А Мария Элеонора была Льву Севера верной и любящей женой. Нет, ядра, стрелы и свежезаточенные клинки она ему не подавала, но в военных походах была рядом. А то, знаете ли, все эти маркитантки и походно-полевые жены – перебьетесь, ваше величество. Вот она я, и команда была – «любить!» И ведь на самом деле любил Густав Марию Элеонору. Правда, рулить страной не дозволял. А то, знаете ли, вкус-то у королевы утонченный, но это же никакого бюджета страны на такой вкус и аппетит не хватит, а композиторы, живописцы и архитекторы нынче так безбожно дерут! Сограждане, опять-таки, ворчат: они-то экономить привыкли, а ей лакшери-стайл подавай!
А потом случилась в Тридцатилетней войне битва при Лютцене. И шведы вроде как победили в том матче по очкам, но 16 ноября 1632 года, в день битвы, Густав Адольф пал на поле боя. Для Марии Элеоноры это был не просто удар – это была катастрофа. Она отказывалась поверить в то, что все закончилось. И вот среди шведской знати, а потом и среди простого люда поползли нехорошие слухи: дескать, королева-то наша того… сумасбродит. Тело нашего короля не дает хоронить – не иначе как по стопам Хуаны Безумной пошла. Гроб, говорили, при себе неотлучно держит. А сердце короля так и вовсе забальзамировала и каждую ночь над кроватью в особой шкатулке вешает.
А еще вся нерастраченная любовь королевы вдруг обратилась на дочь, Кристину. Вот так, внезапно. Ранее-то Мария Элеонора ее не то что не замечала – она ее в буквальном смысле пыталась сжить со света. Дело в том, что попытки обзавестись потомством удавались супружеской чете откровенно плохо. Было несколько выкидышей, два ребенка умерли вскоре после родов, один прожил едва год, и только Кристина оказалась покрепче. Но Марию Элеонору крайне расстраивало, что это не сын, а дочь. Расстраивало настолько, что мелкую она то уронить норовила на каменный пол, то поймать меньше раз, чем подбросить – хорошо еще, что в основном ребенком занимались няньки. А тут вдруг воспылала материнской любовью. Или не совсем материнской – в близком окружении поговаривали, что на самом деле видела она в дочери черты покойного супруга и любила не столько дочь, сколько эти черты.
Впрочем, больше, чем историки, врут только очевидцы, и вполне может статься, что слухи о безумии Марии Элеоноры и об ее странных поступках распускались с ведома и одобрения Акселя Оксеншерны, риксканцлера сначала при Густаве Адольфе, а затем риксканцлера и регента той самой Кристины, малолетней королевы Швеции. И сколько в тех слухах было правды, а сколько вымысла – сказать доподлинно уже затруднительно. Но их оказалось достаточно, чтобы не допустить Марию Элеонору к фактическому управлению страной. Основательно разругавшись с риксканцлером, экс-королева удалилась в замок Грипсхольм, в свои уже вдовьи владения. Там ей Оксеншерна и сообщил о том, что даже обычными для вдов шведских дворян правами и привилегиями она отныне пользоваться не может. Потом, в 1640 году, был побег из Швеции в Данию, о котором можно писать отдельный авантюрный роман. Потом, опомнившись, шведы договорились с датчанами о возвращении пропажи – под гарантию, что вдову обижать не будут и назначат ей сорок тысяч талеров годового содержания (правда, и эти деньги прижимистые шведы платили нерегулярно). Лишь в последние годы жизни Мария Элеонора помирилась с дочерью и с 1648 года до самой своей смерти 18 марта 1655 года жила в Стокгольме. Похоронили ее в церкви на острове Риддархольмен, что рядом с королевским дворцом в Стокгольме.
Ибрагим Безумный: тяжела и окаянна жизнь османского султана
Знакомьтесь: восемнадцатый султан Османской империи, Ибрагим, первый своего имени, он же Ибрагим Биринджи (что опять-таки означает – «Первый»), он же Ибрагим Дели – то бишь Безумный.
4 ноября 1615 года Луноликая (ее так и называли – Махпейкер) Кесем-султан, то ли вторая, то ли третья кадын-эфенди (именно что не наложница, а официальная жена) четырнадцатого султана Османской империи Ахмеда I, которую он назначил любимой, родила мальчика. Назвали его Ибрагимом… хотя какая разница, думали многие в Серале: сын не старший, так что можно по имени не запоминать, все равно удавят, когда пятнадцатый султан взойдет на трон. Традиция, понимаете, такая – давить всех потенциальных конкурентов мужеска пола после смены власти. Ну а пока расти и радуйся жизни, малыш.
Когда в 1617 году Ахмед I умер от сыпного тифа и султаном стал его младший и некрепкий башней брат, Мустафа I (рассказ о нем вы уже читали), многие решили, что Ибрагим всё. Но Кесем-султан была мудрой женщиной и свою игру начала сильно заранее. Это она когда-то уговорила супруга не убивать Мустафу – дескать, маленький, худенький, да еще и тупенький: ну какой он тебе соперник! Яви, о муж мой, свою султанскую милость, пусть живет убогий! Сама же думала так: пощадит Ахмед Мустафу – глядишь, тот и к ее сыновьям будет милосерден. И ведь не прогадала: Мустафа оказался угоден и более сильной придворной партии, и самому тогдашнему шейх-уль-исламу Ходжасадеттинзаде Мехмету Эсату-эфенди: управляемый, склад ума у него… обнесли когда-то – словом, очень удобный султан, который не мешает уважаемым людям рулить. И новый султан, помня, кому он обязан жизнью, не тронул Ибрагима.
