ещалась в комнате, рядом с которой, за тонкой перегородкой, квартировал странствующий скрипач. Музыкант имел обыкновение разыгрывать по ночам на своем инструменте экзерсисы и разные пьесы из своего репертуара, так что девочка слышала его музыку в продолжение полугода. После девочка вступила в один семейный дом в качестве служанки и в течение нескольких лет ничего необычного не представляла. С некоторого времени хозяева стали слышать по ночам звуки скрипки, выходившие из комнаты служанки, причем трудные экзерсисы и серьезные пьесы разыгрывались с большим мастерством; по временам таинственный музыкант останавливался как бы для настройки скрипки или несколько раз повторял трудный пассаж. Оказалось, что музыку (это было именно то, что играл вышеупомянутый скрипач) производила своим голосом спящая служанка. Проснувшись, девушка ничего не помнила о своих ночных музыкальных упражнениях и не могла повторить ни одной ноты из них. Этим дело не ограничилось. Через некоторое время девушка стала воспроизводить во сне слышанную ей днем игру на рояле, а также пение, причем она вполне подражала голосу тех лиц, которых она слышала поющими. Впоследствии она стала вести сама с собой во сне длинные разговоры различного содержания, напр. о политике, об общественных новостях, о религии, или спрягала латинские глаголы, повторяла французские фразы и пр. Было очевидно, что материалом для этих ночных разговоров она запасалась днем, слыша уроки детей, разговоры своих хозяев и их гостей; все это она повторяла в своем сомнамбулическом состоянии, имитируя даже голоса говоривших с поразительной верностью. Иногда эта девушка во время своего припадка судила о различных членах того семейства, в котором жила, а также о гостях, проявляя в своих суждениях замечательную сообразительность и ум, вместе с большой способностью к иронии. По окончании припадка она ничего не помнила ни о своих музыкальных упражнениях, ни о разговорах. Вообще, эта девушка наяву не выказывала ни способностей к музыке, ни особенной сообразительности и даже была в умственном отношении ниже остальной прислуги (Brierre de Boismont, Des hallucina tions). Пример этой служанки гораздо более поразителен, чем все рассказы о медиумах, говорящих будто бы на разных языках под влиянием духов.
Всем вышесказанным мы старались показать, что высшие душевные проявления человека – разум, сознательное размышление, воля далеко не всегда участвуют в человеческих действиях, на чувства же и стремления почти вовсе не имеют влияния. Мало того, мы видели, что невольные действия иногда бывают сложнее и, так сказать, искуснее действий сознательных и обдуманных. Поэтому нет ничего удивительного, что человек, будучи существом, одаренным разумом и «свободной» волей, так часто бывает неразумен в своих действиях. Но как неразумие, так и безумие могут быть не только единичными, но и коллективными, т. е. общими для целой массы людей. Чтобы понять происхождение душевных эпидемий, т. е. коллективного безумия, мы должны познакомиться с вопросом громадной важности – именно, с заразительностью нервных и душевных актов.
Имитация и нервная контагиозность. Значение подражательности. Заразительность движений и действий. Заразительность аффектов и душевных движений. – Инстинкт стадности. Коллективный энтузиазм. Паника. – Заразительность идеи. Заразительность болезненных душевных проявлений. Заразительность преступлений. Заразительность судорог. – Коллективные галлюцинации.
Свойство психической организации человека (и конечно, также и животных, близких к человеку) именно таково, что всякое душевное движение или настроение одного индивидуума отражается на душевном состоянии лиц, его окружающих. Люди в этом отношении представляют аналогию с камертонами одинакового тона; заставьте звучать один из таких камертонов, остальные сами собой придут в созвучное дрожание, т. е. издадут тот же музыкальный тон. Даже простой нервный акт одного лица вызывает такой же акт у других лиц. Возьмем простейший и всем известный пример нервно-психической заразительности. Вид зевающего человека производит неодолимое побуждение к зевоте, так что, напр., если в каком-нибудь собрании один человек зевнет, то все видевшие это также начинают зевать. Сознание и воля здесь ни при чем, потому что заразившийся зевотой совершает этот акт не только помимо воли, но часто даже наперекор ей, или совершенно бессознательно. Движение зевоты здесь обусловливается единственно зрительным впечатлением, которое помимо сознания и воли приводит в действие автоматический чувствительно-двигательный механизм. Точно так же, при виде какого-либо жеста или положения другого лица, человек может повторить этот жест невольно, в силу, как говорит Льюис (Luys, Etudes de phys. et de path. cerebr. Des actions reflexes du cerveau), бессознательного стремления привести себя в унисон с этим лицами. То же можно сказать и по отношению к слуховым впечатлениям. Когда ухо наше поражается модулированным звуком или музыкальной фразой, то у нас невольно является побуждение воспроизвести этот звук или эту музыкальную фразу. Тут тоже действует автоматический механизм мозга – слуховое впечатление без участия воли, а иногда даже помимо сознания обусловливает сложное координированное движение. Такого рода явления обыкновенно называются подражанием, имитацией, что, в сущности, неосновательно. Подражание собственно имеет место только тогда, когда человек берет пример с другого сознательно, на основании расчета (верного или неверного – это другое дело), что поступить так, как поступило другое лицо, почему-нибудь лучше или выгоднее. Подражание же, о котором было говорено выше, – невольно и часто бессознательно, и потому такого рода явление можно назвать подражанием автоматическим, органическим, инстинктивным или лучше – нервной контагиозностью.
