Так мало того – он еще, наряду с художниками, скульпторами и архитекторами, стал зазывать в Прагу милых сердцу алхимиков, магов и звездобо… упс, звездочетов. На императорский кастинг, резвее ос на сладкое и мух на пахучее, со всей Европы рванули шарлатаны и авантюристы. Вон, Эдвард Келли со своим наилепшим другом Джоном Ди аж из самой Англии примчались. Правда, Джон Ди не ко двору пришелся, а вот Келли был поначалу обласкан, посвящен в рыцари и одарен домом в Праге: как же, в хрустальный шар смотрит, горним и инфернальным абонентам звонит и даже подолгу с ними общается. А еще так много и непонятно говорит об алхимии – потом часа два в себя приходишь, и помнишь только что-то про философский камень, золото и будущие богатства несметные при минимальных инвестициях (ну вы помните это – «чтобы делать золото, надо иметь золото»).
Келли долго водил Рудольфа за нос – а ведь предупреждали его, что англичанин уже стаивал у позорного столба в Ланкастере за фальшивые монеты. Но уж очень хотелось императору верить в фекаломарципанную трансмутацию. Даже в Кршивоклат в 1591 году он Келли, после его бесплодных алхимических изысканий, заточил не так чтобы всерьез, а лишь с целью мотивации – мол, работать надо, а он тут с ангелами общается да завещает женами делиться. Тот обещал, что вот-вот получится, и через три года даже вернулся в прежнем статусе в свой Дом Фауста в Праге – но вскоре снова погорел на неудачных попытках, и вот тут-то его посадили всерьез, заточив в замке Гневин. Там он и встретил свою смерть – то ли при попытке к бегству из окна по слишком короткой веревке, то ли просто прибили его по высочайшему негласному распоряжению. Справедливости ради стоит сказать, что не одних лишь проходимцев император привечал. Среди алхимиков, что прочно обосновались на Золотой улице, однажды оказался и Тихо Браге, не нашедший понимания на своей родине, в Дании. У Рудольфа же он стал придворным астрономом и математиком. Именно Браге первым в Европе стал не только пристально поглядывать на звезды и нести возвышенно-мистическую чушь об их влиянии на все подряд, но и фиксировать движение небесных тел, а также обнаруживать в этом движении закономерность. Его преемник, также обласканный Рудольфом, Иоганн Кеплер, продолжил дело Браге и вывел основные законы движения планет Солнечной системы. Даже Джордано Бруно годик в Праге погостил – но, на свою голову, не задержался, а мог бы. Глядишь, и на костер бы не взошел. Ян Ессениус, занимаясь медициной и – особо – анатомией, в 1600 году, 8 июня, провел для ширнармасс в Карловом университете первый в истории сеанс вскрытия трупа на публике в научных целях (раньше как-то стеснялись это делать напоказ, да и церковь на подобные экзерсисы косо поглядывала).
Среди приглашенных ко двору художников (а в Праге сформировалась целая школа «рудольфовых художников») стоит вспомнить Бартоломеуса Шпрангера – хотя бы за его «Аллегорию добродетелей Рудольфа II» и «Минерва защищает науки и искусства, побеждая невежество», а также Джузеппе Арчимбольдо с его знаменитым «Портретом императора Рудольфа II в образе Вертумна».
А вот сам процесс руления империей у Рудольфа как-то не задался. Османская империя упорно не желала получать по сусалам и умудрялась набить оные оппоненту; Венгрия, Австрия и Моравия отказывались восторгаться крутизной католичества и не без поддержки и науськивания младшего братца Матиаса бунтовать изволили – словом, одно расстройство от этой политики. И все это, напомню, на фоне довольно частых депрессивных эпизодов и бреда одержимости демонами.
В конце концов (конкретнее – в 1606 году) родня решила, что хватит сумасшедшему сидеть на троне, пусть лучше Матиас корону примерит. Выйдя на пенсию, Рудольф прожил еще 6 лет: дали о себе знать последствия всяческих излишеств, в том числе застарелый сифилис. По легенде, 20 января 1612 года глянул Рудольф в окошко и произнес: «Прага, неблагодарная Прага! Я принес тебе славу, а ты нынче отвергаешь меня, своего благодетеля!» А потом взял и помер.
Похоронили бывшего императора там же, в Праге, в Соборе святого Вита, что в Пражском граде.
Император не был женат, и потому шестеро детей, что родились у его любовницы, итальянки Катарины Страды (вот любовниц Рудольф не чурался), никаких прав на наследство не имели. Впрочем, старшему сыну, Юлию Цезарю Австрийскому, сумасшествие по наследству все же передалось, да так, что от убийства с расчлененкой вздрогнула вся Прага – но это уже совсем другая история.
Царь Федор I Иоаннович, он же Феодор Блаженный
31 мая 1557 года в славном городе Переславле-Залесском били колокола и радость была великая: родился у царя нашего, Ивана Васильевича, сын! Царь на радостях повелел, чтобы в Феодоровском монастыре, что стоял в том городе уже две с половиной сотни лет тому как, на месте битвы князя московского и князя тверского (команда москвичей победила аккурат в день святого Феодора Стратилата) построили еще и церковь в честь того самого Феодора. Ибо сына тоже нарек он Федором. Мальчик рос, и царь с некоторым то ли разочарованием, то ли уважением (особенно в часы, когда раскаяние за поступки и приступы религиозности охватывали грозного правителя) стал замечать, что Федя у него «постник и молчальник, более для кельи, нежели для власти державной рожденный».