Вскоре Мустафу подвинул с трона его племянник, старший сын Ахмеда I, Осман II. «Ну все, абзац котенку Ибрагиму», – подумали придворные, но не тут-то было! Мудрая, мудрая и дальновидная была Кесем-султан. Она ведь и этот ход когда-то просчитала – и когда Осман был еще мальчишкой, старалась окружить его своей заботой, лаской и всячески привечала, даже катала его и своих сыновей в карете по Стамбулу, пока султан Ахмед не погрозил им пальчиком. Мачеху Осман очень уважал (и скорее всего не знал, что не в последнюю очередь ее стараниями его мать, Махфируз, еще при Ахмеде убрали с глаз подальше), и потому, навестив ее в Старом дворце, провел в ее компании аж три дня. Итог – Ибрагим снова стал мальчиком, который выжил.
Потом был мятеж янычар, и Осман был убит, а султаном снова стал Мустафа I – правда, снова ненадолго. Когда в 1623 году Мустафа уступил трон одиннадцатилетнему Мураду IV, Кесем-султан стала валиде (онажемать) и регентом сына на пять лет, пока тот не подрос и не заявил – дескать, мама, я сам хочу рулить! Будущее Ибрагима снова повисло на волоске: Мурад, тихонечко зверея от того, что зачать наследника все никак не получается, а также просто в силу традиций, приказал уконтрапупить братьев, шехзаде Баязида, Сулеймана и Касыма. Очередь была за самим Ибрагимом, и фетва на казнь у шейх-уль-ислама Яхьи-эфенди была уже получена, но валиде Кесем-султан смогла уговорить старшего сына не брать на душу еще один грех.
Атмосферу, в которой находился Ибрагим, можно себе представить: за все годы жизни он так толком и не покидал пределов гарема, а последние четыре года так и вовсе был помещен в шимширлык – пусть и относительно комфортабельное, но по сути узилище, где и положено пребывать всем шехзаде, дожидаясь, пока их удавят. Окружение из боевых глухонемых киборгов… простите, евнухов – так себе компания: ни за жизнь поговорить, ни наорать толком. И никакой уверенности в завтрашнем дне.
В итоге, когда в 1640 году умер Мурад IV и к Ибрагиму пришли дать ему бразды, тот не поверил: «За мной пришли, спасибо за вниманье! – Сейчас, должно быть, будут убивать!»[13] И забаррикадировался наглухо. И даже Кесем-султан отказался слушать. «Какие ваши доказательства?!» – кричал он визитерам. Пришлось нести тело Мурада IV и класть прямо на входе – мол, все по-честному.
Ибрагим выдохнул – и стал восемнадцатым султаном.
Став султаном, Ибрагим и не подумал что-либо менять в системе управления империей. Зачем? Оно и так само работает, а получать на ровном месте головную боль и думать, что делать с гонцами, приносящими дурные вести, – вот уж увольте! На это есть мама (зря она, что ли, за звание валиде так отчаянно боролась!) и Кеманкеш Кара Мустафа-паша, великий визирь. Ну а что эти двое друг друга на дух не переносят – ну бывает, мало ли у взрослых людей на то причин.
Правда, есть и воспоминания других современников Ибрагима: мол, наговаривают на султана, на самом деле он поначалу просто вникал в управленческие процессы, а не сидел сложа руки. И бумаги внимательно читал, прежде чем подписывать, и даже, переодевшись простым (ну ладно, ладно, не совсем уж простым) гражданином империи, по рынкам гулял, узнавал, чем страна живет и дышит. А что потом стал косячить – так это уже потом, и были на то объективные причины… да кто бы их слушал, тех современников?
А Кесем-султан (да и не только она) призадумалась: султаном сыночка стал, это однозначно плюс. В дела не лезет, ибо ни бельмеса в них не понимает – в целом это тоже только стране на пользу. А вот на любовном фронте у него сплошной жирный минус. Где это видано – дитятке уже двадцать пять, а он со своим гаремом толком не знает, что делать, а на все намеки, что пора бы и наследниками обзавестись, отмахивается – мол, дожидайтесь залетного аиста или сами поищите в капусте, если так уж невтерпеж! И вообще, мама, чего это девушки ко мне голыми приходят? Оденьте их, а то ведь простудятся, как похолодает.
Мама выдала жест всех времен и народов, «рука-лицо», и отправилась на поиски участкового сексопатолога. И ведь нашла: Карабашзаде Хюсейн-эфенди (зовите меня просто Джинджи-ходжа, уважаемая) уверил валиде, что не бывает неизлечимых болезней, бывает лишь скромный бюджет, выделяемый на терапию. Лечить молодого султана будем дорого, но упорно. Есть у меня в заветном сундучке такие травки, такие порошочки – ммм, сам бы пил, да денег мало!
Снадобья Ибрагима торкнули не сразу. Нет, вы продолжайте, доктор, говорил он Джинджи-ходже, но я с двух стаканов что-то не пойму, насколько положительная динамика вырисовывается. А доктор, без труда смекнувший, какую золотую жилу он откопал, не прекращал стараний. А сейчас, авторитетно заявил он, состоится мой коронный сеанс заклинания джиннов (имя мое ни на что не намекает?). Изыди, джинн импотенции! Кыш, джинн половой инфантильности! Да еще и Кесем-султан подсуетилась: кастинг н