Одна мысль не давала Филиппу покоя: все-таки он сильно больше француз, чем испанец, несмотря на какие-то там корни. Даже кастильского-то толком не знает, не говоря о всяких традициях, обычаях, фуэрос и прочих заморочках. Вот если бы найти такую жену, чтобы ко двору испанскому пришлась… И ведь нашел! Мария Луиза Савойская, дочь герцога Савойского Виктора Амадея II, была о ту пору всего 13 лет от роду, но Король-Дедушка успокоил: типа и не таких… кхм… замуж брали. Амадей так вообще был только за, и 12 сентября 1701 года брак по договоренности был заключен. Невеста метнулась в Ниццу, где 20 сентября 1701 года папа Клемент XI в знак особого располагамса и одобрямса вручил ей жутко символичную Золотую Розу, а из Ниццы тут же отчалила в Барселону. И вот в Барселоне-то молодые поженились по-взрослому, и произошло это 2 ноября 1701 года.
Все-таки умная и любящая жена – это подарок судьбы, а для монарха – подарок вдвойне. А если у жены есть еще и преданная Первая дама Опочивальни… «Да он же лопнет, деточка несчастный, от вожделения на фоне воздержания!» – сокрушалась Мари-Анн де Латремуй, принцесса дез Юрсен. «Вы, госпожа, просто обязаны спасти его юное величество от невроза, парафимоза и спермотоксикоза!» Ладно, забудьте, не говорила такого Первая дама Опочивальни юной королеве. Вернее, наверняка говорила нечто подобное, но в иных выражениях. Не зря же она неотлучно находилась при супружеской паре: вопреки всем традициям, по уши втрескавшийся Филипп повелел, чтобы отныне спальня у них была общая. Ну и правильно повелел. Первые депрессивные звоночки уже звенели, и кто знает – не будь секса животворящего да любви взаимной – может быть, для Филиппа все сложилось бы много печальнее, чем сложилось.
А приходилось на новом месте нелегко. Даже летописцы это отмечают:
«Страшная скука охватывала Филиппа V в начале его правления, когда он никого не знал при дворе, разговаривал только с французами, сопровождавшими его, и с высокопоставленными лицами, которые до его приезда поддерживали его. Из французов чаще всего его сопровождал Лувиль (его наставник), постоянный свидетель его разочарования и которому король часто говорил, что с радостью вернется к роли герцога Анжуйского, потому что он терпеть не может Испанию».
Но раз уж принял корону – будь добр соответствовать. Депрессия, не депрессия – никто больничный не выпишет. Да, не нравятся шуты-уродцы, скачущие прямо перед троном; не нравится и вызывает смутные опасения приглашение на Аутодафе[14]; организм плохо переносит испанскую кухню (пробовал внести коррективы в меню – взбунтовались повара!) – но с этим как-то надо жить. А ведь еще и война за испанское наследство началась, будь она неладна. Тут и Габсбурги засуетились из-за уплывающих земель, и другие соседи как-то нервно восприняли то, что вот-вот образуется Франко-Испанское государство («король-солнце» вообще берега с границами потерял и рулил Испанией чуть ли не напрямую). А времена такие, что войсками виртуально не покомандуешь, все нужно делать лично-очно и без ансамбля. Нет, во многих сражениях и дедушкины войска, и местные идальго очень даже выручают, но много где присутствовать просто необходимо.
Вот и постигал его величество тонкости военного туризма: то в Неаполь надо прокатиться, то еще куда.
Во время отъездов регентом становилась Мария Луиза. И так сумела она найти нужный тон с испанской знатью и представителями испанского же народа, что полюбилась и тем и тем. Ей даже прозвище дали – La Savoyana. Мария Луиза успела подарить Филиппу четырех сыновей, и двое из них даже выжили и выросли (повторюсь, детская смертность в те времена была очень высокая). А в 1713 году, после рождения младшего из сыновей, Фердинанда, сама занемогла: туберкулез. Прожила она после этого меньше полугода и скончалась 14 февраля 1714 года, в возрасте двадцати шести лет. Филипп ходил черный от горя. У него в эти годы и так приступы меланхолии и нервические припадки, как тогда было принято выражаться, случались уже регулярно. Наследие Виттельсбахов давало знать о себе все чаще (потом будут и Белая Принцесса, и Сказочный Король, и его несчастный брат Отто – но, как видите, в этом роду все неладное по части душевного здоровья началось много раньше). Впрочем, для Испании он продолжал делать немало, даже страдая. Утрехтским мирным договором закончилась в 1713 году война за испанское наследство. Да, страна потеряла Испанские Нидерланды, Неаполь и Сардинию, отдала Гибралтар и Менорку, ослабила торговые позиции в Индии; сам Филипп уже не мог претендовать на корону Франции – но при этом с королем стали считаться. Да и финансовое положение, что удивительно, удалось поправить – обозначился выход из кризиса, в котором Испания успела прочно застрять еще с прошлого века. С колониями же Филипп предпочитал торговать, нежели незатейливо грабить – и это тоже пошло стране (да и колониям тоже) на пользу. А насчет пограбить – так есть же каперские патенты, все казне прибыток. Опять же, несмотря на обострения душевной болезни, в 1714 году он не только подавил восстание в Каталонии (те норовили отложиться под Габсбургов), но и каталонский фуэрос отменил – мол, горе побежденным, теперь у вас будут нормальные законы, как во всей Испании. Заодно и Арагону, и Валенсии, и Балеарским островам показал большой королевский жезл вместо автономии. Баскам и Наварре, так и быть, кое-какие свободы оставил. Страна понемногу становилась единой и более сильной.
