— А куда ее было? — наивно спросил травматолог.
— Надеюсь, вы решите мой вопрос? — перебил Лапин.
— Все решено, где перевязывали, там и будут дальше перевязывать! У нас перевязочная два раза в день моется и кварцуется.
— Сами бы, поди, не захотели там перевязываться! Вчера собаку, сегодня свинью притащат, а ты лежи, Лапин, нюхай все это!
— А ты, Лапин, не пил бы — и к нам не попал бы, лежи и молчи! — не выдержал я.
— А я молчать не буду! Я к главному врачу пойду, пусть он мне объяснит, почему меня, человека, после собаки перевязывают!
— Лапин, вас уже можно и на амбулаторное лечение перевести, — сказал травматолог. — Вы уже в стационаре не нуждаетесь.
— Пока я еще лежу в отделении, будете меня перевязывать, где положено, а сейчас иду к главврачу! — пролаял алкоголик и вышел из палаты.
Мы остались вдвоем с Брыу.
— Дмитрий Андреевич, его надо остановить! — выпалил Степан.
— Зачем, это его право. Пусть идет, жалуется.
— Так вы же ни при чем!
— Доля такая у заведующего: отвечать за все, что в отделении творится.
— Дмитрий Андреевич, вы простите нас, больше такого не повторится!
— А больше и не надо, Степа, — как можно мягче ответил я. — Если Лапин поправился, то выписывай его, только без ругани, спокойно.
Главный врач вызвал меня к себе часа через полтора.
— Ну что, дожили! — рявкнул Тихий, проигнорировав мое приветствие.
— А в чем дело, Николай Федорович? — спросил я, очень точно разыгрывая удивление.
— Ну ты это брось, Правдин! Все ты прекрасно понимаешь! Ко мне больной с вашего отделения приходил, Лапин!
— И что он вам сообщил? Наверняка опять какую-то гадость?
— Что значит «опять»?
— А он не хочет выписываться, вот и придумывает, чтоб остаться.
— Ты это брось! — стукнул кулаком Тихий. — Не валяй дурака! Прекрасно знаешь, что у тебя в отделении по ночам собак оперируют!
— Поклеп и наговор! Вы видели?
— А мне не надо самому видеть, мне достаточно услышать!
— И вы поверили вот этому вот типу?
— А у нас больной всегда прав! — рявкнул Тихий и в третий раз стукнул кулаком по столу.
— А не надо на меня орать! — взорвался я. — На жену свою орите!
— Да ты вообще нюх потерял, Правдин! — возмутился Тихий. — Я ж тебя в два счета и из больницы, и из квартиры, которую мы тебе дали, выкину, без штанов отсюда пойдешь!
— Из квартиры выгнать не получится, я ее уже приватизировал, а из больницы я сам уйду, прямо сейчас и напишу заявление.
— Это как ты квартиру приватизировал? — удивился главврач. — А кто тебе разрешил?
— А вы запамятовали, что у нас договор был, между прочим, вами же и подписанный, что я три года отрабатываю, и квартира переходит в мою собственность? Я ее и приватизировал. Скоро десять лет стукнет, как я тут работаю, а отношение только хуже стало, по крайней мере с вашей стороны.
— Так, хватит, иди работай!
— Заявление писать?
— Можешь не писать, но выговор и предупреждение о служебном несоответствии тебе гарантированы!
— А как это? Два наказания за один проступок? Разве такое может быть?
— Иди, у нас все может быть!
В последние годы Тихий стал вести себя не как главный врач, а как барин-самодур. Он на самом деле влепил мне два наказания за ту злосчастную собаку. Это переполнило чашу моего терпения.
— Николай Федорович, а почему вы два наказания мне приказом оформили? — спросил я у Тихого после выхода документа в свет.
— А что, тебе три надо? — ухмыльнулся главный врач. — Я могу!
— Но это незаконно.
— А законно собак в хирургии оперировать?
— Нет, но то, что вы творите, противоречит юридическим нормам! Я в приказе расписываться не буду.
— Не расписывайся, ишь какой герой выискался, ты еще пойди на меня в суд за это подай!
— В суд я подам, не переживайте, выиграю, а потом уволюсь. Мне эти ваши выговоры-предупреждения до одного места, тут дело принципа.
— Какой принципиальный, смотри!
— Да, а надоело уже! Когда я один впахивал и на приеме, и в отделении, и на дому дежурил, каждый час по разной ерунде вызывали, тогда я был хороший. А как в суд подали, причем все знают, что моей вины там нет, плохой стал, и еще рублем наказали! Можно подумать, я тут миллионы получаю! Сейчас бичара какой-то, который на белых простынях только здесь и спал, пожаловался — мне два наказания! А что-то я не припомню, чтобы вы мне хоть раз две премии выписали.
— А ты сейчас и одну, к Дню медработника не получишь, раз у тебя выговор, — подхватил главврач.
— А я и не сомневался! Вы, Николай Федорович, не цените кадры, скоро от вас вся больница разбежится!
— Кто это у нас ценный кадр? Ой, уморил! Иди работай!
— Отнесу заявление в суд — и пойду работать.
— Давай, больше трех часов отсутствовать будешь — я тебя по статье уволю.
