Через год у изюминки прорезались усики и лапки, и обернулась она церебральным тараканом, что рос не по дням, а по часам. Принцесса бредила наяву, и ладно бы бредила тихо – так ведь нет, ее высочеству шкандаль подавай! Когда принцесса начинала к чему-то прислушиваться и тихо сама с собою разговаривать по душам, обитатели замка готовились к очередной грозе. Ибо своим таким беседам ее высочество доверяло больше, чем реальному положению дел, а наговорить ей там, в ее прелестной головке, могли такого, что и в замке становилось невыносимо, и при дворе стыдно. Вот и беспокоился глава рода: не станет ли после родов еще хуже с головой у супруги?
С головой у Марии Фридерики действительно стало хуже, и не роды тому виной, а то, что веком позже станут называть болезнью Блейлера, или шизофренией. Хуже настолько, что и титул герцога, что был пожалован Алексиусу Францем II, императором Священной Римской империи, пусть и тешил отчасти самолюбие, но уже и не особо радовал. А еще эти шепотки в высшем свете. А хуже них – беспокойство, переходящее в откровенный страх за детей, что растут под одной крышей (строго говоря, большой такой крышей, и если уж совсем строго – то и не одной, но все же, все же) с их помешанной, и временами буйно, матушкой. В 1817 году, когда помешательство окончательно поглотило разум Марии Фридерики, Алексиус добился развода с ней. Принцесса вернулась в Гессен, в городок Ханау-ам-Майн, где и прожила под присмотром родни до своего семидесятилетия. Герцог же, мелко крестясь, вздохнул было с облегчением – и тут же вступил в морганатический брак с Луизой Доротеей Фридерикой фон Зонненберг. Говорят, что по любви – которая, увы, горела лишь год и сгорела вместе с супругой. Погоревав, герцог в третий раз женился – на сестре покойной, Эрнестине Шарлотте фон Зонненберг.
Увы, чаще и охотнее шизофрения наследуется по материнской линии. Вот и дети Марии Фридерики – сестра и брат, которые выжили и выросли, – не стали исключением из медицинской статистики.
Поначалу, в детские годы, в поведении мелкого принца никто не замечал странностей и несообразностей. Ну может быть, вопросы на неудобные темы были чуть более частыми и настойчивыми, чем у его сверстников – так мало ли, вот такой вот пытливый и любознательный ребенок растет. Возможно, в рассказах о том, как прошла ночь или чем мальчик занимался днем, присутствовала масса непривычных, а порою и обескураживающих физиологических подробностей, включая детали посещения туалета – ну так святая же простота, чистый ангел! Иногда, правда, ангел принимался вдруг за бесновайтунг – и тоже искренний, незамутненный, вдребезги пополам и клочки по закоулочкам, да еще и с верещанием на одной ноте – ну так мальчишка же, да еще герцогских кровей, ему и положено показывать родовой характер. Вот повзрослеет – и куда что денется.
Увы, мальчик взрослел, а детство прочно заняло афедронную локацию и наотрез отказывалось куда-либо уходить. Нет, худо-бедно (а скорее с истинно прусским прилежанием и последовательностью) удалось дать парню основы образования, а также привить (или, что вернее, вколотить железнодорожным костылем) приличествующие будущему герцогу навыки этикета и прочие знания, необходимые правителю. Но какой ценой! И с ощущением чужеродности и насильственности процесса – вот чесслово, будто сову на глобус натягивали!
Единственным из сверстников, с кем у парня сложилась дружба, был Вильгельм фон Кюгельген. Между прочим, из наших, русских немцев – Вильгельм родился в Санкт-Петербурге в семье художника. Ну и не стал ломать семейную традицию. Познакомились ребята еще в подростковые годы, и принц привязался к этому гостю из чужой огромной страны, где, по слухам, все катаются на тотемных зверях их рода и вместо кофе пьют kvass und vodka. Мелкий принц разводил руками – мол, медведей не обещаю, Вилли, а вот ездовых козлов – это завсегда пожалуйста. Между прочим, очень распространенный по тем временам в Европе транспорт, особенно для маленьких аристократов. Запрягай в двуколку (вот как на фото) и катайся. Или, если хватит духу, седлай и скачи верхом. Горланя что-то там про Лизхен и про горячего боевого козла, на котором герой приедет к ней, одержав победу.
Они и катались. И бродили по замковому парку, строя планы прокрасться на гору Брокен в Вальпургиеву ночь – говорят, туда все окрестные ведьмы слетаются, вот интересно посмотреть будет! Ну или хотя бы на замковую гору подняться, она поближе и пониже, но вдруг и туда пара ведьмочек залетит? А еще мальчишки устраивали в парке тайники и убежища. А еще – мечтали найти сокровища под двумя здоровенными каменюками – Тихим и Громким Гегенштайнами. А еще играли с практически ручным лисом по имени Россель, который смешно фыркал, но – вот незадача – сильно вонял.
Дружба эта продлилась и в юношеские годы. Александр Карл, вдохновляясь примером Вильгельма, рисовал картины, увлекался музыкой, писал стихи. Вот только в поведении юный принц так и остался тем самым подростком – и это притом что знания, что ему вдалбливали, оставались при нем, хотя и напоминали не столько полезный багаж, сколько чемодан без ручки.
