзале, получил корзину, которую повезли в город по глухим улицам. По дороге развязали корзину и в безлюдном месте, около большого забора положили тело. Каринскую он больше не видел, жена пошла к ней посчитаться и получить деньги, но ее там задержали. Успела ли она получить деньги и сколько – он не знает.
– Вот что, Устименко. Я должен отправить тебя к следователю: так как ты повинился, все рассказал, имеешь здесь обзаведение и домик, то следователь, может быть, отпустит тебя под залог. Ты проси у него. Ежели тебе нужно распорядиться по хозяйству, вызови дочь или кого знаешь.
Я позвал Каринскую. Вид у нее был сильно измученный, она едва держалась на ногах.
– Извозчик Устименко, – сказал я, – который помогал вам, сознался и показал мне, как было. Я нашел у него в сарае вашу корзину, в которой вывезли тело умершей, приказчик магазина узнал Анну Устименко. Она купила коленкор, в который была завернута умершая. Не расскажете ли, как все произошло, так как запираться бездельно?
– Я расскажу, – спокойно ответила Каринская, – как у меня несчастье случилось. Ко мне пришла незнакомая девушка с просьбой посмотреть, беременна ли она. По ее словам, она пришла, прочитав вывеску на моей квартире. Девушка оказалась в третьем месяце беременности, фамилии я не спросила. Щедро уплатив за визит, она ушла. Недели через две она опять пришла, жаловалась на тошноту, расплакалась и стала просить, чтобы я освободила ее от беременности, так как она не переживет позора. Я отказывалась, говорила, что это запрещено, что могу сильно пострадать, но она меня умоляла; мне стало ее жаль, и я согласилась. Мы условились, когда она придет. Я объяснила ей, что она должна сделать после операции. За труды я просила уплатить мне триста рублей. Она предложила сто наличными, а двести обеспечить вещами, которые непременно выкупит, а если мне это неудобно, то она продаст их. Я согласилась принять вещи. В назначенный день девушка пришла, и я ей сделала прокол. Сейчас же началось сильное кровотечение, чего не должно быть. Я не беспокоилась, думая, что оно скоро прекратится. Принимала кой-какие меры. Проходил день. К ночи стало хуже. Я потеряла голову. Боялась позвать доктора не только потому, что под суд попаду, но что погублю репутацию девушки, и надеялась на молодость и цветущий вид девушки. Анна помогала мне. Прошла тяжелая ночь. К горю моему, я не знала фамилии девушки и ее адреса, почему не могла вызвать родителей. Больная потеряла сознание и в 11 часов утра умерла. Если бы Анна Устименко не удержала меня, я бы покончила с собой.
На дополнительные вопросы Каринская ответила:
– Оставить тело у себя и донести не хватило решимости. Анна послала за своим мужем, и мы сделали то, что вы уже знаете. Окровавленные вещи мы разрезали и сожгли. Сорочку, в которой нашли покойную, дала кухарка Павленко. Ценные вещи покойной спрятаны у меня в кладовой, в отдушине. Не знаю от кого забеременела девушка. Никто ее не спрашивал у меня.
После этого показания заговорила и Анна Устименко. Она просила записать, что, когда ее позвали – девушка истекала кровью.
Тупая Павленко твердила:
– Мое дело сготовить обед, убрать комнаты и сделать, что скажут, а почему померла больная – не знаю. Для порядку помогала сжигать простыни и другое. Хозяйка потребовала дать мою рубаху.
Пришлось мне выполнить тяжелую обязанность – познакомить отца с содержанием дознания. Все производство и вещи отослал следователю. Посетил меня Н. Рассказал и ему подробности всего происшедшего. Сильно изменился Н. – осунулся, постарел. Видно было, что переживает большое горе. Обсудив в частном порядке с судебным следователем и товарищем прокурора, имеют ли какое-либо значение в деле письма и фотография Н. и как поступить с этими вещами, пришли к заключению, что к делу эти вещи не имеют отношения.
В мае того же года дело слушалось в суде. Каринская умерла в тюрьме от тифа. Кухарка Павленко оправдана. Анна Устименко осуждена на 2 года тюрьмы. Муж ее на полтора года в арестантские отделения. Так закончилось печальное дело Мадлен Б., погибшей от преступной, невежественной и корыстной акушерки.
Вместо фальшивых кредиток – чистая бумага[221]Зажиточный новочеркасский купец не без юмора рассказал о «своей обиде»
– Да, господин начальник, прямо стыдно, какого я дурака отвалял и как меня обработал один человек на семь с половиной тысяч рублей. Прихожу к вам за помощью, а доказательств у меня нет никаких. Пожалуй, и не поверите, как мог я попасться в такую историю, старый опытный коммерсант.