Способность к такой имитации присуща людям в неодинаковой степени и в известных отношениях может быть более прирожденной, чем в других; кроме того, одни проявления ее могут быть сознательно сдерживаемы, тогда как другие, напротив, сознательно развиваются и совершенствуются упражнением. Музыкальные натуры или, как говорят, люди «с хорошим слухом» могут, раз прослушав оперу, повторять из нее арии и целые отрывки. Некоторые лица отличаются поразительным умением воспроизводить жесты, выражения физиономии, интонацию голоса других лиц, которых они таким образом «копируют», часто с замечательной верностью. В последних примерах способность к подражанию, так сказать, специализировалась, оставаясь и в этом виде способностью прирожденной, независящей от воли, хотя самый акт подражания здесь происходит от сознательного импульса воли.
Инстинктивной подражательностью отличаются некоторые животные, напр. обезьяны; в весьма высокой степени мы иногда видим ее у детей, а также у идиотов и у некоторых слабоумных. Дети, как всякий знает, склонны к подражанию гораздо более, чем взрослые. Дети подражают друг другу, а также взрослым, их окружающим, обыкновенно без всякой цели, как говорится: «обезьянничают», часто даже совершенно бессознательно; таким путем детям одинаково легко могут быть привиты привычки как полезные, так и вредные. Вообще можно сказать, что наклонность к инстинктивной имитации уменьшается с развитием ума, и это понятно почему. Как мы уже видели, инстинктивная подражательность зависит от самой нервно-психической организации, от координированных актов автоматических механизмов мозга. Но надо помнить, что чувственное впечатление не необходимо должно сопровождаться соответственным движением или рядом движений. Чувственное впечатление, воспринимаясь высшими мозговыми центрами, пробуждает в последних деятельность представления, мысли. Таким образом, ответом на чувственное впечатление может быть не только двигательная, но и мыслительная реакция. У взрослого человека при виде известного жеста другого лица, кроме бессознательного побуждения воспроизвести этот жест, рождается в мозгу известное представление, вызывающее в свою очередь другое представление и т. д., т. е. результатом будет не воспроизведение виденного жеста, а мысль или чувство (напр. чувство смешного). У обезьяны же то же самое зрительное впечатление вместо мыслительной реакции обусловит реакцию двигательную, и виденный жест будет автоматически повторен. Точно то же бывает и у человека, если он в умственном отношении немного отличается от обезьяны, т. е. когда он рожден идиотом, или когда он сделался слабоумным. Например, Паршапп сообщает весьма любопытное наблюдение относительно двух слабоумных больных соседей по кроватям; один из них служил как бы зеркалом другому и с неизменной правильностью и поразительной полнотой повторял каждый жест, каждое движение и действие последнего. Может быть, с представленной точки зрения объясняется и то обстоятельство, что люди чрезвычайно искусные в копировании и передразнивании других, хотя и бывают иногда очень талантливы, но глубиной и оригинальностью мышления вообще не отличаются. Во всяком случае, и умственно развитые люди не свободны от бессознательной подражательности. Так, лица, хотя бы и не родственники между собой, долгое время жившие вместе, настолько бессознательно привыкают подражать друг другу, что приобретают одинаковые жесты, одинаковую манеру говорить, употребляют один и тот же лексикон слов и придают фразам одинаковую интонацию.
Подобное же происходит и в целом обществе. Конечно, существующие в обществе нравы и обычаи сложились историческим путем. Но далеко не все те, которые строго придерживаются господствующих нравов и обычаев, поступают так вполне сознательно, напр. по убеждению или хотя из боязни сделаться предметом насмешки или негодования со стороны других; большинство же – просто в силу привычки, предания, а главным образом потому, что «так делают другие». Оттого какой-нибудь отживший, потерявший всякий смысл обычай продолжает еще держаться и никто не решается первым освободиться от такого добровольного ига. На все существует «мода» – на платье, на мебель, на украшения, вообще на весь образ жизни, на язык, даже на идеи. Умственно неразвитое, невежественное или полуобразованное общество охотно бросается на новую идею, без всякой критики, без всякого старания усвоить ее себе вполне и развить ее логические последствия. Но лишь только исчез интерес новизны, идея, подобно фасону платья, выходит из моды и сменяется другой, часто совершенно противоположной. Только таким образом и может относиться к идее масса, если она не приготовлена к восприятию ее и если эта идея не затрагивает никаких сильных и общих всем страстей. Переходы эти нередко весьма комичны. Последователи Молешотта и Бюхнера быстро превращаются в поклонников Аллана Кардека или Гартмана, и вчерашний материалист сегодня беседует с каким-нибудь выходцем с того света или мечтает об устройстве фабрики для «производства шалей из воздуха»… Даже врач, прописывающий лекарство больному, и тот часто находится под влиянием моды, пускающей в терапию новые средства, не имеющие никаких преимуществ перед прежними. Конечно, во всеобщем подчинении моде играют большую роль тщеславие, боязнь отстать от других и сделаться смешными в их глазах и проч., но многое остается и на долю слепой, инстинктивной подражате