Отец, Алексиус Фридрих Кристиан, с горечью наблюдал за странностями сына. И чем старше тот становился, тем яснее было, что оставлять на него владения боязно. Но – единственный наследник же. Поэтому в 1832 году герцог создает специальный тайный совет, который, по его распоряжению, станет управлять герцогством. И делает Вильгельму фон Кюгельгену заманчивое предложение – стать придворным художником и по совместительству камергером Александра Карла. Тот соглашается: друга в его беде бросать нельзя, да и само по себе предложение из тех, которые, знаете ли, на каждом шагу не валяются. 24 марта 1834 года, в возрасте шестидесяти шести лет, отец умирает, и Александр Карл становится герцогом Ангальт-Бернбурга.
Не сказать чтобы назначение Вильгельма оказалось синекурой – друг и сюзерен продолжал чудить вовсю. «Новое у нас то, что герцог каждый вечер – каждый вечер!!!! – играет в Черного Питера (это такая детская карточная игра)! Все вечера! Это просто невыносимо!» – изливал крик души придворный художник (и на тот момент вполне себе выдающийся шахматист) в своих письмах. Впрочем, к другу он продолжал относиться бережно: «Герцог самый причудливый святой, когда-либо существовавший, – пишет он в своей книге „Юношеские воспоминания одного старика“. – С возрастом душевная болезнь герцога проявлялась все сильнее: его настроение менялось часто и быстро. Вот он еще вежлив и дружелюбен, а в следующий момент он кричит и кидается стульями – с тем чтобы в конце (вспышки) впасть в глубокую летаргию».
30 октября 1834 года Александр Карл, как ранее им было обещано отцу, женился на принцессе Фридерике фон Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбург. Ее высочество быстро поняла после свадьбы, что будет юный принц негоден, да и так «его уж мало»[17] – но это не повод отказываться от герцогства. Да и человек-то он хороший, несмотря на все заскоки. Фактически, Ангальт-Бернбургом после смерти Алексиуса управляла она, тайный совет и, в меру сил, Вильгельм фон Кюгельген. Александр Карл лишь присутствовал на нужных и важных церемониях и подписывал то, что ему дадут. Некоторое время, правда, кочевряжился насчет прокладки железной дороги через Кетен, чтобы герцогство подключилось к немецкой железнодорожной сети. Но жена и лучший друг его уболтали: ах, гроссе машинен! Ах, прогресс унд вольштанд! Практически штурм унд дранг для отдельно взятой земли! В общем, подписал и эту бумагу, за что весь Бернбург был ему дико признателен.
Однако со временем душевное здоровье герцога еще более ухудшилось, дурашливость, ребячливость и приступы ярости стали заметны слишком многим, равно как и прогрессирующий дефект личности, и в ноябре 1855 года Александр Карл удалился (ну ладно, будем объективны – взяли герцога под белы руки и увезли) в замок Хойм. Там Александр Карл и провел остаток своей жизни, без малого восемь лет, в компании Вильгельма и под присмотром докторов и сиделок. 19 августа 1863 года последний герцог Ангальт-Бернбурга, страдавший от туберкулеза, почил в бозе в возрасте пятидесяти восьми лет, так и не оставив наследников для своего рода. Земли, что ему принадлежали, вошли в состав все того же Ангальта, но теперь уже со столицей в Дессау, став частью герцогства Ангальт-Дессау.
Вдова Александра Карла, Фридерика, оставаясь до самой смерти супруга соправительницей герцогства, успела немало для него сделать: при ней обустраивались рудники, был отреставрирован и обустроен замковый парк в Балленштедте. В этом замке она и осталась жить, похоронив мужа.
Александра Амалия Баварская: белая принцесса с хрустальным роялем в животе
26 августа 1826 года в замке Йоханнесбург, что в баварском Ашаффенбурге, было суетно и празднично. Еще бы: супруга Людвига I, короля Баварии, Тереза Шарлотта Луиза Фридерика Амалия Саксен-Хильдбургхаузенская родила девочку! Правда, кто-то из лакеев по скудоумию обронил: «Was? Опять?» – но на него шикнули: ну нравится людям это дело, да и разве же это много – всего-то восьмой ребенок. Людвигу нашему Баварскому еще связи между королевскими домами крепить, так что три сына и пять дочерей – это не роскошь, а суровая геополитическая необходимость.
Назвали ее просто и довольно коротко: Александра Амалия. Девочка росла настоящей принцессой: ликом красива, умна, образованна, манерами безупречна. Куколка, да и только. Портрет, что заказал отец у придворного художника Йозефа Карла Штилера для Галереи красавиц во дворце Нимфенбург, не даст соврать. Женихи, естественно, тут как тут. На смотрины собирались, мылись, брились, похмелялись. Аж цельный племянник самого Наполеона Бонапарта, Луи Люсьен, ненавязчиво интересовался – дескать, а как бы мне вашу дочку того… в невесты? На что Людвиг I дал ему вежливый от ворот поворот: дескать, много вас тут, ходють и ходють, вы вон, мон принц, не успели развестись, а уже на новый пирожок заглядываетесь, а доча еще маленькая, да к тому же здоровьем слаба. И ведь почти не соврал, венценосный. Нет, телом-то принцесса Александра была вполне себе крепка и даже не слишком воздушна. А вот глуздом… с глуздом нарисовались проблемы. Поначалу-то все даже радовались, что девочка росла чистюлей и аккуратисткой. Чуть где пятнышко увидит или обнаружит, что в занавески кто высморкался, – сразу трагедия. Берегли ее, паркеты в замке блестели, посуда сверкала, в личных покоях так вообще чисто операционная была – ни пылинки, ни соринки. Сама же Александра Амалия все больше в белое наряжалась: иначе как те самые пятнышки, буде появятся, вовремя углядеть? Так и прозвали ее: Белая Принцесса.