Хотя Укман был судим 28 лет тому назад, но для вахмистра это было достаточно, чтобы арестовать его и отнестись с полным недоверием к его показанию. Потерпевший не был обстоятельно допрошен, наскоро опрошены лица, стоявшие рядом с Укманом, – все спешили уехать, – спешил и вахмистр отпустить их. Вор пойман.
Вызвал Укмана. Он казался значительно старше 64 лет, приличный на вид, хорошо одет. Я редко встречал такое скорбное лицо. Он был очень слаб, тихо говорил, с трудом передвигался. Вследствие столкновения с преступным людом в течение многих лет, находясь с ним в постоянной борьбе, видя в нем врагов законности и порядка, подвергая часто личную жизнь опасности, при розыске и арестах серьезных преступников, я приобрел некоторую жестокость, и вызвать у меня жалостливость болезненным видом, слезой – трудно. Но, если мы видим пред собой человека, виновность которого, по нашему мнению, сомнительна, или человека, попавшего в беду, вследствие печально сложившихся обстоятельств, кажущихся уликами, то тщательным расследованием стараемся сделать все от нас зависящее для выяснения истины. Вот почему, мы имеем друзей в преступной среде, которые о таком сыщике говорят: «Он зря не пришьет, человек правильный».
Укман несколько тронул меня. Я почувствовал к этому старику жалость, ибо даже поверхностное знакомство с обвинением вызвало сомнение в том, что он залез в чужой карман. Не приступая к допросу, я спросил, были ли у него деньги, чтобы получить чай и поесть. Мой участливый вопрос как бы дал толчок Укману внешне проявить свои страдания, и он тихо заплакал. Я дал ему время успокоиться. Поблагодарив за проявленную заботу, он очень просил разрешить ему телеграфировать своей семье в Орел, чтобы зять приехал в Ростов.
Укман хорошо говорил по-русски, держался скромно и внушал доверие.
– А теперь поговорим о деле. Расскажите, зачем вы приехали в Ростов, почему у вас оказался неиспользованный билет до Черткова и что произошло на вокзале?
И Укман рассказал мне следующее:
«Я родился в Орле, где проживал до настоящего времени. Евреям запрещено там селиться, но мой отец бывший кантонист, почему наша семья получила право жительства. По окончании училища отец взял меня в свою торговлю мехами и брезентами. У меня собственный дом, полученный вместе с торговлей по наследству. Двадцать восемь лет тому назад три местных жителя предложили мне участвовать в выгодной покупке партии суконного товара. Я соблазнился, получил прибыль без особого труда. Но, оказалось, что дело было мошенническое, и все мы попали под суд. Моих компаньонов осудили в арестантские роты на два с половиною года с лишением некоторых прав, а меня приговорили к трем месяцам тюрьмы. Я получил тяжкий урок за легкомыслие. С тех пор и до настоящего времени у меня доброе имя, пользуюсь доверием, кредитом, имею благосостояние и принят в обществе приличных людей. Живу с женой и младшей дочерью в своем доме. Старшая дочь замужем за известным в Орле коммерсантом Самойловичем. Обе дочери воспитывались в местной гимназии. Месяца два тому назад приехал по делу к Самойловичу ростовский молодой коммерсант Функ, с которым познакомилась моя младшая дочь. Молодые люди понравились друг другу, когда он уехал в Ростов, между ними завязалась переписка, и вскоре он сделал дочери предложение. Мы просили дочь подождать с ответом, так как сочли необходимым узнать семью молодого человека, чем он занимается и что собой представляет. На семейном совете решили, что я поеду в Ростов навести справки. Евреям воспрещено проживать в Войске Донском, и даже въезд на день, два. Но жизнь заставляет обходить этот стеснительный закон, почему, в случае надобности, евреи приезжают в город утром, а вечером уезжают. Если же необходимо прожить более одного дня, то с трудом устраиваются: одни рискуют прожить без прописки, другие на ночь уезжают по какому-нибудь направлению, высыпаются в вагоне, а утром возвращаются обратно.
Приехав в Ростов, я переоделся на вокзале, сдал на хранение чемодан и отправился в город к местному раввину, чтобы от него получить интересующие меня сведения. Раввин уехал на день из города. Тогда я зашел в местную синагогу, узнал адрес старосты общины, которого посетил. Он хорошо отозвался о семье Функ, похвалил молодого человека, но прибавил, что лично мало знаком с семьей, говорит понаслышке. Наступил вечер, надо было подумать, как устроиться на ночь, почему решил выехать в восемь вечера до станции Чертково, откуда могу возвратиться в Ростов в девять утра. Я хотел повидать еще кое-кого из местного еврейского общества и познакомиться с семьей Функ. Часов в семь отправился на вокзал, купил билет 2-го класса до Чертково, в ожидании поезда сел в буфете, пил чай и читал газету. Мимо меня несколько раз прошел еврей, который вскоре подсел ко мне, узнал во мне еврея и предложил квартиру.
– Что делать, – сказал он, – если надо прятаться, бояться городового. У меня чисто, сможете вкусно поесть и не беспокоиться. Бываю часто на вокзале, узнаю своих, никогда не ошибаюсь и думаю себе: зачем еврею сидеть на вокзале, пить скверный чай и есть вчерашние кушанья, если он может в моей столовой хорошо покушать и отдохнуть в чистой комнате? Не беспокойтесь, поедемте ко мне.