Сижу как-то у себя в конторке при магазине, заходит незнакомый человек и спрашивает, не имею ли я для продажи хорошему покупателю ценных старинных вещей. Себя он рекомендовал маклером. А у меня в кассе издавна лежали несколько вещей и какие-то монеты, доставшиеся мне от покойного отца, которыми я мало интересовался, да и цены им не знал. Ответил, что кое-что имею, пусть покупатель зайдет посмотреть. Но, по словам маклера, покупатель живет в Ростове, а так как, вероятно, я часто бываю там по делам, то не захвачу ли вещи с собой, если они не громоздкие. Как раз через два дня мне предстояло быть в Ростове, и мы уговорились, где встретиться, чтобы пойти к покупателю.
Я взял с собою пятьдесят разных монет, две золотые табакерки, карманные золотые часы и три мужских кольца с какими-то камнями. Встретил маклера, и мы вечером пошли в коммерческую гостиницу к покупателю по фамилии Жуков. Познакомились, пили чай, маклер скоро ушел. Показал вещи. Жуков очень внимательно рассмотрел их и оценил в пять тысяч восемьсот рублей. Я потребовал восемь с половиной тысяч, и мы сошлись на семи с половиной. Мой поезд уходил часа через полтора. Приступили к расчету. Жуков известил меня, что мне придется получить следуемые деньги мелкими кредитками, так как у него нет крупных. Вынул он из комода пачки по сто рублей каждая, увязанные, как обыкновенно, в банке. Деньги новые. Развязал две или три. Я сосчитал. Время близилось к отходу поезда. Жуков отсчитал семьдесят пять пачек по сто рублей каждая, доплатил по одному рублю к пачкам с трехрублевыми, были еще пяти и десятирублевые, уложил их в старенький парусиновый чемоданчик, который просил при случае возвратить.
Жуков поехал проводить меня. После первого звонка пошли в вагон 2-го класса, где я занял место. Пассажиров было мало. Посидели недолго. Пробил второй звонок. В вагон вошел жандарм, посмотрел на меня и на Жукова и говорит:
– Уезжать, Жуков, собираешься? Бери-ка свои вещи, и идем.
Жуков перепугался и тихо сказал:
– У меня нет вещей.
– А это чей чемодан? – спрашивает жандарм.
Тут и я почему-то оторопел, в голове мелькнуло – не всучил ли мне Жуков новенькие фальшивки, и я промолчал, отрекся от чемоданчика.
– Ну, – строго сказал жандарм, – ступай.
Сам взял чемодан, и оба ушли. Сейчас же пробил третий звонок, и поезд тронулся. Приехал я домой, собрался с мыслями, поговорил кое с кем понимающим и убедился, что меня ловко обработали. Решил отыскать Жукова и дознать, где мои деньги. На другой день поехал в Ростов и на вокзале просил начальника жандармского отделения дать мне справку, что стало с арестованным вчера вечером пассажиром Жуковым и куда девался чемодан, который унес жандармский вахмистр. Справились по записям, спросили у бывших вчера дежурными жандармов и объявили мне, что такого случая не было. Я не мог узнать того жандарма, который входил в вагон, а может, тот был переодет жандармом.
Прошло около месяца. Сегодня встретил Жукова на улице и подошел к нему, здороваюсь. А он смотрит на меня удивленно и говорит:
– Извините, вы ошиблись, принимаете меня за кого-то другого.
И так натурально это сказал, что я усомнился и отошел. Кинулся проверять в гостиницу. Швейцар подтвердил, что Жуков приехал, но его дома нет.
– Если можно, – закончил посетитель, – помогите. И денег жалко, и остаться в дураках неохота.
В этом сумбурном рассказе было много непонятного. Обвинение бездоказательно. Жалобщик не мог хотя бы приблизительно описать внешний вид часов, колец, рисунков на табакерках и даже не имел доказательств, что такие вещи у него были. Нельзя было получить от этого коммерсанта, ведшего большие дела, толкового объяснения, почему он испугался жандарма и отрекся от чемодана и почему заподозрил, что в чемодане фальшивые кредитные билеты. Было ясно, что часть его рассказа плохо придумана. Но он указал человека его обманувшего, и я был обязан произвести дознание.
Я отправился с агентом в гостиницу, где жил Жуков. Он был дома. Оставив агента в коридоре, я вошел к Жукову и назвал себя. Жуков не удивился моему визиту, не выразил беспокойства, а ласковым и деликатным тоном отрекомендовался:
– Жуков. Изволили обо мне слышать? Фамилия моя известная.
Я ответил, что слышал фамилию Жукова:
– В Харькове есть конфетная фабрика Жукова. Знаю табачную фабрику Жукова.
– Никак нет, я не из тех Жуковых. Моя фабрика другая, – с хитрой улыбочкой сказал Жуков. – Я тот Жуков, который, извините, накрывает разных сволочей и жуликов, желающих пограбить темный народ! Обо мне и в газетах писали!
Я удивился:
– Вы, значить, служите в розыске?
– Нет, я, знаете ли, продаю мошенникам резаную чистую бумагу вместо фальшивых кредиток.