Что же до смерти любимой женщины… «Долго царь был безутешен, но как быть? И он был грешен; год прошел, как сон пустой – царь женился на другой». Все случилось почти так, как в сказке Пушкина – я имею в виду сроки.
Горе по безвременно почившей Марии Луизе длилось почти год. Но надо было жить дальше. И не только жить, но и о наследниках задуматься. Из четверых сыновей, что родила ему Мария Луиза, на тот момент были живы трое, что тоже не давало никаких гарантий, а одни лишь упования; к тому же испанский двор не очень-то устраивало, что та самая Первая дама Опочивальни, Мария Анна де Латремуй, слишком по-хозяйски себя вела. Невесту сыскали в Пармском герцогстве – была там о ту пору принцесса на выданье, Елизавета Фарнезе, двадцати одного году от роду. Вот ей-то засланцы от Филиппа и передали предложение, от которого девица не смогла отказаться.
И 16 сентября 1714 года состоялась свадьба по доверенности: то есть документально и при свидетелях все написано и подписано, оставалось королю дождаться посылки из Пармы. Путь из Италии в Испанию (особенно когда человек путешествует не в качестве взмыленного курьера, а со всей приличествующей важностью и комфортом) и так-то по тем временам занимал немало времени, а уж с плановыми да внеплановыми остановками… словом, в Мадриде Изабелла (так ее стали называть испанцы) оказалась аж только в декабре. 23 числа она повстречалась – и тут же, к великой радости испанских придворных, вдрызг разругалась с Марией Анной де Латремуй, – а 24 декабря увидела наконец-то своего суженого-ряженого. И все. И снова Купидон стрелял без промаха и очередями. Филипп влюбился без памяти.
Филипп V практически поселился в спальне Изабеллы: во дворце по-прежнему покои короля и королевы были отдельными, ибо так заведено, но его величество и в прошлый раз не особо-то придерживался заведенных порядков и в этот раз тоже не стал. А то, понимаешь, ходишь в гости, как неродной. А тут тебе и секс животворящий, от меланхолии спасающий, да и посланников можно принимать прямо у жены в спальне – она, в случае чего, и подскажет, а когда и сама все переговоры на себя возьмет.
1 сентября 1715 года умер Людовик XIV, и на этом французское влияние при испанском дворе, можно считать, закончилось. Зато усилилось итальянское, благодаря сами понимаете кому, а также советникам и кардиналу Джулио Альберони, которых принцесса привезла с собой в Испанию, да так и не стала отпускать обратно. Филипп же, особенно в периоды своих депрессий, от управления государством самоустранялся, и при дворе уже стали привыкать, что королева Изабелла не только царствует, но все чаще именно что правит.
Итальянцы чуть было не провернули аферу с назначением Филиппа регентом Франции (афера сия вошла в историю как заговор Челламаре), но что-то пошло не так. «Ну и не больно-то хотелось!» – пожала изрядно округлившимися плечиками Изабелла и обратила свои взоры на Сицилию: ну ведь бесхозная же земля, да так плохо лежит, так бесяво – правда же, падре Альберони?
Падре, тот еще авантюрист, заверил, что «бесяво» – то самое слово. Уговорить Филиппа оказалось проще простого, даже мозг сильно выносить не пришлось – и в 1719 году Испания двинула войска в сторону Сицилии. Французы на такой демарш сильно разобиделись, засобирались на войну, и Изабелле, вошедшей в раж, довелось даже покомандовать дивизией – ну не оставлять же мужа в военном лагере без своего внимания: вдруг маркитантка какая наглая да смазливая попадется – его же, негодника, еще и утешать потом придется! Утешать Филиппа пришлось по иной причине: кампания не задалась, в войну вступили британцы, и испанцам пришлось несладко.
В 1724 году, 15 января, Филипп на высоте очередного депрессивного приступа заявил – мол, дорогие испанцы, я устал, я ухожу – и, махнув рукой на уговоры Изабеллы и придворных, отдал корону своему сыну от Марии Луизы, Луису I, а сам удалился в летнюю загородную резиденцию Ла Гранха, что в Сан-Ильдефонсо.
«Он же ребенок!» – подумала Изабелла и осталась присматривать за Луисом, а по сути – просто продолжила править страной. Добровольное отречение Филиппа продлилось недолго, всего семь месяцев: Луис заболел оспой и 31 августа скончался. Филиппа же Изабелла, взяв за компанию министров, папского нунция и парочку богословов, убедила вернуть корону на чело.
И снова, по сути, мало что изменилось: король царствовал, Изабелла правила и утешала мужа, как могла, а заодно прикидывала, как бы получше пристроить своих детишек (а брак с Филиппом был, так сказать,