чниках и у разных народов.
Другой царственный пациент, Набу-кудурри-уцур, он же Навуходоносор II, жил позже и правил Нововавилонским царством с 7 сентября 605 года до нашей эры по 7 октября 562 года до нашей эры. И тоже пострадал за гордыню, надменность, а главное – за неуважение к Господу. Нет, гордиться-то как раз было чем: с соседями знатно повоевал, Вавилон чуть ли не заново отстроил, зиккурат возвел, Мидийскую стену отгрохал, висячие сады Семирамиды так вообще за чудо света почитали – но это же не повод Бога не уважать. Бог не фраер – взял да и поставил Навуходоносора в игнор. Вот и двинулся царь глуздом на этой почве (как тогда было принято считать): скитался, как вол, по пастбищам, траву ел, одичал и оброс – словом, душераздирающее зрелище. Потом, правда, снова признал Бога евреев – и чудесным образом исцелился. То есть сами понимаете, к какому выводу о генезе заболевания подводили, рассказывая эту историю: если ты плюешь на Бога, то попросту не долетит, а вот если он на тебя плюнет – либо утонешь, либо с ума сойдешь.
Царь Клеомен I: О вреде неразбавленного вина
Таким образом, взгляд на этиологию душевных болезней в те далекие времена был предельно прост: либо боги наказали, либо злой дух вселился. Однако понемногу стало приходить понимание, что не все так однозначно и элементарно. Что примечательно, как раз в то время, когда стали больше внимания уделять наукам. Нет, можно было бы, как и прежде, все списывать на богов и злых духов, но как-то несолидно, что ли. Особенно в тех случаях, когда причина, можно сказать, на поверхности. Вот, к примеру, как Геродот описывает спартанского царя Клеомена I, что жил этак за полтысячи лет до нашей эры. Тот, с его слов, вернулся в Спарту после долгого и утомительного изгнания – и заболел. То есть сам, безо всякого потустороннего вмешательства. «Впрочем, он и раньше был не совсем в здоровом уме – каждый раз при встрече с кем-нибудь из спартанцев он бросал ему в лицо палку. Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нем остался один, и потребовал у него меч: тот сначала отказался, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и, под страхом угроз, страж подал ему меч. Взявши меч в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная с бедер, а именно: он резал на себе кожу в длину от бедер до живота и поясницы, пока не дошел до желудка, который тоже изрезал в узкие полоски, и так умер». Причем спартанцы, и особеннно царская родня, по поводу причин сумасшествия Клеомена на богов не клепали – сам виноват, болезный, нечего было вино неразбавленное пить, как слепая лошадь. Ведь что ни прием иностранных послов – так мечет одну за другой со страшной скоростью. Да и без приемов повод всегда найдет. В общем, погубило Клеомена неразбавленное вино.
Это, если позволите, официальная версия, в которой даже Геродот, скажем так, немного сомневался. По версии неофициальной, родственники – братья Клеомброт и Леонид (тот самый, что потом с тремя сотнями личной гвардии и шестью тысячами воинов защищал Фермопильский проход) – решили Клеомена подвинуть с трона. Надо же и Леониду дать порулить. Вот и объявили его сумасшедшим, заточили в колодки, а потом и подрезали втихаря. Да еще ахали напоказ – ах, какое зверское самоубийство! Но историю пишут победители, потому для широкой общественности Клеомен так и остался царем, который сошел с ума и покончил с собой. Нам же важнее то, как в те далекие времена принято было обращаться с психически больными людьми.
Как видите, с сумасшедшими в Спарте – особенно с буйными сумасшедшими – особо не церемонились. Царя вон и то в колодки посадили: растратил, мол, душевное здоровье в политической борьбе – сиди и на людей не бросайся.
Калигулу Калигулой не называть!
31 августа 12 года в городке Анциуме, что к югу от Вечного города – чуть более трех дней пути для легиона с полной выкладкой и чуть далее, чем тот же легион может покрыть за день одним марш-броском, только с оружием, – в императорском дворце было суетно и радостно. У Випсании Агриппины Старшей, жены Германика Юлия Цезаря Клавдиана, родился третий сын (вообще-то четвертый, но один мальчик умер совсем маленьким). Назвали мелкого Гаем – отец, консул (аккурат на год рождения его консульство пришлось), курощатель далматийцев и нагибатель германских племен, был человеком упертым и последовательным, и если он решил, что у него будет сын по имени Гай, – так тому и быть. И неважно, что один Гай уже был и помер, делаем попытку номер два. Должны же боги как-то реабилитироваться после прошлого косяка. В конце концов, не простые люди стараются, а потенциальные наследники Октавиана Августа (да-да, тоже Гая Юлия Цезаря), первого римского императора.