И в самом деле: батя царственный тут неистовствует и лютует, бояре друг на дружку кляузничают да своих заклятых дружков норовят под шумок извести, послы заморские только и зыркают, чего бы плохо лежащее прихватить, опричники – те и вовсе напрочь отмороженные. В общем, кому нормальная придворная жизнь, а кому – сплошная психотравмирующая ситуация. Зато в церквях – покой и благолепие.
Так уж исторически сложилось на Руси, что после яркого и сильного правителя чаще всего не находится, кому правильно принять дела, бухгалтерию и штат сотрудников. Царю все недосуг преемника воспитать да наставить, будто и впрямь думают, что бессмертные или долгоживущие. Преемники в итоге получаются все больше какие-то серые или зашуганные.
Так вышло и в этот раз. Когда в 1584 году умер Иван Грозный, Федора, как положено, короновали и помазали на царство. Поскольку другие наследники все скоропостижно закончились. И конечно же, стали сравнивать. Ожидаемо не в пользу предшественника.
Поведение Федора Иоанновича и впрямь казалось довольно странным. Ходит по Кремлю, улыбается загадочно. Даже боязно как-то – а вдруг сейчас поулыбается-поулыбается – и от улыбки станет всем больней? Наследственность-то вон какая. Опекунский совет, что назначил Иван Васильевич незадолго до своей кончины, внушал: Иван Мстиславский, Иван Шуйский, Никита Юрьев, Богдан Бельский и шурин Федора Иоанновича, Борис Годунов (Федора к тому моменту оженили на Ирине Федоровне Годуновой). Внушать-то внушал, но как-то быстро закончился: кто в опалу попал, кто из Москвы куда подалее уехал, остался один Годунов. Выиграл, можно сказать, тендер на самого главного опекуна.
Одними улыбками странности царя Федора не ограничивались. Приметили, что на посольских приемах он откровенно скучает и вместо того, чтобы внимать послам заморским, расспрашивать их, ладно ль за морем иль худо и какое в свете чудо, – сидит и любуется скипетром и державою. Англичанин Джильс Флетчер, который выполнял дипломатическую миссию при московском дворе, писал: «Теперешний царь (по имени Феодор Иванович) относительно своей наружности: росту малого, приземист и толстоват, телосложения слабого и склонен к водяной; нос у него ястребиный, поступь нетвердая от некоторой расслабленности в членах; он тяжел и недеятелен, но всегда улыбается, так что почти смеется.
Что касается до других свойств его, то он прост и слабоумен, но весьма любезен и хорош в обращении, тих, милостив, не имеет склонности к войне, мало способен к делам политическим и до крайности суеверен. Кроме того, что он молится дома, ходит он обыкновенно каждую неделю на богомолье в какой-нибудь из ближних монастырей».
Зато как рады были лица духовные! Ну еще бы: царь, как в церковь ни придет, все колоколами заслушивается, да все время сам норовит на колокольню взобраться да лично перезвон устроить. Обедни с удовольствием слушает. Каждую неделю из Кремля на богомолье сбегает. Ну святой же человек. А что до странностей – так это явный признак святости. И не слабоумие то, а самое что ни есть юродство, то есть занятие зело богу угодное. Как бы то ни было, а на неполные четырнадцать лет царствования Федора Иоанновича страна получила передышку. И в чем-то эта передышка пошла ей на пользу: оправились от кризиса после Ливонской войны, укрепили южные границы, основав города-крепости Воронеж, Самару, Царицын, Елец, Кромы и Белгород. Завершился поход Ермака, и началось освоение Западной Сибири.
Да, Федор Блаженный царствовал, предоставив править Борису Годунову. Но ведь не мешал, с прожектами дурными не совался и вообще старался не трогать то, что худо-бедно работает, за что народ его любил и был ему безмерно благодарен.
А вот с детьми у блаженного царя как-то не заладилось. Дочь Феодосия умерла еще в раннем возрасте, а другими он так и не обзавелся. В итоге, когда он тяжко заболел (и снова поговаривают, что его, как и отца, отравили) и в час ночи 7 (17 по григорианскому календарю) января 1598 года почил в бозе, – прервалась и московская династия Рюриковичей. Россию ждали годы Смутного времени.
Мустафа I: безумный-то безумный, а в султаны дважды ходил
Сведения о пятнадцатом султане Османской империи изобилуют пробелами. Даже с годом рождения не все до конца понятно: большинство сходится на том, что появился он на свет в провинциальной Манисе, и было это в 1591 году; но есть и те, кто уверяет, будто родился мальчик в Стамбуле, и год рождения… ну никак не позже 1603. Отцом мальчика был Мехмед III, на тот момент еще шехзаде. Матерью же… поговаривают, что Халиме-султан, но это опять-таки не точно.
Вскоре, в 1595 году, умирает султан-дедушка. «Вах, гробы подорожают!» – уверяют знающие люди. И точно: мальчик вместе с отцом (по совместительству новым султаном) и матерью переезжает в Топкапы, султанский дворец, откуда вскоре выносят девятнадцать домовин. Мехмед III не стал пренебрегать правом, что давал ему