Я принял предложение, был рад отдохнуть в чистой комнате и хорошо поужинать. Вот почему у меня остался неиспользованный железнодорожный билет. В столовой прожил двое суток, узнал интересующую меня семью Функ, познакомился с ней и довольный поездкой собрался уехать домой. На вокзале встал у кассы в очередь, было тесно, даже не мог сесть на чемодан. Вдруг ко мне резко повернулся человек в военной форме, схватил за руку и крикнул:
– У меня вор вытащил бумажник!
Поднялся шум, позвали жандарма, я растерялся, но сказал тому господину:
– Вы ошиблись. Я не крал вашего бумажника.
Но он не выпускал моей руки. Пришел жандарм, узнал, в чем дело, стали искать бумажник на полу, касса была еще закрыта, люди в очереди стояли на месте. Жандарм повел меня в дежурную комнату, пригласил туда заявившего о краже и трех пассажиров, стоявших около нас. Меня обыскали и составили протокол. На вопрос жандарма, судился ли раньше, я сказал правду, и объяснил, почему у меня оказался неиспользованный билет на станцию Чертково.
Мой рассказ, зачем я приехал в Ростов, вызвал у жандарма улыбку. Обвинял меня, еврея, с прошлой судимостью, человек в форменной одежде, и этого было достаточно, чтобы попасть в беду. Как-то легко поверил, что я украл бумажник, тут же передал кому-то, и меня арестовали. Когда же я сказал жандарму: «Подумайте, как можно влезть в боковой карман тужурки и вытащить бумажник, если стоишь сзади среди людей». Он ответил: «Вы – артисты – все можете сделать».
– Прошу вас, господин начальник, верить, что я не вор и сильно страдаю. Что я скажу моим детям, как им объясню, что в молодости сидел в тюрьме и теперь обвиняюсь в краже. Это выше моих сил.
И у него вырвался точно вопль:
– Почему так верят тому человеку, который схватил меня за руку и закричал, что я вор?»
Внимательно выслушав рассказ Укмана, я поверил, что он не украл бумажника. Жалко мне стало старика, но ничего утешительного не мог ему сказать. Показания лиц, с которыми он встречался в Ростове, не опровергнут обвинения. Незаконный приезд в Ростов, тайное проживание в еврейской столовой, прежняя судимость, билет до Чертково и утверждение потерпевшего, схватившего его за руку, – достаточны для привлечения и предания суду.
Объявил Укману, что займусь расследованием, но не в моей власти освободить его, так как дознание должно быть передано судебному следователю, что сделаю все возможное, чтобы облегчить ему арест, а когда приедет его зять, то он сможет обратиться к следователю с ходатайством об освобождении под залог.
Показание Укмана записал дословно. В интересах расследования нашел нужным не передавать немедленно дело следователю. Я считал необходимым допросить потерпевшего, видеть его, но не в праве был вызвать его в Ростов, а должен сделать нужное через полицию города Ставрополя, где живет Яковенко, что мне очень не хотелось. Мне пришло в голову письменно запросить Яковенко, не будет ли он в Ростове в ближайшие дни.
Дня через два ко мне явился зять Укмана по фамилии Самойлович с просьбой помочь ему получить разрешение прожить несколько дней в Ростове, что я ему устроил, и разрешить свидание с Укманом. На мое письмо Яковенко тотчас ответил, что на днях будет в Ростове, так как интересуется узнать, что выяснилось по делу.
Допрошенный зять Укмана еще больше убедил меня в невиновности старика. Самойлович привел ряд бесспорных доказательств, что Укман состоятельный человек, солидный коммерсант и пользуется в Орле доверием и уважением. Он знает о прошлой судимости Укмана и думает, что только это обстоятельство является единственною уликой. Я ему сообщил, что необходимо собрать некоторые сведения о потерпевшем на месте, что запрос об этом через местную полицию вряд ли даст исчерпывающий материал, почему предложил предоставить моему агенту средства для поездки в Ставрополь, на что Самойлович охотно согласился, и агент поехал.
На дополнительном допросе Укман показал, что обокраденный – человек пожилой, одет был в тужурку военного покроя, застегнутую доверху, что жандарм не спросил потерпевшего, чем он может доказать, что у него были 3500 рублей и откуда он получил такую сумму.
Возвратившийся агент сообщил, что Яковенко – чиновник в отставке, имеет в Ставрополе собственный небольшой дом, который сам занимает, получает пенсию и служит в кредитном учреждении, пользуется репутацией вполне приличного человека. У него два сына. Один военный, стоит с полком в городке Екатеринославской губернии, второй живет в Харькове.
Через несколько дней явился Яковенко. Мы познакомились. Я обратил внимание на двубортную тужурку военного покроя, застегнутую доверху. Я прочел Яковенко показание, данное им жандармскому вахмистру и показание Укмана, данное мне.
– Теперь попрошу вас ответить на следующее вопросы: когда вы приехали в Ростов? Если 3500 рублей получены вами в Ростове, то от кого и по какому делу? Если же вы привезли их с собой, то для какой надобности? Сколько времени вы пробыли в Ростове, с кем там встречались? Чем занимаетесь в настоящее время? Как вы были одеты в вечер кражи?