Когда год, отведенный Германику на консульство в Риме, закончился, он, прихватив семью, отправился на север, на берега Рейна: надо было сменить дядю и приемного отца, Тиберия (в 4 году произошла интересная комбинация с усыновлениями: первый римский император, Октавиан Август, коему не везло с сыновьями, усыновил Тиберия Юлия Цезаря Августа, чтобы иметь запасной вариант наследника, а сам Тиберий усыновил Германика – и тоже с правом наследования), на посту наместника Галлии и Германии. Оттого, кстати, и стал в 4 году Германик не Тиберием Клавдием Нероном Германиком, а принял новое имя – Германик Юлий Цезарь Клавдиан. Но вернемся к делам и заботам наместника Германии и Галлии. По военным лагерям ему помотаться пришлось вдосталь. А чтобы сын не скучал, отец стал брать его с собой. Мальчонка был любимцем, поэтому ему выправили форму настоящего легионера, только в соответствующем масштабе. И самые настоящие калиги – только маленькие, аккурат по детской ножке. Вот и прозвали пацаненка Калигулой (а уж как перевести – Башмачок, Сандалик или Сапожок, – решайте сами, эта обувка довольно своеобразна). Так и прилипло к нему это прозвище. Не всякому сверстнику Калигулы довелось хватануть впечатлений столько, сколько их пришлось на сына Германика. В 14 году он с мамой был свидетелем мятежа в легионах: кто-то решил воспользоваться моментом смерти Октавиана Августа в своих целях, и Гай с Агриппиной то ли успели побывать в заложниках, то ли улизнули из лагеря, но эмоций было море – как и у отца, который этот мятеж потом давил. В 17 году они вернулись в Рим, где отцу устроили триумф за его подвиги в Германии. Правда, Тиберий (на тот момент уже император) тут же отправил Германика на Восток – и проблем там у империи накопилось много, и сам Германик стал опасно популярен в легионах и среди жителей Вечного города.
Афины, Эвбея, Лесбос, Перинф, Византий, Илион, Колофон – насыщенная программа выдалась у римского консула 18 года. А ведь это было лишь начало турне, и семья (в сопровождении нужного для безопасности и воплощения политики Рима количества легионеров, естественно) двинулась дальше на восток. Неслыханное дело, кстати, – чтобы жена не сидела в Риме, как положено почтенной матроне, а блындала по командировкам рядом с мужем, да еще и детей с собой тащила. Побывали на Родосе – там надо было кое-что перетереть с легатом Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном. Потом был марш до Армении (там местные барагозили, свергли царя Вано… простите, Вонона, и Германик короновал для них нового – Зенона-Артаксия). Потом героический батя Калигулы сделал Каппадокию и Коммагену римскими провинциями. Потом вставлял пистон Пизону – Гней, где легионы? Они должны уже быть в Армении! Потом, в 19 году, выдалось увлекательное, хотя и не санкционированное сверху путешествие по Египту – и тоже надо было наводить порядок и кое-кого приводить в чувство. А то вон имперские амбары от зерна ломятся, а вокруг голод и дикие цены на хлеб. Самовольно вскрыл и распорядился пустить в продажу. Цены, соответственно, снизились. Население, соответственно, успокоилось. А вот Тиберий самоуправство запомнил и зуб на Германика, и без того острый, пуще заточил.
После египетского вояжа, вернувшись в Антиохию (там как раз и располагалась официальная резиденция наместника Сирии, а сама Антиохия, после Рима, Эфеса и Александрии, была четвертым из самых больших и богатых городов империи), Германик узнал, что Пизон оказался полным пизоном: взял, стервец такой, да и поотменял все его указы. «Это как же, matrem tuam, извиняюсь, понимать?» – гневно вопрошал консул. В общем, сильно поругались они с Пизоном, а вскоре Германик возьми и заболей. Да так крепко его прихватило, что 10 октября 19 года он скончался. А перед смертью все уверял жену и друзей, что отравил его Пизон в компании своей супруги-мегерочки Планцины. Ну и были намеки, будто не сам Пизон придумал извести героя, а с ведома и по тайному распоряжению Тиберия. А может, еще и Ливия Друзилла, матушка Тиберия, вдова Октавиана Августа, подсуетилась. Уж больно прыток был Германик, резок хлеще диареи и слишком многими любим. Такого вовремя не траванешь – так он без мыла в императоры пролезет.
Покойного Германика, как положено, сожгли на погребальном костре. Прах же насыпали в урну, и Випсания Агриппина с детьми подалась обратно в Рим. А над прахом мужа поклялась страшно отомстить. Калигула, к слову, хоть и малой совсем был, но уже не настолько, чтобы ничего не видеть и не понимать. В Риме Випсания Агриппина мешкать не стала: обвинила Гнея Пизона в убийстве мужа и потребовала суда. Пизон пришел на суд, будучи уверен, что Тиберий его поддержит. Но тот просто умыл руки. И отстраненно наблюдал за ходом процесса, не поддержав ни одну из сторон. А за вдову и ее покойного мужа на суде топили многие: уж очень был Германик популярен; к тому же, если уж такую заметную фигуру убрали с доски, невольно обеспокоишься – а не будешь ли конкретно ты следующим? Видя, что от императора поддержки не дождешься, что вот-вот прозвучит обвинительный приговор, Пизон написал прощальное письмо – дескать, не виноватый он, в фармации несведущий, императору верный, но раз такое дело, прощайте все, позаботьтесь о жене и сыновьях. И темной римской ночью заколол себя мечом – прямо в горло, для верности.