Судебный процесс я выиграл за двадцать минут. Судья задала всего два вопроса: на основании чего мне за один проступок вынесли два наказания, и почему я не написал объяснительную, как того требует закон.
В итоге приказ посчитали незаконным и наказания аннулировали. Тихий очень злился, но сделать ничего не мог. На следующий день я написал заявление на увольнение и отнес подписывать к главврачу. Оказалось, он ушел в отпуск и вместо него остался начмед Лившиц. Семен Семенович долго меня уговаривал остаться, но я не соглашался.
— Дмитрий Андреевич, ну хотя бы месяц. Сегодня первое августа, давайте вы до тридцать первого доработаете?
— А что это даст? Я своих решений не меняю!
— Ну, мы пока вам замену подыщем.
— Юра Ветров прекрасно подготовлен, я думаю, он меня заменит.
— Ну, вот и чудненько, займитесь Ветровым. За месяц подготовьте его как заведующего отделения. Договорились?
— Хорошо, месяц отрабатываю, готовлю Ветрова, и все, — согласился я, немного подумав. — Только, Семен Семенович, никаких подвохов, чтобы тридцать первое августа две тысячи пятого года было моим последним рабочим днем в больнице!
— Разумеется, — улыбнулся Лившиц, пожимая мне руку.
— Да, и надеюсь, расчет в тот же день получу? Без проволочек?
— Ну, я постараюсь, пока Тихий в отпуске, и я за него, сделаю все наилучшим образом, но и вы не подведите!
Расстались мы с начмедом не то чтобы друзьями, но и не врагами, а это обнадеживало.
Глава 25Заключительная
Честно говоря, я давно подумывал о новом месте работы. В мае я ездил сдавать на первую квалификационную категорию в областной центр и встретился там с Ермаковым. Он и предложил мне место в отделении абдоминальной хирургии областной больницы. Один парень защитил кандидатскую диссертацию и уезжал в Москву, на его месте Леонтий Михайлович видел меня.
Долго меня уговаривать не пришлось, я понимал, что в ЦРБ мне больше ничего не светит. Мне хотелось профессионального роста, а в районе существовал определенный рубеж, за который я, по многим причинам, зайти не мог. Да и, честно сказать, мне хотелось защитить кандидатскую диссертацию. Материал был собран, а каждый раз отпрашиваться и выкраивать время на поездку к научному руководителю было крайне неудобно.
В общем, последний конфликт с главным врачом был мне только на руку.
Переговорив с Лившицем, я вышел из кабинета и посмотрел на окружающий мир уже другими глазами. Еще утром я шел на работу и думал, что вот уже больше десяти лет каждый день хожу одной и той же дорогой, а ничего в моей жизни не меняется. Я никак не решался что-то изменить. А поговорил — и стало легче, будто сделал первый шаг к новой жизни. Настроение улучшилось, и ничто уже не могло его омрачить.
По дороге в отделение меня перехватила постовая медсестра, та самая Людочка:
— Дмитрий Андреевич, а мы вас везде ищем!
— Что случилось?
— Ой, пойдемте скорее, там такое!
— Да что такое? Ты толком можешь рассказать?
— Там раненого кавказца привезли, а с ним еще человек тридцать, все кричат, орут! Главный их пообещал всех на тот свет отправить, если срочно помощь не окажут! Ужас!
— А где все доктора?
— Брыу с Ветровым в операционной, грыжу плановую оперируют.
— А Саныч где?
— А Саныч хотел с ними поговорить, они сказали, что ему уши отрежут, он куда-то и спрятался!
— А в милицию звонили?
— Да куда там, все поразбежались, попрятались, кто звонить будет! Они еще в операционную хотели вломиться, но их анестезиолог не пустил. Ой, что будет!
— Не причитай раньше времени, — изрек я и вышел из общего коридора, соединявшего наш корпус с административным, в хирургическое отделение.
Весь холл и коридор был заполнен небритыми людьми, с характерными чертами лица, большинство одето в дорогие спортивные костюмы, они громко разговаривали на незнакомом языке.
— Так, а что вы тут разорались? — начал я, помня, что лучший метод защиты — это нападение.
— А ты кто такой? — удивился пожилой мужчина с коротко стриженной седой бородой, и сделал знак остальным, чтоб замолчали.
На меня уставились изумленные горные мужчины.
— Я заведующий этого отделения! А вы кто и почему без халатов ворвались в отделение и распугали всех больных? В чем дело?
— Э, не шуми, а! Мы родственника привезли, у него ранение в бок, ножом! А тут никого нет!
— Все выйдите отсюда, останетесь только вы и расскажите толком, что произошло.
— Э, слушай, ему плохо, да! Надо оперировать! — продолжал настаивать бородатый.
— Послушай, дядя! — вспылил я, не обращая внимания на остальных. — Ты что, русского языка не понимаешь? Операционная занята, там ребенка в данный момент оперируют, мне что, его снять со стола и твоего родственника уложить?
— А что, всего одна операционная? — не унимался бородатый.
— Одна! Давай, пусть твои люди выйдут. Я осмотрю раненого.
Авторитет что-то крикнул, и парни, напирая друг на друга, бросились к выходу. Они явно хотели поговорить со мной по-свойски.
— Тебя как звать? — спросил я раненого парня, лежавшего на каталке.